Арестант - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 21

Безвозвратно ушедшая великая эпоха оставила не одно поколение неисправимых идеалистов-циников. Это были умницы и пьяницы, тоскующие по какой-то другой жизни, которой на самом деле нет… Где же они теперь?

Реалист с паспортом несуществующей державы пал и видел странные сны. Разменивал жизнь электронный будильник, заведенный на шесть, а по бесконечной заснеженной стране мчался поезд. Он тянул за собой длинный-длинный шлейф снежной пыли, в которой мелькали слабые тени искалеченных судеб… Эй, скажет мне кто-нибудь наконец, куда мы едем?

— В Нижний Тагил, кореш, в Нижний Тагил. У отравленного алкоголем Андрея щемило сердце. Грохотали колеса черного поезда… Что-то странное происходило с ним после ранения. Он никому об этом не говорил. Понимал: рассказать — ни один нормальный человек не поверит. Или еще хуже — решит, что у Обнорского поехала крыша. Он и сам иногда думал, что после ранения у него не все в порядке. Случались — редко, к счастью, но случались — вдруг какие-то провалы в сознании или же наоборот, просверки — когда у него появлялось предчувствие каких-то событий. Взгляд в будущее, если хотите.

Еще при лечении в ВМА он был обескуражен одним происшествием. В палату, где лежал выздоравливающий Андрей, пришел менять перегоревшую лампочку электрик. Он поставил стремянку, сделал шаг на первую ступеньку… Обнорский прикрыл глаза. После обеда тянуло вздремнуть. Услышал треск и увидел лежащего на полу электрика с окровавленной рукой. Увидел сломанную верхнюю ступеньку стремянки. Накаркал, бля, — зло сказал работяга Обнорскому. Андрей вздрогнул и открыл глаза: электрик поставил вторую ногу на ступеньку совершенно целой стремянки. Придремал, подумал Андрей. Привиделось.

— Смотри, — сказал он работяге. — Верхняя перекладина у тебя совсем гнилая, сломается.

— А хер ли с ней будет? — беззаботно ответил мужик и полез наверх, к белому матовому плафону. Одна ступенька, другая, третья… треск ломающегося дерева. Окровавленная рука, злое лицо, косой взгляд на Обнорского:

— Накаркал, бля!

Сказать по правде, Андрей тогда удивился, но не придал этому особого значения… Нет, не так! Совсем не так. Он тогда испугался. Он очень сильно испугался и постарался загнать свой страх вглубь. Возможно, это получилось бы. Но вскоре произошел аналогичный случай… потом еще один. Все они носили характер мелких бытовых эпизодов. Хотя и негативных, но, в отличие от случая с электриком, совершенно бескровных, безобидных.

Реалист с легирующими присадками идеализма и цинизма поспешил спрятаться в стране, где все у всех о'кей. Куда не достает тень мертвого города. Где ждет его интересная работа и самая желанная на земле женщина… Там он понес еще одну потерю. И поспешил спрятаться в мертвом городе, без которого ему не жить. Что он хотел найти в его сведенных подагрой мостах и дворцах, пораженных склерозом?

Прямо в Пулково его встретила гигантская тень Антибиотика. И он поспешил спрятаться в водке. Разве ты не знал, реалист, что это еще никогда и никому не удавалось? Разве ты не знал, что обманчивая прозрачность алкогольной акварели оборачивается похмельной чернотой гуаши? И более — ничем.

— В Нижний Тагил, кореш, — сказал охранник с лицом Лени Голубкова. Захохотал и показал чек из магазина, где он купил жене сапоги… Вот радости-то было!

Стучали колеса, сердце реалиста Обнорского перекачивало насыщенную алкоголем кровь. Лицо со шрамом кривилось в судорогах, скрипели новые шведские зубы. Хотелось проснуться.

Пронзительно зазвенел будильник.

…Зазвенел будильник, и подполковник Кудасов оторвал тяжелую голову от подушки. Он спал меньше четырех часов. Да и назвать это состояние сном можно было с очень большой натяжкой. Мозг человека, решающего важную творческую задачу, продолжает работать и во время сна. Работа оперативника, бесспорно, — работа творческая.

Подполковник брился, завтракал, одевался… Все это он делал автоматически. В голове, как в компьютере, перерабатывалась полученная накануне информация. Ее было много. Очень много. В рамках оперативно-розыскных мероприятий к начальнику пятнадцатого отдела РУОПа стекались сведения из уголовного розыска, из ОМОНа, из войск МВД, задействованных в операции. Он получал рапорты из ОБЭП и ГАИ. От служб УВО и патрульно-постовой службы. Справки из вытрезвителей и паспортных столов. От участковых инспекторов. Из прокуратуры. От служб, работающих с персоналом и постояльцами гостиниц. От агентуры, в конце концов. В отличие от пресловутого компьютера в арсенале опытного оперативника есть такая совсем ненаучная метода, которая именуется интуиция. Никита Кудасов бегло пролистывал информацию и отбрасывал около девяноста процентов ее. Оставшиеся десять следовало отработать. Скорее всего, от этих десяти, в свою очередь, останется тоже не более десяти процентов. Или пяти. Или ничего полезного для раскрытия дела вообще не останется. Такая это работа…

В отличие от пресловутого компьютера человек не может оставаться бесстрастным. Никита Кудасов считал даже, что бесстрастный опер — потерянный опер. В условиях, когда чудовищный труд не приносит ментам ни материального удовлетворения, ни общественного признания, могут работать только фанаты. Коли уж ты бесстрастный-беспристрастный, иди служить в ГАИ. Там как раз дефицит таких кадров.

Кудасов надел оперативную сбрую, вложил в кобуру ПМ и накинул куртку. Часы показывали 6.30. Он ехал на встречу с Андреем Обнорским.

Город еще только просыпался, транспорта было немного. До дома Андрея Кудасов добрался быстрее, чем рассчитывал… Он поднялся на второй этаж, на жал кнопку звонка.

Андрей распахнул дверь сразу. Никите это не понравилось. Было совершенно очевидно, что журналист не посмотрел в глазок. И уж тем более не удосужился спросить: кто? А ситуация к беспечности не располагала.

— Ну, здорово, варяжский гость…

— Здорово, абориген, — отозвался Обнорский, обдавая Кудасова густым алкогольным перегаром. Двухдневная небритость делала его еще больше похожим на лицо кавказской национальности. — Кофе будешь?

— Давай, — согласился Никита, снимая куртку в прихожей.

Сели в кухне, беспорядок в которой служил доказательством двухдневного запоя ее хозяина. Андрей распахнул форточку, в квартиру ворвался свежий утренний воздух. Минут пять поговорили на общие темы. К главному, ради чего Никита и примчался такую рань, переходить не хотелось. Наконец, отодвинув в сторону чашку с недопитым кофе, подполковник сказал:

— Ты в курсе, что Палыча освободили?

— Первое, что я узнал, когда прилетел в Питер, была как раз эта замечательная новость. Ты, Никита, только за тем и приехал в семь утра, чтобы это мне сообщить?

— Нет, не только…

— Валяй, подполковник, добивай похмельного журналюгу до конца.

Никита невесело усмехнулся и сказал:

— Я приехал поговорить о твоей безопасности.

— О-о-о, серьезная тема! Боишься, что я стану десятым?

— Почему десятым? — удивился Кудасов.

— Я имею в виду девять трупиков в «Девяткино». Они же за Палычем проходят?

— Тогда уж двадцать четвертым, Андрей Викторович, — сказал подполковник с мрачной иронией.

Эти слова дались ему нелегко. Теперь пришла очередь удивиться Обнорскому.

— Почему двадцать четвертым? — спросил он.

— Потому что после расстрела в «Девяткино» люди Антибиотика забросали гранатами ресторан Колобка на улице Савушкина… Десять трупов, Андрюха.

— Это Ган бус?

— Точно, Ган бус… А потом, или одновременно с этим…

— Стоп, — поднял руку Обнорский. — Стоп, Никита. В Кричи-не-кричи убили шестерых. Бейсбольными битами и ножами. Так?

Никита смотрел на Андрея с удивлением. Информацию о расправе в Кричи-не-кричи в средства массовой информации еще не давали. Это точно. Утечки, конечно, не исключены. Более того — они несомненно имеют место. Но откуда эта информация могла поступить к Андрею? Он два дня был в крутом вираже (подполковник бросил взгляд на четыре пустых бутылки) и не мог знать о событиях на Савушкина. И вдруг…