Принцесса с дурной репутацией - Первухина Надежда Валентиновна - Страница 36

— Попробуй перевернуться на спину самостоятельно.

— Это не выйдет, это никогда…

— Давай.

Оливия приподнялась на локте и повернулась на бок. Раньше такое движение стоило бы ей мучительной боли, сейчас она смотрела на меня, как будто я ее оглушила.

— Мне не больно, — прошептала она.

— На спину.

Она повиновалась. Зрачки у нее расширились — но не от боли, я знала, от потрясения.

— Сядь без моей помощи. Ты сможешь. Боли не будет.

Она села, опираясь ладонями о постель. Лицо белее муки, губы кривятся, дыхание прерывистое — но это не от боли! Я чувствовала!

— Что ты со мной сделала, Люци?! — прошептала она. — Мне не больно! Там, где было больно всегда!!! Ты волшебница? Великий лекарь? Или — сам Исцелитель?

— Еще чего, — я ответила нарочито грубо, чтобы вернуть Оливию в ее нормальное настроение. — Я жирная медуза, коровища и бездонный ночной горшок. И твоя компаньонка.

У Оливии потекли слезы по щекам, плечи затряслись. Она протянула ко мне руки.

— Так, а вот этого не надо! Оливия! Прекрати реветь! Где твоя фамильная гордость! И вообще! Я просто поставила на место смещенный позвонок. Было б из-за чего сопли распускать. Оливия! Вставай и пойдем набьем муравьев в штаны Себастьяно!

— А где мы найдем муравьев? — Оливия подавила всхлип и посмотрела на меня ясным взором.

— Вот это толковый вопрос. Думаю, что нигде, так что Себастьяно временно помилован. А теперь я помогу тебе встать с постели.

— А может я сама смогу, и даже без костылей?

— Я не уверена, один позвонок погоды не сделает. Но мне почему-то кажется, что со временем я смогу выправить твой позвоночник полностью. Не спрашивай почему.

Оливия встала и стояла около кровати, ни на что не опираясь. Такого с ней не было никогда.

— А если шагнуть?

— Давай не будем рисковать, — я протянула ей костыли. — И вообще, пусть это будет между нами. Ты же знаешь, право на целительство имеет только святая юстиция! Еще объявят меня ведьмой!

— Ты права. — Оливия выдохнула и посмотрела на меня как-то смущенно. — Спасибо, Люци.

— Спасибо не булькает, — я старалась вернуть обычный тон наших перепалок. — У тебя там еще портвешку за ночным горшком не завалялось? И лысину б мою заодно обмыли…

— Увы. Фигаро не только сменил замки на всех винных погребах, но и поставил часовых. К приезду Его Высокоблагочестия все должны быть трезвыми и почтительными. Прямо даже не знаю, что тут отчебучить на трезвую-то голову. До чего мы докатились: букетики собираем, звездочки вырезаем, с Себастьяно подружились…

— Ну, с Себастьяно всегда все можно переиграть. Пожалуйте умываться, экселенса.

— Зубы чистить не буду! Я не гонюсь за модой! Род Монтессори веками не чистил зубы, и я…

— А мне понравилось. Освежает. Заряд бодрости на весь день.

— Да? Ну, попробую.

Потом я помогла Оливии одеться. К завтраку мы спустились, сияя нашими бритыми головами, как праздничными лампионами.

Это произвело фурор.

— И эта облысела! — взвизгнула одна из дамочек. — В замке болезнь! Поветрие! Мы все облысеем!

— Ага, — довольно кивнула Оливия, теперь она была в своей стихии. — А знаете, где у нас еще волос нет?

— Ах, — в ужасе выдохнуло все благочестивое дамское общество и попыталось устроить групповой обморок.

— Спокойно! — рявкнула я. — Я не облысела, а побрилась, специально ко дню приезда Его Высокоблагочестия! Вы, индюшки, разве не знаете, что такое молитвенная жертва?

— А? — выпялились родовитые индюшки в роскошных перьях (платьях).

— Моя госпожа Оливия и я добровольно лишили себя главного украшения женщины, чтобы показать Его Высокоблагочестию, как мало мы ценим все мирское и как велики наши молитвенное рвение и желание совершенствоваться. Вы что, не знаете, как мы любим Его Высокоблагочестие?

— Мы все любим Его Высокоблагочестие, да, да, — загомонили индюшки, ну ладно, дамы.

— А я все равно сильней всех люблю Его Высокоблагочестие, — тихо пискнула какая-то сухопарая куропатка в уголке.

— Так вот! — я воздела руки, как заправский оратор. — Разве не учит нас святой теодитор, что мирские красота и блага ничтожны перед красотой истинной веры?! И истинная последовательница святой юстиции своим внешним видом должна побуждать мужчину не к соблазну, а к молитвенному рвению!

Оливия за моей спиной чуть ли не костыли грызла, чтобы не заржать во весь голос.

— Сестры мои!.. — разогналась было я, но тут Фигаро бесцеремонно пихнул меня острым локтем в бок и произнес самые правильные слова:

— Кушать подано!

Все, кроме нас с Оливией, забыли о высоком и ринулись к столу, где уже призывно пахли чаши с салатом оливье, копченый лосось, омлеты с зеленью и дыни во льду.

— Девочка, ты рехнулась? — спросил меня Фигаро. — Ты что тут проповедовать взялась? Герцогиня, перестаньте ржать, как боцман на тараканьих бегах. Ладно, вы обе дурака валяете, но если это будет заразно… У нас такая встреча на носу!

— Фигаро, не бойтесь, они уже обо всем забыли, — ухмыльнулась я. — Зато как я смотрюсь со своей госпожой!

— Два сапога пара, — кивнул Фигаро. — И не вздумайте на встречу с теодитором облачиться в лосины. Женщина не должна носить мужскую одежду — за это сразу колесование. Чтоб обе завтра утром были в платьях! И геннинах!

— Но, Фигаро…

— Иначе я за себя не отвечаю! — благородный дворецкий произнес это таким тоном, что я серьезно заопасалась за свою жизнь.

Мы с герцогиней вздохнули и сели завтракать. Еле уцепили себе миску оливье и омлет.

После завтрака все высокородные дамы отправились готовиться к завтрашнему торжеству. По замку туда-сюда засновали служанки и камеристки, нагруженные платьями, шалями, шкатулками с украшениями, духами и прочими вещами, составляющими смысл жизни женщины.

— Какая суетность! — чопорно молвила моя экселенса и тут же расхохоталась. — Пойдем во двор, кому-нибудь понадоедаем. Кстати, где Себастьяно? И муравьи? Тебе нигде не попадался хороший муравейник? Или приличных размеров осиное гнездо?

Во дворе замка нас встретили без особой любезности. Тут безжалостно выметалась последняя пыль, натирались до блеска последние медные ручки и мраморные колонны; слышна была ругань рабочих, вешавших фамильную орифламму, словом, не та обстановка, чтоб оттачивать остроумие. Из оранжереи нас тоже попер главный садовник, который вместе с княжной Марысей обирал увядшие бутоны и листья, а заодно развешивал среди ветвей экзотических деревьев маленькие стеклянные копии Святой Мензурки и Благословенного Градусника, наполненные благовонными маслами.

— Все такие деловые, — развела руками Оливия. — Одни мы болтаемся, как шуты на похоронах. Куда податься? Не в комнатах же сидеть и мух давить?

— Слушай, экселенса, — мне пришла в голову идея. — Я ни разу не была в картинной галерее твоего отца. Думаю, о ней все забыли; кому придет в голову ходить по картинным галереям в такое время, и мешать мы там никому не будем. А?

— Давай, — кивнула экселенса. — Я там, кстати, несколько лет не была.

Двери в галерею были не заперты.

— Неужели и там уборка? — прошипела Оливия, но нет.

Мы вошли и увидели огромное помещение, залитое солнечным светом, бьющим в громадные окна. Стены и сводчатые колонны были увешаны картинами. Мы принялись бродить от одной к другой, как вдруг…

Я замерла перед большой картиной. На ней был изображен герцог Альбино, более молодой и улыбчивый, чем сейчас. Он сидел в резном кресле и держал на руках маленькую девочку, чье личико почти было скрыто очаровательными белыми кудряшками. Рядом с креслом стоял высокий худой человек в глухом черном плаще.

— Я никогда не видела этой картины, — сказала Оливия.

Глава одиннадцатая

Встреча Особо Важной Особы — 3, или Наконец-то!