Орленок - Харченко Людмила Ивановна - Страница 7

Ребята не видели, что делалось там, внутри, не слышали, как майор гестапо Шульц внимательно выслушивал сообщения Егора Шкуркова. «Он, пожалуй, более полезен, чем иные мои офицеры».

А тот, комкая в руках клетчатую кепку, заискивающе смотрел на Шульца и выкладывал:

— Не все коммунисты прошли регистрацию. Иван Кузьмич Коновалов с Подгорной, Антонина Петровна Мазалева с Торговой не выполняют ваши приказы.

— Карош, Егор, — ободрял Шульц и давал наставления на своем языке.

Переводчица повторяла: — Нужно строже следить за населением, обо всех подозрительных докладывать герру Шульцу.

— Постараюсь, господин Шульц, постараюсь.

— Скажите ему, — обратился Шульц к переводчице, — в России он был преступником, а у нас станет первым человеком, если будет исправно служить армии фюрера. — И, протягивая пачку немецких денег, обратился к Егору на русском языке:

— Я буду карош платить, Шкуркоф…

Тяжелая дверь широко распахнулась, выпустила на улицу предателя. Воровато озираясь по сторонам, он поторопился отойти от здания. Валя и Вадим заметили его. Определенно продался! Пошли за ним!

Голенев не затронул товарищей — он знал, почему они здесь.

…Ольга Ивановна при виде сына удивилась:

— Как? Ты не на работе?

Геннадий рассказал матери о случившемся.

— Они же найдут тебя! — голос Ольги Ивановны задрожал.

— Не бойся, мама, я не свою фамилию назвал, когда оформлялся. И адрес дал неправильный.

Мать облегченно вздохнула.

— Генька, Генька, когда ты меня мучить перестанешь? Горячая ты голова…

В небе послышался гул самолета. Гул все ближе, ближе. Геннадий кинулся к дверям.

— Куда? — крикнула Ольга Ивановна.

— Это же наши, мама! Понимаешь, наши!

Соседи стояли под ореховым деревом и следили за самолетами. Самолеты спокойно кружились в воздухе. Казалось, летчики шлют привет тем, кто был отрезан от родного мира.

Но вот самолеты развернулись, сбросили первые бомбы.

— Казармы бомбят, — уверенно определил Геннадий.

— Немедленно иди в бомбоубежище, — приказала Ольга Ивановна. — Умереть и от своей бомбы страшно.

Геннадий нехотя повиновался.

«Чтобы на самом видном месте!»

Настойчивая мысль не давала покоя: как сдержать слово, данное Андрейке? Как узнать, где фронт? Вадим не знает, а дядя Коля не скажет. Не любит он, когда к нему пристают с вопросами.

Геня сидел у окна. Ветви деревьев качались от ветра, запоздалые пожелтевшие листья лениво кружились в воздухе.

Послышались шаги. В комнату вошел Миша.

— Знаешь что? Идем со мной на вокзал выбирать из шлака уголь.

— Зачем?

— Зачем, зачем… Дрова тебе не надоело таскать? Дедушке Егору обед понесем, чтобы пустили.

Геннадий согласился.

По пути задержались у своей школы, на одной из стен ее кто-то написал углем «Капут Гитлеру».

Геннадий схватил Михаила за руку.

— Вот бы и нам такое, а? На самом видном месте! Или, знаешь, что? Или лучше лозунг… на красной материи — и повесим на нашем доме!

— Здорово! Но на нашем доме не надо — сразу найдут, кто сделал.

— Ладно. Решим на обратном пути, — согласился Геня.

Дедушку Егора они нашли не сразу. Когда на них кричали патрули, мальчики показывали дедушкин обед — борщ, мамалыгу, картошку в мундире — и сбивчиво объясняли, что тут работает дедушка — гроссфатер. Возле багажного отделения они вышли на перрон, побежали к будке.

Дед Егор раньше работал стрелочником. Приказу оккупантов явиться на работу он не подчинился. Тогда за ним пришли свои железнодорожники и уговорили.

Дед был очень рад приходу внука и его товарища. И солдат-часовой тоже почему-то улыбнулся. Может, ребята напомнили ему дом, семью. Он похлопал по плечу Геню и вышел.

— Определенно, рабочий. Впервые вижу доброго немца, — сказал Миша.

— Может, даже коммунист, — предположил Геннадий.

Дедушка спросил Мишу, как здоровье мамы, почему не приходил долго.

— Мама прихворнула, и я не мог никуда отлучиться. Не сердись, дедушка. А когда мама была здорова, в лес ходили, за дровами. Мы их продаем, чтобы хлеба купить.

— И не жалко вам леса-то? Лучше почаще приходи сюда, Уголька всегда добудем.

— Дедушка, а тебе тяжело? Работы много? — заботливо спросил Миша.

— Э-э-эх, что работа! От работы не тяжело. Тяжко, когда хлебушек наш увозят. Добро наше. А ты стоишь, да еще и зеленую улицу им даешь… Да что говорить! — дед махнул рукой. — Пойдем лучше покажу, где уголь-то…

По дороге домой ребята то и дело посматривали по сторонам: искали подходящее здание для осуществления своих замыслов. У недостроенного кинотеатра Миша схватил Геннадия за руку.

— Здесь!

— Мишка! Ты гений! — в восторге закричал Геннадий.

— Тише ты, тоже мне, не соображаешь, что ли. Давай лучше посмотрим, как на него забраться.

Присмотрелись, увидели сложенный пирамидой кирпич. Очень кстати! Легче будет взбираться на стену.

Пришли домой и сразу же принялись за работу: что-то резали, клеили, писали, шептались.

Николай Иванович — он два дня болел и был дома — заметил странное поведение ребят. «Не натворили бы чего!»

— Что это вы в сарае пропадаете? — подозвал он Геннадия.

— Да так, делать же нечего… — уклонился от ответа Геня.

«Ишь ты, не доверяет», — усмехнулся Николай Иванович. — «Тоже хорошо». И вслух добавил — Смотри, Генка, дров не наломай!

— Дядя Коля, а дрова-то сейчас в почете, и наломать можно! — Геннадий лукаво посмотрел на Николая Ивановича и вернулся в сарай.

…Ребята остались довольны своей работой.

— Чтобы на самом видном месте! Вот фашисты взбесятся! — посмеивался Миша.

Друзья аккуратно расстелили полотнище на земле за дровами, почистили припачканные мелом брюки и вышли из своего убежища. Геня запер дверь и ключ положил в карман.

— Значит, когда совсем стемнеет, я буду у тебя.

— Договорились.

Недостроенное двухэтажное здание кинотеатра находилось на высоком месте. Южная — парадная часть — пустовала, захламленная кирпичом и всяким мусором, а северную, глухую сторону его, фашисты превратили в склад.

Склад охранялся часовыми днем и ночью. Это усложняло положение ребят. Да без трудностей ведь и не интересно!

Первая попытка не увенчалась успехом. Ребята долго всматривались в темноту, в маячившую фигуру фашиста с автоматом, и никак не решались перебраться через дорогу. Улучив удобный момент, Геннадий пополз на четвереньках, зорко глядя на здание кинотеатра. В тот миг, как из-за угла появился солдат, Голенев слился с мостовой. Часовой снова скрылся за угол, а Геннадий неожиданно вернулся назад.

— Что-то струсил я, — виновато прошептал он Мише.

— Давай лучше высчитаем, сколько времени затрачивает часовой, пока обойдет три стороны, — предложил Миша.

— Давай, — согласился Геня. Почти одним дыханием они считали до ста тридцати — ста сорока, но в ту ночь так и не решились перебраться к кинотеатру.

Вторая ночь показалась ребятам темней вчерашней, небо заволокло тучами, ветер нагонял мелкий дождь. Ну, что ж! Это им на руку.

Первым к театру пробрался Миша. Вот он скрылся в здании, выглянул в окно. Геннадий, дождавшись, когда часовой завернул за угол, побежал, низко пригнувшись к земле.

Некоторое время ребята стояли в нерешительности. Стоило часовому свернуть за угол, как Миша начинал считать. Счет он доводил до 150 и, когда гитлеровец был рядом с ним, за стеной, начинал снова. Высчитал. За эти «сто пятьдесят» можно было взобраться наверх. Осторожно влезли на стену, легли на ней, потом растянули материю и, спустив ее, начали класть камни.