Ближе, бандерлоги! - Бушков Александр Александрович - Страница 19

Оказавшись на более современных улицах, она прибавила газу и умело лавировала в потоке, без всякой рисовки держа руль только правой рукой. Ну да, американцы за баранку садятся, едва с соской расставшись, практика у них, нужно признать, богатая…

— Сказали бы раньше, не пришлось бы тратиться, — сказал Мазур. — Я бы с удовольствием поработал у вас шофером за самую скромную плату, а то, чего доброго, и вовсе без таковой, честное слово.

Беатрис бросила на него быстрый взгляд:

— А откуда вы знаете механическую коробку?

— Не забывайте, что жизнь меня швыряла изрядно, — сказал Мазур. — Еще в Австралии начинал водителем-дальнобойщиком, уточню. А траки сплошь с механикой. И потом, что в Африке, что в Южной Америке, приходилось ездить на таком старье… В тех уголках, где автоматических коробок и не видывали…

— Понятно, — она улыбнулась. — Да нет, вы все равно не согласились бы. У вас свой насущный бизнес, а разъезды у меня порой долгие, на весь день… И вообще, я очень люблю сидеть за рулем сама… Что вы на меня так смотрите?

— Вы сегодня одеты удивительно скромно, — сказал Мазур.

Действительно, она сегодня отчего-то напялила не самые модные ботинки, простые джинсы и ширпотребовскую куртку — Мазур видел такие на прохожих в рабочих кварталах, явный ширпотреб.

— Мне не идет? — спросила она с легко уловимым кокетством.

— Самое забавное, что вы и в таком наряде очаровательны, — сказал Мазур, ничуть не кривя душой, все же хороша была, чертовка, золотистые волосы распущены, щеки румяные…

Машина остановилась на красный — и Беатрис, повернув голову, неторопливо окинула его тем, позавчерашним взглядом, которому не подберешь другого употребления, кроме нецензурного. Добром не кончится, философски подумал Мазур, придется-таки смотреть ируканские ковры без малейших поползновений выпрыгнуть в окно — да и самому прыгать в окно не хочется, откровенно говоря. А потом он подумал уже с грустью: ну, по какому ж закону подлости получается, что подавляющее большинство красавиц, с которыми его сводила судьба, были либо чьими-то агентессами, либо объектом разработки, либо своего рода производственной необходимостью — а то и всем сразу? Исключения по пальцам можно пересчитать…

И тут же ответил сам себе: потому что профессия такая, ангел мой, попала собака в колесо — пищи, да бежи…

— Политика, Джонни, — сказала Беатрис. — Едем на достаточно серьезное мероприятие, так что следовало одеться попроще, а не выглядеть разряженной куклой из модного журнала…

Она уже несколько раз бросала быстрые взгляды в зеркальце заднего вида — такое впечатление, гораздо чаще, чем требовалось. Несколько раз несуетливо, но без особой необходимости перестроилась из ряда в ряд, то оказываясь на крайней левой, то на крайней правой.

Тогда Мазур тоже принялся рассматривать идущие сзади машины в боковое зеркальце. Спец по выявлению пешей либо моторизованной слежки из него был не ахти какой, но все же ему определенно показалось, что маячивший машины через три у них на хвосте серый «москвич» (порой тоже без особой нужды повторявший маневры Беатрис, пусть и не все) определенно питает к ним нездоровый интерес. Может, это местные чекисты ее водят? Больше вроде бы и некому, не «нацики» же будут висеть на хвосте у американской политической советницы своего лидера?

Они выехали за город, попетляли по парочке развязок. Скорость Беатрис особенно не прибавляла, но в зеркальце поглядывала частенько. Мазур видел позади далеко отставшую серую машину. Действительно, очень походило на «хвост»…

Почти пустое шоссе, редколесье сосен по обе стороны, свернули на неширокую, но асфальтированную дорогу (там, где она выходила на загородное шоссе, торчал указатель с непонятной Мазуру надписью, где два последних слова были взяты в кавычки). Еще минут пять — и дорога уперлась в распахнутые настежь ворота, где и закончилась. У ворот, по обе стороны, стояли два десятка автобусов.

— Приехали, — сказала Беатрис, выключая зажигание.

Мазур присмотрелся. На арке над воротами красовалась та же надпись, что и на указателе. Пожалуй, больше всего это напоминало пионерский лагерь: невысокий аккуратный заборчик высотой взрослому человеку по пояс, за ним, по обе стороны — однотипные здания. Да, больше всего это походило на пионерский лагерь времен Мазурова беззаботного детства.

Вот только расхаживавший в воротах субъект пионера ничуть не напоминал. И не только потому, что ему явно было за тридцать — он красовался в шинели и фуражке старой армии времен довоенной независимости (разве что на рукаве шинели прибавилась вполне современная эмблема Национального Фронта). На плече у него висел карабин — тот самый, которые с соблюдением должных процедур продают и охотникам по всему Союзу. Департамент охраны края, ага, эмбрион будущей «национальной армии».

Браво заступив им дорогу, часовой что-то властно рявкнул на местном наречии, а потом явно задал вопрос. Судя по всему, молодую очаровательную политиканшну он в лицо не знал — но не походило, что это ее удручает. Она преспокойно протянула часовому небольшой листок с печатным текстом и вписанными в двух местах от руки двумя словами — эмблема Департамента вверху, печать со старым гербом внизу, размашистая подпись. Больше всего походило на пропуск. Ну да, часовой, бегло изучив бумажку, посторонился и небрежно козырнул.

— Пойдемте, — сказала Беатрис.

И первой направилась по главной аллее. Ну да, так и есть — справа красовался на двух подпорках изрядно облезший фанерный транспарант, классика советских времен: два чертовски бравых пионера, один отдает салют, другой трубит в горн, справа над ними — большой пионерской значок (правда, изрядно попорченный то ли штыками, то ли ножами), слева — надпись в четыре коротких строки, с восклицательным знаком. Похоже на отрывок из стихотворения. Точно, бывший пионерский лагерь.

Вскоре Мазур расслышал впереди бодрую песню, громко исполнявшуюся не одним десятком глоток и весьма походившую на строевую — они, в общем, на любом языке звучат одинаково, точней, опознаются легко.

Обширная площадка с хорошо сохранившейся трибункой и высоким флагштоком, на котором лениво колыхался триколор. Ну как же, ностальгически вспомнил Мазур, ежеутренние и ежевечерние линейки, или, говоря военным языком, общее построение, подъем на день и спуск на ночь флага и все такое прочее…

Маршировавший на площадке народ опять-таки ничуть не походил на пионеров, зато как две капли — на часового у ворот. Те же шинели и фуражки, те же эмблемы на рукавах, только карабины далеко не у всех, у многих обыкновенные охотничьи ружья. Примерно два взвода, сведенные в колонну, двое взводных на левом фланге. Посреди площадки — усатый субъект со стеком под мышкой, превосходивший всех прочих числом причиндалов на погонах. Судя по выправке, явно украшавший некогда своей персоной армию «советских оккупантов», и наверняка в офицерских погонах. По возрасту, скорее, отставник еще доперестроечных времен, а не из нынешних скороспелых, у которых, как у Спратиса, взыграли национальные чувства, — но в отличие от Спратиса, они слиняли в отставку законным образом. Увидев цивильных, он повернулся к своему воинству и отдал пару коротких приказов. Воинство встало — не так уж и слаженно, отметил Мазур. Люди самых разных возрастов, от почти сопляков до солидных дядек.

Командир подошел к ним, козырнул не в пример сноровистее, чем часовой у ворот, — точно, советский отставник из кадровых, выправка есть, этого у него не отнимешь…

Между ним и Беатрис произошел короткий, вполне дружелюбный разговор, после чего командир вновь козырнул, вернулся на прежнее место и рявкнул очередной приказ. Воинство вновь замаршировало, более-менее в ногу, хотя некоторые с ноги порой сбивались так, что сразу ясно: в армии отроду не служили.

— Задача у вас очень простая, Джонни, — сказала Беатрис. — Нужно два-три как можно более эффектных снимка. Так что сделайте десятка полтора, чтобы было из чего выбирать. Оставьте пленку на вторую фотосессию. Все понятно?