Красный Царицын. Взгляд изнутри
(Записки белого разведчика) - Носович Анатолий Леонидович - Страница 17

Гай[47] это «Красная Амазонка»!

Но сама Гай только фирма. За ней скрывается ее муж «товарищ» Берзин[48]. Он гражданский инженер, т. е. вполне интеллигентный и, как мне пришлось убедиться, вполне умный человек, хотя и весьма беспринципный.

Еще осенью 1918 года после освобождения Самары от «белогвардейцев», когда в советских кругах возникал вопрос об отправке подкреплений на юг, к Вацетису приехал муж «товарища» Гай и особенно хлопотал об отправке дивизии его жены на южный фронт, где к тому времени назревали события.

Эта дивизия носила в то время название «стальной», и за взятие Симбирска первой получила только к тому времени установленные знамена за отличия в боях против белой гвардии.

Мне довелось видеть снимок штаба этой дивизии, где на первом плане снята «товарищ» Гай, рядом с ней ее муж, инженер Берзин, а вокруг расположены комиссары и другие чины штаба. Больше всего удивило меня то, что на фотографии видны были несколько солдат в старой уланской форме в киверах (черных шапках); это были ординарцы и конные посыльные самой дивизионерши Гай.

В заключение этого очерка хотелось бы подчеркнуть ряд весьма симптоматичных явлений в управлении красными войсками вообще, кроме того и в обхождении с ними их начальства, в частности. Насколько в начале создания красных войск их руководители из «запломбированного» вагона[49] отрицали и отбрасывали все старые способы организации, управления и поощрения войск, настолько в настоящее время они беззастенчиво прибегают к этим же самым приемам и способам, которые так беспощадно ими критиковались, как ненужные стеснения личности. С какой последовательностью и с какой постепенностью они вводят теперь в свои войска все то, что в начале своего захвата власти они отрицали!

Красные знамена за храбрость, различные награды в виде жетонов и значков[50], которые у них теперь разделяются по достоинству, т. е. на значки командного и подчиненных составов, многочисленные и громадных размеров денежные награды — все это признаки того, что все их учение и все их платформы есть не что иное, как неустойчивое и теоретическое толкование, которые они отбрасывают при первом же случае, когда видят, что жизнь указывает совершенно другой путь к достижению правильных результатов. Одного лишь они никогда не отбросят это — террора, ибо им одним они держатся, им одним привлекают к себе на службу и Егоровых, и Берзиных, и Думенок, и Жлоб и тысячи других.

Миронов, Киквидзе и Захаревич

Главными руководителями красной армии, идущей на Дон и оперирующей между Царицыным и Воронежем, являются, как мы писали в предыдущей статье, военный комиссар Подвойский и бывший генерал Сытин. Ближайшими же руководителями бригад и дивизий являются донской казак бывший войсковой старшина Миронов, бывший прапорщик Сиверс, хорошо известный Ростову по жестокостям его дивизии (о нем см. статью Черноморцева «Красный Сиверс»), бывший вольноопределяющийся Киквидзе и бывший подполковник Захаревич.

Миронов[51], уроженец Усть-Медведицкой станицы, примкнувший к советской власти еще во дни Каледина[52], правивший севером Дона и бежавший едва в станицах началось восстание[53].

С красным начальством Миронов весьма горд и не переносит никаких комиссаров и, как он их называет, соглядатаев. Штаб Миронова очень немногочисленный и из настоящих казаков в штабе только один — его зять, а потому его начальник штаба Здобнов[54]. Остальной элемент пришлый и хорошо живет на счет казаков. Совдепцы не раз пытались придать Миронову того или иного комиссара, но каждый раз Миронов с большой настойчивостью не принимал посланных, и результатом была полная обособленность его бригады. Одному из военных руководителей пришлось в сентябре месяце быть в бригаде у Миронова. В это время он взял станицу Ореховку и, собрав весь свой отряд, думал переходить в наступление дальше. Встреча, которую оказал Миронов приехавшему, была далеко не любезная.

«Опять соглядатая мне прислали. Если я им не гожусь, то пусть возьмут у меня бригаду. Прошу вас примите командование, а с меня довольно: я устал». Но Миронов стал любезнее и разговорчивее едва только разговор коснулся его соседа по фронту комиссара дивизии Киквидзе, как ему ни приказывают, не хочет держать связь с Мироновым и грабит казаков. Миронов оживился и пошел громить Киквидзе, называя его разбойником.

Между тем отряд Миронова тоже охулки на руку не кладет, и сам Миронов накладывает на жителей весьма тяжелые контрибуции, а при сборе последних не стесняется в средствах понуждения. С пойманными казаками он обращается весьма жестоко. Их раздевают догола, какая бы погода ни была[55]. Войску Миронова необходимо обмундирование, поэтому Миронов не стесняется собирать его всеми способами. Страхом и угрозами, главным образом будущей мести родственникам он заставляет пленных переходить на его сторону, т. е. на сторону советской власти.

Кроме того Миронов очень любит почести и уважение. Ту станицу, которая его встречает с почестями, он записывает в благонадежные, но горе станице, если она сумрачно смотрит на победителей. Миронов тогда становится зверем и накладывает непосильные контрибуции.

Пополняет свои войска Миронов немедленной мобилизацией каждой станицы, в которую он входит, причем первоначально, пока новый красный воин не приобрел доверия, он зачисляется в пехоту, из которой труднее убежать. В этом отношении в его бригаде выработана целая система, при помощи которой вновь поступающее по мобилизации, большей частью недалекие люди, опутываются настолько, что в дальнейшем им только и остается, что продолжать свою службу советской власти, ибо возврат к прошлому грозит весьма тяжелыми последствиями.

Замыслы Миронова весьма честолюбивы. У него как-то вырвалась фраза, которой определяется все его поведение: «…или теперешние атаманы. Нам вместе тесно. Я буду атаманом Красного Казачества, или лягу костьми».

Миронов любит популярность и во всех его мероприятиях, а также во всем его поведении всегда проглядывает стремление играть на популярность. Штаб его представляет маленькую коммуну, где все ведут себя просто и непринужденно, но это только видимая непринужденность; на самом деле режим в штабе Миронова полон его своевольности и, как это не раз пришлось наблюдать, капризной грубости. Да и не может быть иначе: с одной стороны, Миронов считается официально товарищем. С другой стороны, честолюбивые планы, мечты о будущей славе и почестях заставляют его быть нервным крайне неровным в обращении и в конце концов чрезвычайно грубым.

Когда «бывший войсковой старшина» не в духе, весь штаб ходит на цыпочках, все ждут грозы, и сам Миронов в своем поведении и обращении с подчиненными очень мало напоминает широковещательные рекламы красного равноправия.

Сам Миронов очень недурно владеет пером, и его приказы часто представляют образцы хорошо составленной и с большим подъемом написанной прокламации. В своих приказах Миронов помещает все, что касается и необходимого в будущем наступления, и отношения к местным жителям, и свое политическое «credo», и не скупится, как на посулы земного рая всем тем, кто примет его сторону, так и на обещание легкой дороги в царство небесное его врагам.

Небольшого роста, худой, весьма подвижной, говорящий на митингах с большим подъемом и оттенком простонародного кликушества, мало разбирающийся в средствах достижения своих, тайных целей, Миронов, как человек ловко играющий на темных сторонах человеческой души, вне всякого сомнения может играть большую роль в совдепской части России, и там только он может иметь успех, но и там несомненно временный, ибо: ни ширины государственных взглядов, ни глубокого понимания всего ужаса настоящего положения Отечества у Миронова нет и ни в каких мероприятиях или проектах его этого не видно. Миронов, вне всякого сомнения, ненормален, страдает сильным нервным расстройством, злоупотребляет, как спиртом, так и наркотическими средствами, (последнее пристрастие наблюдается в широком масштабе в советских верхах вообще) и, надо полагать, его большевистская звезда, так же скоро закатится, как и появилась.