Штурм Берлина
(Воспоминания, письма, дневники участников боев за Берлин) - Герасимов Евгений Николаевич - Страница 6

— Неужели возьмут высоту, а? — спрашивает красноармеец Юдичев. А я его ругаю: «Чего ты панику поднимаешь, первый раз на войне, что ль?» Ругаюсь, а сам думаю: только бы до рассвета продержаться, а там легче будет. Главное, цель будет видна, а то сидишь, как в котле, строчишь из автомата в темноту, не видишь, куда пули летят.

Стало рассветать. Смотрим, совсем рядом стоят два бронетранспортёра — не то замаскировались, не то застряли в лощине. «Теперь есть работёнка», — говорю ребятам и навожу орудие на цель. Первый снаряд на перелёт пошел, а второй угодил прямо в машину. Из другого бронетранспортёра немцы бежать кинулись. Кричу: «Осколочных!». Ещё три снаряда выпустили, и работа закончена.

В это время по скатам высоты дали залп гвардейские миномёты и наша пехота перешла в наступление. Бой был ожесточённый и продолжался весь день. Ночная работа нашей батареи не пропала даром. Наши орудия стояли теперь на самых выгодных позициях и били прямой наводкой по фашистским артиллерийским батареям. Всё шло хорошо. Снаряды рвались точно на огневых позициях противника. Но вот я перевёл прицел на тяжёлое немецкое орудие, установленное на специальном фундаменте. Таких орудий у врага было здесь около тридцати. На эти орудия немецкое командование возлагало большие надежды, когда заявляло о неприступности своих позиций на Одере. Когда мы открыли огонь по новой цели, снаряды стали задевать за гребень высоты и разрываться, не долетев до цели. Снова смотрю в панораму, — цель видна хорошо, но снаряды продолжают задевать за высоту. Что тут делать? Выдвинуться вперёд нельзя, всё под огнём. А цель разбить необходимо. Я решаю попытаться прицелиться в ствол, который торчал из-за гребня высоты и был хорошо виден без панорамы. Возможность попадания очень малая, но иного выхода нет. Тщательно рассчитываю, выверяю, аккуратно закрепляю и первым снарядом попадаю прямо в ствол вражеского орудия.

Вдруг неприятельский снаряд разорвался рядом с нашей пушкой. Осколок попал мне в руку. Командир батареи увидел, что у меня вся гимнастёрка в крови, кричит: «Норсеев, можешь идти в тыл на медпункт». Я сел в сторонке и думаю: «Неужели уходить? Столько трудов стоило переправиться через Одер, а теперь обратно. Нет, не пойду». Ощупал руку, чувствую, что кость уцелела. Оторвал полу от нательной рубахи, крепко-накрепко перевязал рану — и снова к орудию.

Противник пустил в ход средние танки. Три танка повернули прямо на нас. Стрелять в лобовую броню бесполезно. Я выждал, когда один танк подставил бок. Первый снаряд отклонился влево. Взял поправку и вторым угодил, видимо, в бензобак или в боеприпасы — танк сразу вспыхнул, как свечка. Второй танк подожгли пехотинцы, а третий пошёл назад.

Через несколько минут из-за леса появилось тридцать немецких танков. Они шли по шоссе друг за другом. Это была последняя контратака немцев. Наша артиллерия открыла такой огонь по танкам, что они и на сто метров не продвинулись. Уходя из-под огня, один танк отклонился в сторону нашей высоты. Мы подпустили его поближе и третьим выстрелом заставили остановиться, заклинив башню и разбив гусеницу.

Перед вечером нам приказали сменить огневые позиции. К этому времени наша пехота уже успела занять два населённых пункта и очистила от противника близлежащий лес.

Эти трое суток на высоте за Одером были самыми жаркими за всё время моей боевой жизни.

Гвардии старшина

Е. ЗАГОРОДНИЙ

Миномётчики на огневой

Мы переправились через Одер ночью по рыхлому весеннему льду и зацепились за дамбу и несколько отдельных домиков.

Чтобы отрезать наши переправившиеся части от тылов, немцы держали под жестоким артиллерийским обстрелом места переправ и сильно повредили лёд. Несмотря на это, за ночь удалось переправить на западный берег всю полковую артиллерию и миномёты, подбросить продовольствие и боеприпасы. Переправились на ту сторону и штабы всех частей. Командные пункты врылись в дамбу на самом берегу реки.

Наш плацдарм был узенькой ленточкой земли протяжением в три-четыре километра по фронту и от двухсот до тысячи метров в глубину. Одер вскоре начал разливаться, вода подпирала нас с тыла, грозила залить. Ни справа, ни слева соседей поблизости не было. С наступлением оттепели в траншеях по колено стояла подпочвенная вода. Плацдарм был во всех отношениях неудобный, но он был нужен для предстоящего броска на Берлин, и мы удерживали его изо всех сил.

После того как с большим трудом удалось, наконец, переправить на понтонах танки, самоходную артиллерию и другую технику, начались бои за расширение плацдарма. Немцы не хотели подпускать нас ни на один шаг ближе к Берлину, и пришлось отчаянно драться за каждый клочок земли. Особенно запомнился мне бой за высоту с отметкой 10,3.

На Одере.

Мы, миномётчики, поддерживали наступление стрелкового батальона. Всю ночь перед атакой люди были на ногах. Одни возили мины из-под дамбы, а другие под обстрелом противника укладывали их в ниши. Был у нас тогда замечательный ездовой Сидоров. Он всё время поднимал бодрость бойцов.

— А ну, налетай, ребята, за огурцами, — весело покрикивал он, подъезжая на бричке к огневой. — Запасай закуски для фрица, а то завтра угостить нечем будет.

Бойцы сидят пригнувшись, прислушиваются к свисту пуль и разрывам снарядов, наблюдают, откуда огрызается враг, а раздастся голос Сидорова, и все мигом вскакивают, кидаются к бричке. Никого не надо было подгонять, так как каждый, доведя свой боекомплект до установленной нормы, норовил прихватить про запас ещё десяток-другой ящиков. Только и слышишь:

— Дай мне, а то у меня в нише мало.

Стало светать, на востоке показалась зорька. Установив миномёты, мы с нетерпением ждем сигнала открытия огня. Все стараются побольше зарядить и очистить мин. Наводчик Братчиков подгоняет сам себя:

— Давай, давай побольше, надо уж так дать фрицу, чтобы почувствовал.

Артподготовка назначена была на девять часов. Люди никак не могли дождаться этого часа, всё спрашивали у телефонистов о времени. Командир роты гвардии капитан Морозов успокаивал нас:

— Скоро, скоро, мои орлы, больше готовьте мин.

Противник как будто догадался о нашем замысле и в 8 часов 30 минут начал бить шквальным артиллерийским огнём. Он бил по всему плацдарму, но нам казалось, что весь огонь противника сосредоточен на наших огневых. Лёжа в траншее, мы покрикивали:

— Давай, давай, сейчас и мы тебе пошлём.

Наконец-то, проиграла «катюша», и по команде ротного, переданной по телефону, раздался голос старшего по огневой: «Расчёты по местам», хотя расчеты и без того лежали у миномётов наготове. Все сразу с жаром закидали мины в стволы.

Вдруг у моего миномёта разорвался вражеский снаряд. Меня засыпало землей. Я вылез из-под земли, увидел, что наводчика Шикова совсем завалило, и стал быстро разгребать руками землю, чтобы вытащить его. Заряжающего Батищева тоже засыпало, но он сам вылез и бросился мне помогать. Вдвоём мы вытащили наводчика, миномёт и продолжали вести огонь, пока Батищев не закричал:

— Товарищ командир, а где третий номер?

Третьим номером был Молошников. Бросились к его окопу. Окоп завален. Стали отрывать. Молошников оказался невредим. Только его отрыли, как он вскочил и зашумел:

— Эх, черт возьми, чуть было не убило. Давай, давай, бросай больше, — и принялся за дело ещё горячей.

Раздались крики «ура», пехотинцы поднялись из траншей.

Была подана команда: «Отбой. Миномёты на вьюки». Завьючив минометы и набрав мин, сколько можно было, мы побежали вперёд за пехотой и вслед за ней ворвались в траншеи противника. Здесь мы увидели свою работу. Братчиков с радостью говорил:

— Хорошо мы его, ребята, угостили.

Вся траншея была завалена трупами немцев. Их тут столько было, что пришлось вытаскивать, — иначе миномёт нельзя было поставить.