Штурм Берлина
(Воспоминания, письма, дневники участников боев за Берлин) - Герасимов Евгений Николаевич - Страница 3

Исходные позиции для завершающего удара были в руках Советского Командования.

Красноармеец

А. КОРЧАГИН

У мельницы на берегу Одера

Полк в порыве наступления шёл вперёд и вперёд, настигая и уничтожая врага. По дорогам мы видели разбитые, брошенные машины, высокие немецкие фургоны, остановленные в своём бегстве к Берлину. Немцы не могли бежать так быстро, как наступала Красная Армия. Бойцы торопились к Берлину, о котором думали еще у стен Сталинграда. Усталые, в бессонные ночи, по январскому снегу, совершали мы многокилометровые марши, спешили, чтобы на плечах врага форсировать Одер, последний рубеж перед прыжком на Берлин.

Немцы делали всё, чтобы задержать наше наступление. Но нас ничто не могло остановить, как зима не может остановить наступающую весну.

И вот Одер, чужой, незнакомый. Бойцы услышали знакомый голос своего бесстрашного командира гвардии капитана Вовченко: «Вперёд, товарищи!» Рота переправлялась по хрупкому льду, он ломался под тяжестью человека. На том берегу рота заняла оборону.

Группы немцев натыкались на нас. Мы открывали ураганный огонь. Немцы ложились и не вставали. Слышались крики на чужом языке и стоны раненых. Враг собирал свои силы за железной дорогой, чтобы нанести удар и опрокинуть нас в реку. Бойцы окапывались.

Ночь. В воздухе вспыхивают вражеские ракеты и гаснут; на минуту из мрака возникнет река и снова исчезнет. Проскрипит шестиствольный миномёт, ударят дальнобойные орудия, пулемёт прорежет смертельным огнём темноту — всё сливается в привычный фронтовой гул.

Рассветает, земля поднимается от разрывов снарядов, немецкие самолёты спускаются низко, поливают свинцом.

Из леса вышли немецкие танки. Они били по каменной мельнице, где был расположен наш взвод, которым командовал Недобой. Камни рушились, но люди стояли крепко.

Немецкая рота в сопровождении танков, поддерживаемая огнем миномётов и артиллерии, шла против горсточки советских воинов. Вся наша боевая техника оставалась ещё на другом берегу. Переправы не было, и каждый понимал: если не удержимся — погибнем.

У ручного пулемёта стоял Филипп Чёрный, юноша из Одесской области, вторым номером — Усманов, из далёких казахских степей.

Недобой, огромный, широкоплечий, лежал, крутил усы, выжидая приближения врага.

«Огонь!» — прозвучала команда. Пулемёт ударил короткими очередями. Трещали автоматы. Огонь был дружный, но нам всё казалось, что этого мало. Мы работали изо всех сил. Капельки пота выступали на лбу.

На мгновенье затих пулемёт — убит пулемётчик. Немцы уже у дамбы. Усманов начинает стрелять, но он тяжело ранен. Пулемёт опять замолкает.

Тогда встал Недобой и, с пулемётом в одной руке, с противотанковой гранатой — в другой, скомандовал: «В атаку, за мной!» Прозвучало славное русское «ура», завязалась рукопашная схватка. Немцы, потеряв около тридцати солдат, отступили в лес. Однако немного спустя они снова пошли в атаку. У Недобоя осталось всего четыре бойца — это были Кудака, Вдовин, Ковалевский, Клинцев. Снова застрочил пулемёт, снова полетели гранаты. Вот немцы подходят к сараю, вот они уже у колодца. Мы дали красную ракету. «Хоть бы наши с той стороны постреляли», — пронеслось в голове. И вдруг с восточного берега заиграла «катюша», песня её докатилась до нас и окончилась в лесу, где стояли немецкие танки. Радостно забилось сердце. Взвились красная и зелёная ракеты. Мы двинулись вперёд, к железной дороге. Там пролегал ближайший путь к вражеской столице.

Герой Советского Союза старшина

П. ЧИЯНЕВ

Первые дни

Сырая низина. Копнёшь на два штыка, и уже выступает вода. Полоска земли шириной в один километр по берегу реки, маленький посёлок, домиков пятнадцать, да ещё несколько отдельных домиков на совершенно открытой ровной местности; грязь такая, что ног не вытянешь, — это был плацдарм, за который мы сражались, форсировав Одер в районе городка Ортвиг, северо-западнее Кюстрина.

Утром 4 февраля наша батарея 76-мм орудий заняла огневую позицию на окраине посёлка, метрах в восьмистах от берега, в боевых порядках пехоты для стрельбы прямой наводкой. Противника не было видно. Он занимал городок Ортвиг; его скрывали разные постройки, кустарник, огромные вётлы, растущие вдоль дороги. А мы были перед немцами, как на ладони. Еще по пути на огневую позицию наша батарея попала под огонь немецких пушек; едва развернулись — с окраины Ортвига на участок батареи пошли в контратаку до двадцати немецких танков с батальоном пехоты.

В моем расчёте было всего три человека: я и наводчик Ахмет Шеринов — бывалые солдаты, дравшиеся уже за такие плацдармы на Днепре, Днестре, Висле, — и один молодой боец, который начал воевать только в Польше, — Иван Терентьев, девятнадцати летний уралец, маленький и плотный, как кубышка, известный всему нашему полку по прозвищу «Пан-Иван». Он сам назвал себя так, когда прибыл к нам в Польшу, и тут же, весело подмигнув, добавил:

— Не смотрите, что маленький — на большие дела гожусь.

Осетин Шеринов по характеру был совсем другой человек — никогда не шутил, любил уставной язык. Он давно воевал, но всегда в бою был строгий, сосредоточенный, а Терентьев с первого дня стал воевать легко, весело, как будто он родился на войне. Шеринов не понимал иноземных обычаев, а Терентьев и в Польше чувствовал себя, как дома, и в Германии для него ничего удивительного не было. Рассказывает какую-нибудь забавную историю про немцев, спросишь его:

— Откуда ты это всё знаешь?

— А у нас на Урале, — говорит он, — всех иностранцев как облупленных знают.

Это наш «Пан-Иван», как только мы вступили на одерский плацдарм, пустил по полку крылатые слова:

— Одер позади, Берлин впереди.

Когда немецкие танки двинулись на нас из Ортвига, мы не успели еще вырыть ни окопа для орудия, ни ровика для себя. Пришлось работать на голом месте, не имея никакого укрытия от огня, отбиваться и одновременно окапываться. Два орудия нашей батареи были подбиты противником, однако мы удержались, уничтожив четыре немецких танка. Остальные танки ушли в Ортвиг, укрылись за домами, бросив свою пехоту на поле, метрах в четырёхстах от нас.

Мы получили приказание экономить снаряды. Но как мы ни экономили снаряды, к вечеру их осталось всего с десяток, а между тем пехота противника, то и дело поднимавшаяся в контратаку, была уже в ста пятидесяти метрах от нас. Вдруг из Ортвига опять вышли немецкие танки. Прошу по телефону снарядов, а командир дивизиона майор Турбин отвечает, что снаряды будут только к утру, и предупреждает, что на нас смотрит вся страна.

— Помните, что вы держите трамплин для прыжка в фашистское логово, — сказал он.

Мы уже решили стрелять только в упор, но на этот раз немецкие танки ограничились тем, что прикрыли огнём отход своей пехоты.

Всю ночь мы ожидали, что немцы снова пойдут в атаку. Такое было чувство, как будто и немцы знали, что у нас уже нет снарядов. Дождь шел. Мы заходили по одному в подвал соседнего дома обогреться и обсушиться, а двое дежурили: один у орудия, другой впереди метров на двадцать — слухач. Тяжелая была ночь. Целые сутки мы ничего не ели, но о еде никто и не думал. Стоишь в грязи, под дождём, ни зги не видно, слышишь шум немецких танков — они почему-то всё курсировали по дороге вдоль фронта — и одна у тебя мысль: успеют или не успеют подвезти снаряды… «Нет, — думаешь, — не успеют, грязь-то какая, застряли где-нибудь машины».

Утром к нам прибыл командир взвода боепитания лейтенант Супрун с двумя бричками снарядов. На радостях «Пан-Иван» прямо-таки прыгнул к бричке. Ящик со снарядами весит около семидесяти килограммов. Обыкновенно Терентьев с трудом поднимал его, кряхтел, а тут схватил и легко понёс этот ящик.

До 14 февраля мы не меняли огневой позиции, все эти дни бой шёл на одном месте с утра до ночи. Наш плацдарм — это узенькая полоса гнилой земли, в которой и окопаться нельзя было как следует, так как окоп сейчас же наполнялся водой. Он весь засыпался минами и насквозь простреливался ружейно-пулемётным огнем. Артиллерия и авиация противника разрушали переправы через Одер, связь с тылом часто прерывалась, временами с одного берега на другой ни один смельчак не мог перебраться.