Факел (СИ) - Рихтер Кристина - Страница 3

— Ты часто тут бываешь?

— Нет, — замотала головой Эгна, задав встречный вопрос. — А ты?

— Каждый вечер, стоит лишь наступить зиме. Мне нравится наблюдать за тем, как катаются другие. Я, видишь, — с этими словами юноша тяжело вздохнул, — не создан для льда. Да что там до льда. Даже для земли.

— Совсем не можешь ходить? — поинтересовалась собеседница, немного осмелев.

— Когда-то мог. Потом заболел и перестал. Но не будем о плохом, правда? Лед сегодня по-особенному красив.

— Я первый раз пришла сюда, — пожала плечами девушка, — поэтому не знаю, насколько красив он обычно. Но я верю тебе.

— Верить важно.

— В себя... — школьница тут же поникла головою, вспоминая события минувшего вечера.

— Ты будешь здесь завтра? — мягко улыбнувшись, произнес Бьёрн.

И Эгна кивнула. Она была уверена, что будет.

3

Бьёрн привык к одиночеству. И даже привык думать, что все так и должно быть. С тех пор, как ноги мальчика отказались ходить после перенесенной болезни, он впал в отчаяние. Но постепенно все чувства переросли в одно-единое — молчаливое смирение. Бьёрну удавалось гулять, но только ногами книжных героев, и в какой-то момент стало казаться, что одного этого достаточно. Но мир за стеклом богатого дома бургомистра все еще существовал, поэтому, пускай и не сразу, темноволосый мальчишка попросил статного мужчину, возившего его коляску, отправиться на городской каток. Когда-то Бьёрн умел кататься: небольшой пруд на территории их дома замерзал, и они с братом, падая и смеясь громче, чем выл ветер, наслаждались зимой. Лязг полозьев и радость на лицах детей заставляли забывать, что в свои шестнадцать он обречен никогда не почувствовать землю под ногами. Проводить вечера на катке, отстраненно наблюдая за тем, как скользят по ледяной глади другие, никогда не могло надоесть. Даже в мороз, самый лютый мороз. Но однажды рядом села она, девушка с печальными, но такими светлыми глазами, что казалось, загляни в них — ослепнешь. И теперь, спустя всего две недели, Бьёрн считал, что самое счастливое в его жизни — знать Эгну. Она не смотрела на него так, как смотрят на калек: ее глаза были наполнены интересом, а не жалостью, едва он начинал новую историю, прочитанную в иностранной книжке. Забывалось даже то, что человек в черной шинели наблюдает с другой лавочки, и это совсем не раздражало, как случалось раньше. Эгна же каждый вечер после той встречи могла позволить себе забыть о своей человеческой слабости и страхе — Бьёрн заставлял, стоило ему лишь заговорить. Больше книг на сайте кnigochei.net Думалось, что он знает все на свете, начиная от историй о дальних островах и заканчивая тем, что происходит на самых маленьких звездах. Под лязг полозьев школьница открывала для себя новое и интересное, все чаще приходя к выводу, что мир, в котором она живет, прекрасен. Но страдания оставались страданиями, и порою в глазах нового друга мелькала такая печаль, что в ней, казалось, можно утонуть. Как бы он ни скрывал ее, Эгна видела. В этом была ее сила.

Зимний вечер в канун Рождества был самым прекрасным из всех вечеров. Снег будто превратился в гусиный пух, и со смехом девушка смахивала его с угольных волос своего друга. Тот накрывал ее руки своими, ощущая мягкость тонкой кожи перчаток — девушка не расставалась с ними, грея ладони их теплом и мыслью о заботливом дарителе.

— Сегодня каток закрывают раньше обычного, — с разочарованием произнес Бьёрн, оторвав взгляд от наручных часов.

— Мои родители готовят рождественский стол. Если хочешь, то можем...

— Нет, — нахмурив брови, произнес собеседник, и его голос, как показалось, едва не сорвался. — Твои родители будут рады калеке в своем доме?

— Зачем ты говоришь так?.. — с обидой произнесла Эгна, ощутив, что настроение юноши сегодня хуже обычного. Вокруг суетились люди — расшнуровывали коньки, вытирали полозья, и надевали привычную обувь. Вновь той бесконечной печалью наполнились серо-голубые глаза. Бьёрн опять заговорил, нахмурившись, и отведя взгляд в сторону.

— Знала бы ты, сколько я отдал бы, чтобы вновь ощутить под ногами землю. Или вновь, как в детстве, спотыкаться о лед блестящими полозьями. Тогда бы... — рука машинально ухватила тонкое запястье Эгны, сжав его так сильно, как только могла. — Тогда бы, может...

— Может?.. — чуть приподняв голову, переспросила девушка, и ее глаза едва заметно наполнились слезами. И, как бы не пыталась она сдержать их, Бьёрн видел.

— Может... полюбила... — слова давались юноши с трудом. Он не верил, что смог сказать их. С болью он отдернул руку, спрятав ее под клетчатый плед.

— А ты, — зрачки Эгны расширились, от пришедшей ей в голову мысли грудь сдавило, будто привалило камнем, а сердце беспокойно билось о ребра, — полюбил бы меня слепую? Или немую, или...

— Любую... — ответил Бьёрн, опустив зардевшееся лицо к земле. Меж двумя воцарилось молчание в несколько секунд, но равносильно оно было самой бесконечности. Внезапно Эгна сбросила перчатки и горячими ладонями, трясущимися от волнения, подняла лицо своего друга.

— Если ты хочешь ходить, то пойдешь...

— Это глу... — едва решил возразить юноша, как школьница накрыла его губы своими, подарив себе и возлюбленному такой смешной, такой нелепый, но такой настоящий поцелуй! После этого, наспех натянув на руки драгоценные перчатки, Эгна бросилась к выходу, отчаянно крикнув: «Счастливого Рождества!»

Вниз по улице, через переулок, вновь мощеная мостовая, сквер. Запыхавшись от бега, девушка бросила отчаянный взгляд на самую верхушку башни с часами. Только лишь желание и эта песня смогут подарить Бьёрну новую жизнь. И не страшно ослепнуть, не страшно потерять голос — он все равно будет любить. А смерть? Всего лишь смерть. Она нисколько не крепче любви. Бьёрн сказал. Он обещал. Дал слово. А значит, Эгна будет верить. Ножки пересчитали ступени в башне — ровно шесть десятков. И вновь та площадка, на которой резвится колючий холод и запевает зимний ветер. Сердце ускорило свой ритм. Сейчас отчего-то Эгна верила в себя. Казалось, что внутри поселилось что-то теплое, волшебное и такое горячее, что грудь покалывало лишь об одной мысли о Бьёрне. Вот шанс ощутить его улыбку, или увидеть глаза, наполненные счастьем, едва он вновь ощутит под ногами земную твердь.

И внезапно девушка запела. Первые ноты, робкие, тихие, превращались в настоящую песню, наполненную истинной любовью, рождающей собой счастье. Казалось, темно-синее небо светлеет, и даже Рождественская звезда становится ярче, наслаждаясь голосом молодой, но такой смелой девушки. Чистые слезы, наполнившие глаза, не нарушили мелодии, наоборот — они делали ее еще светлее, нежнее, чем она могла быть. И Эгна пела. Самую красивую песню на земле: о своих чувствах, о своем желании, о своей любви. Сердце превращалось в раскаленный уголь, а из этого угля горячим пламенем разрастался настоящий огонь, собою охватывая все тело. И кожу жгла несравнимая ни с чем боль – будто песня рождала пламя адского пекла, и было оно настолько горячо, насколько было сильно желание девушки. Порою, хотелось замолчать, упасть, лишь бы не ощущать огненные языки, вырывавшиеся из груди, но в голове голос колдуньи, твердил: «Не останавливайся, иначе потеряешь все». И Эгна вновь заполняла все вокруг своей песней. На козырьке башни с часами горел настоящий факел, заставляющий людей поднимать изумленные взгляды: пламя меняло свой цвет от розового к темно-красному, от белого — к золотому, от нежно-желтого — к цвету самого солнца. Он освещал людям их истинный путь. И окутывала всех мелодия, самая красивая, какую они когда-либо слышали в своей жизни. А девушка горела, продолжая ощущать, как из груди вырываются искры, ломавшие ребра, словно заточенные копья. Тело ослабевало, руки, протянутые к небесам, рассыпались, но песня продолжала звучать так же громко, как и с самого начала. Эгна дарила себя этому миру, сгорала, чтобы улыбался каждый, пока, вспыхнув и оставив в воздухе последнюю ноту, не превратилась в серый пепел. Он прошуршал по крыше и, подхваченный ветром, пустился по городу.