Салимов удел - Кинг Стивен - Страница 112

— Понимаю.

— Видите ли, всеобъемлющая католическая концепция зла в нашем столетии подверглась коренному изменению. И знаете, чем это было вызвано?

— По моим представлениям, Фрейдом.

— Очень хорошо. Католическая церковь стала справляться с новой концепцией, которая победным маршем вошла в двадцатый век: со злом, которое пишут через строчное «з». С дьяволом, оказавшимся не краснорогим чудовищем с шипастым хвостом и копытами и не змеем, ползущим по саду — хотя это превосходный психологический образ. Дьявол, согласно Евангелию от Фрейда, есть гигантский сложный ид, наше общее подсознание.

— Разумеется, такая концепция потрясает куда сильнее, чем краснохвостые буки или черти с такими чувствительными носами, что стоит страдающему запором служителю церкви как следует пернуть — и их как не бывало.

— Конечно, она потрясает гораздо сильнее. Но такая концепция безлична. Безжалостна. Неприкасаема. Изгнать фрейдова дьявола так же невозможно, как торговаться с Шейлоком — нельзя вырвать фунт плоти, не пролив ни капли крови. Католическую церковь вынудили полностью заново истолковать свой подход ко злу: бомбардировщики над Камбоджей, война в Ирландии и на Ближнем Востоке, убийства полицейских и бунты в гетто, миллиарды зол помельче, ежедневно выпускаемых на свободу в мир подобно полчищам москитов. Сейчас она сбрасывает старую кожу — обличье лекаря — чтобы вновь явиться социально активным конгломератом, наделенным социальным сознанием. В городскую дискотеку ходят гораздо активнее, чем к исповеди. Причастие играет вторую скрипку, а первую — движение за права человека и обновление городов. Еще совсем недавно церковь училась твердо держаться на ногах в нынешнем мире.

— Где нет ни ведьм, ни инкубов, ни вампиров, — подхватил Мэтт, — только избиение детей, кровосмешение и насилие над окружающей средой.

— Да.

Мэтт не без умысла сказал:

— И вам это ненавистно, да?

— Да, — спокойно отозвался Каллахэн. — Отвратительно. Таким образом католическая церковь объявляет, что Господь не умер, только немного выжил из ума. На верное, это и есть мой ответ? Что нужно сделать?

Мэтт объяснил.

Каллахэн подумал и сказал:

— Вы понимаете, что это противоречит всему только что изложенному мной?

— Напротив, по-моему, это шанс подвергнуть церковь — вашу церковь — испытанию.

Каллахэн глубоко вздохнул.

— Хорошо, я согласен. При одном условии.

— А именно?

— Все, кто собрался в эту маленькую экспедицию, сперва сходят в магазин, которым управляет этот мистер Стрейкер. Наш представитель, мистер Мирс, откровенно поговорит с ним обо всем этом. Чтобы все мы получили шанс пронаблюдать реакцию Стрейкера. И чтобы, в конце концов, тому представилась возможность рассмеяться нам в лицо.

Мэтт хмурился.

— Тогда он насторожится.

Каллахэн покачал головой.

— Полагаю, если мы трое — мистер Мирс, доктор Коди и я — не изменим своему уговору не останавливаться, что бы ни происходило, никакая настороженность не поможет.

— Ладно, — сказал Мэтт. — Если Бен и Джимми Коди дадут «добро», я согласен.

— Отлично. — Каллахэн вздохнул. — Вы обидитесь, если я признаюсь: надеюсь, все это — лишь плод вашего воображения? И этот Стрейкер действительно рассмеется нам в лицо, на что у него будут веские причины?

— Нимало.

— Надеюсь, что так. Вы не до конца понимаете, на что я согласился. Меня это пугает.

— Я тоже боюсь, — тихо сказал Мэтт.

Но, шагая назад к Святому Андрею, Каллахэн вовсе не чувствовал страха. Он был в приподнятом настроении, ощущая себя родившимся заново. Впервые за многие годы Каллахэн был трезв и не жаждал напиться. Войдя к себе, он поднял телефонную трубку и набрал номер пансиона Евы Миллер.

— Алло? Миссис Миллер? Можно попросить мистера Мирса?.. Нету. Да, понимаю… Нет, передавать ничего не нужно. Я позвоню завтра. Да, до свидания.

Каллахэн повесил трубку и подошел к окну.

Что, Мирс пьет пиво где-нибудь на проселочной дороге или, может статься, все, рассказанное стариком-учителем, правда?

Если так… если так…

Оставаться в четырех стенах было невозможно. Каллахэн вышел на заднее крыльцо, вдохнул свежий, тугой октябрьский воздух и вгляделся в шевелящуюся тьму. Может быть, дело не в одном только Фрейде. Может быть, многое можно отнести на счет изобретения электричества, которое убивает тени в человеческом сознании куда успешнее, чем кол, пробивший сердце вампира… и сопряжено это с куда меньшими неприятностями.

Зло не останавливалось, но теперь в жестком бездушном свете фонарей на автостоянках, неоновых трубок, стоваттных лампочек его творили миллиарды. В трезвом свете переменного тока генералы планировали стратегические воздушные бои, и все это вышло из-под контроля — так летит вниз с холма гоночная машина без тормозов, сооруженная ребенком из мыльницы: «я выполнял данный мне приказ». Да, вот истинная правда, правдивее некуда. Все мы — солдаты, исполняющие свои письменные предписания, вот и все. Но откуда в конечном итоге исходят приказы? Отведите меня к вашему руководителю. Но где его контора? «Я просто выполнял приказы. Меня избрали.» Но кто избирал избирателей?

Над головой что-то захлопало, и Каллахэн, спугнутый из своих запутанных раздумий, посмотрел наверх. Птица? Летучая мышь? Уже улетела. Неважно.

Он прислушался к городской тишине, и услышал только тонкое гудение телефонных проводов.

В НОЧЬ, КОГДА КУДЗУ ПРИХОДИТ К ВАМ НА ПОЛЯ, ВЫ СПИТЕ, КАК УБИТЫЕ. Кто это написал? Диккей?

Ни звука. Единственный свет — флюоресцентный фонарь перед церковью (где так и не сплясал Фред Эстэйр) да слабое мигание желтого предупредительного огонька на перекрестке Брок-стрит и Джойнтер-авеню. Даже детский плач не нарушал тишину.

В НОЧЬ, КОГДА КУДЗУ ПРИХОДИТ К ВАМ НА ПОЛЯ, ВЫ СПИТЕ КАК… Ликование — больное эхо гордости — растаяло. В самое сердце кулаком ударил ужас. Каллахэн страшился не за жизнь, не за честь, не того, что экономка может узнать о том, что он пьет. Такой ужас не снился ему даже в мучительные дни отрочества.

Каллахэн до смерти боялся за свою бессмертную душу.