Второе пришествие землян (сборник) - Дивов Олег - Страница 19

«Наташа» – традиционное имя речевого индикатора бортового компьютера. В фантастических книгах, где действуют крутые парни и мудрые киборги, искусственный интеллект всегда носит многозначительное имя. Нам, российским летунам, многозначительность ни к чему. Нам нужны простота и ясность. Поэтому наши бортовики зовут «Наташами». Сейчас моя «Наташа» просит подтвердить готовность выполнения полетной программы. А я обливаюсь потом и тупо таращу глаза на бурую стену Марса, косо падающую на корабль…

– Внимание! – Мне показалось или в голосе «Наташи» проявились тревожные нотки? – Зафиксировано падение мощности в генераторах абсолютного поля. Процесс накопления энергии приостановлен. Вероятность аварийной ситуации при активации генераторов – девяносто два процента. В остальном ситуация штатная. Корабль вышел на расчетную орбиту. Повторяю! Зафиксировано падение…

Я машинально вытер о себя защищенные перчатками скафандра руки и шумно выдохнул. Вот оно! Вот так Марс встречает незваных гостей. Все правильно. Теперь все правильно. Сохатый – гений. Жаль, я не могу отправить ему такое послание: «Виктор Николаевич, вы – гений».

Не могу, потому что с теми, кто навсегда покинул этот мир, связи все еще нет.

Мы познакомились два года назад. Он пришел ко мне без звонка – милая привычка людей, выросших в домобильную эру. Когда консьержка снизу спросила, знаю ли я Виктора Николаевича Лосева, я решил, что это просто кто-то ошибся квартирой, буркнул: «Нет!» и повесил трубку. Но спустя минуту она снова связалась со мной и раздраженно выкрикнула: «Академика Лосева знаете? Ну?»

Академика Лосева я знал. Точнее, я знал о нем. Поэтому, натянув джинсы, я помчался вниз, на ходу припоминая все возможные варианты извинений.

Потом мы сидели у меня на кухне. Сохатый был стар, фантастически стар. От него пахло аптекой. Седина стала желтой, кожу покрывали коричневые пятна. Я ужаснулся – передо мной был фактически живой мертвец. И только глаза, внимательные и чистые, как у ребенка, успокоили меня. Там жила капризная мудрость человека, разменявшего десятый десяток.

После того вечера я всегда называл его именно так – Сохатый. Про себя, разумеется. Никто бы не понял такой фамильярности по отношению к патриарху отечественной космонавтики.

Войдя, он достал из портфеля антикварную картонную папку, бутылку старого армянского коньяка, лимон и, по-стариковски растягивая гласные, спросил, как будто мы расстались вчера:

– Выспа-ался?

Я растерянно кивнул.

– Ну и сла-авно. Значит, ночью можно будет порабо-отать. А я вот, предста-авь, вообще не сплю. Говорят, это перед смертью быва-ает. У меня пять лет назад началось. Все ждал – вот-вот по-омру. Год ждал, два, три… Надоело! Решил на-апоследок тряхнуть ста-ариной.

В его исполнении последняя фраза теряла всякий иносказательный смысл. Я поставил на стол стаканы, сунулся было к холодильнику, но он остановил меня властным жестом скрюченной подагрой руки.

– Ся-ядь! На Марс хо-очешь?

Я поперхнулся и закашлялся… Если бы за мгновение до его вопроса мы уже приступили к коньяку, дело могло бы кончиться конфузом просто космических масштабов. Но все обошлось. Он участливо похлопал меня по спине, а потом начал говорить…

О, он умел говорить! Патриарх, титан, начинавший еще с легендарным Бабакиным, когда под плакатом «Автоматы могут все!» отчаянные парни с логарифмическими линейками наперевес создавали межпланетные станции, первыми побывавшие на Луне, Марсе, Венере.

Занесенный в золотой фонд советской науки в тридцать пять лет, Сохатый пережил все ее взлеты и падения, всех ее создателей и губителей. Он пережил даже собственную персональную пенсию – перечислял ее в детский фонд.

До сих пор не знаю, как ему удалось уломать скрягу Курганова. Глава «Росавиакосмоса» очень не любил рисковать людьми, аппаратами, а более всего – деньгами. Но Сохатый, которому Курганов годился во внуки, пробил марсианский проект, пусть и при явно скудном финансировании.

– А нам мно-ого и не надо, верно, Са-аша? – монументально улыбался он, заочно записав меня в единомышленники. – Нам долететь, повертеться, виточков во-осемь, отметиться – и домой. Ты в Бо-ога веришь?

Заданный безо всякого перехода вопрос поверг меня в тихую панику. Старческий маразм – штука хитрая. И горькая. Вот сидит передо мной замшелый дважды Герой и семижды лауреат, пьет коньяк и несет чепуху.

Можно было вежливо попытаться свернуть разговор. Можно было сослаться на занятость и неотложные дела. В конце концов, можно было просто сказать: «Нет!»

Единственное, что смущало и удерживало меня, – это то, что Сохатый пришел именно ко мне и сидел сейчас перед дублером третьего уровня коммерческих полетов. Космонавтом, который ни разу не был не то что на орбите – даже в «зале ожидания». И который уже три месяца как втихаря подыскивает работу, чтобы уволиться из славных рядов «покорителей космоса»…

– Внимание! – в голосе «Наташи» явно зазвучали заботливые материнские интонации. – В ходе отладки программного обеспечения обнаружено выпадение кластеров на диске F. Программа контроля за энергетической системой корабля готова произвести перезагрузку и перейти на резервный диск L. В ходе перезагрузки возможны неполадки с энергопотребляющими приборами в системах ориентирования и связи. Подтвердите согласие на перезагрузку. Повторяю: в ходе отладки программного обеспечения…

Вот и «живая вода». Славно, славно… и, главное, – вовремя!

– Добро, Наташка, добро, – вслух сказал я и шлепнул пальцами по сенсору «ввод».

Все идет, как должно. Сохатый – гений. Теперь я готов высечь эту фразу на морщинистой физиономии старика Марса. Он заслоняет собой половину экрана. Жаль, у меня нет стокилометрового зубила и молота размером с Фобос.

Я смотрю Марсу в глаза. Я хочу увидеть там ответы на вопросы, которые не задавал. Впрочем, в сущности, все уже позади. Гудящая тишина баюкает меня, но спать нельзя – скоро сеанс связи с Землей.

ЦУП, судя по тону их сообщения, пребывает в легкой панике и, естественно, просит не паниковать меня. Так и хочется сказать им: «Расслабьтесь, ребята. Все в норме. Все так и должно было быть. К звездам идут через тернии – чтобы вернуться. Без терний возвращения не бывает».

Надо же – к звездам! Я улыбаюсь. До звезд мне, нам, человечеству – как… как до звезд. Мы пока делаем маленькие шажки. Мы только учимся ходить. И главное сейчас не то, сколько мы пройдем за первый раз, а то, разобьем мы себе лоб или нет.

Я рассматриваю Марс. Он совсем не такой, каким представлялся мне на Земле. Автоматы давно ответили на большинство вопросов. Может быть, в будущем тут и будут найдены вирусы, бактерии или даже лишайники, но такой жизни, какой бы нам хотелось, – на Марсе нет. Есть камень, песок, пыль, тлен, прах. Временами мне кажется, что я отсюда, с орбиты, чувствую запах. Так пахнет вечность, а вечность несовместима с жизнью.

Сохатый умер за три дня до старта, во сне. Очень старые люди уходят тихо, без мучений. Никто никогда не узнает, что ему снилось, но Курганов, позвонивший мне в гостиницу, сказал, что Виктор Николаевич улыбался.

Когда гроб с телом академика под автоматный салют опускали в могилу на Ваганьковском кладбище, меня усаживали в кресло нашего «Союза-111». На таком названии для корабля настоял Сохатый. «В память о Володьке. Мы дружили. Странное совпадение – ты Комаров, и он был Комаров», – сказал он мне, когда проект утвердили и мы приступили к подготовке. Мне в какой-то момент стало жутко, но Сохатый был неумолим: «Нам бы еще полететь тринадцатого. Но это вряд ли, окошко закроется…»

«Союз-111» стартовал четвертого апреля. Синоптики давали путный прогноз только до шестого, и ЦУП решил не рисковать. На орбите я пристыковался к МКС-2, и вместе с дежурной сменой мы три дня навешивали на генераторный блок семнадцатиметровую «баранку» «дырокола». Потом было пятидневное ковыляние на малой тяге в точку перехода, напутствие президента, улыбки ЦУПовцев на мониторе и мои крепко зажмуренные глаза…