Конечная остановка. Любимец зрителей - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 43

— Я влип, — объявляет он Марилен. И описывает встречу с итальянцем. — С такой интерпретацией Гёте мне в седло не вернуться, — заключает он. — Но какая же невезуха. Боже правый, какая невезуха! Можешь ты представить меня за рулем машины в воскресный вечер, сплевывающим, как последний забулдыга? Меня, Сильвена Дореля!

— Тебя задевает именно это? — спрашивает Ева.

— Нет, все, вместе взятое. Но в особенности это, да. Самоубийство Вертера — высочайшее волеизъявление. Это… ну, не знаю… самопожертвование: вот мое тело, вот моя кровь… жертвоприношение в его идеальной форме, а не занос колес на пятачке автотрека!

— Успокойся, — увещевает его Марилен. — Может, кое-что не так уж плохо и пойдет в дело. При хорошем режиссере…

— О-о! — восстает Сильвен. — Ради роли ты согласна на что угодно.

— Ладно. Ну что же, тогда не будем об этом, — обиделась Марилен.

— Нет, напротив, — вмешивается Ева, — будем!

Она извлекает из сумочки газетную вырезку и протягивает Сильвену:

— Прочти!

«ИЗ ЛУННОГО СВЕТА В SUNLIGHTS[25]

Как нам стало известно из достоверного источника, вскоре предполагается экранизировать “Вертера”. Впрочем, речь идет не об опере Массне, а о романе Гёте. И на роль Вертера прочат актера, некогда знаменитого, однако мы не назовем его имени, поскольку теперь оно всеми забыто. Как говорится, следите за афишами. Романтический герой? Таинственный красавец? Угадали! Играть Вертера в его возрасте!»

— Какая гадость, — бормочет Сильвен. — Кто же это решился на такую публикацию?

— И ты еще спрашиваешь? — говорит Ева. — Можешь не сомневаться, за ней последуют другие.

— Да, наверняка это Марсьяль выболтал секрет, — продолжает Сильвен. — Он знаком с Фрескини. Само собой, он исподтишка начинает наступать мне на пятки, чтобы занять мое место. Правда, я занял его место.

— Заткнись, — говорит Марилен. — Хватит об этом.

Ева скатывает хлебный шарик и роняет его в пепельницу.

— Хочешь послушать моего совета, — говорит она, — оставь свой ответ про запас. Ответив выпадом на выпад, ты потеряешь лицо, и тогда считай себя конченым человеком. Эстафету примут другие газеты. В конце концов, ты же знаешь, на что способны люди. На твоем месте я позвонила бы Медье и сказала, что принимаю его предложение, но тем не менее сценарий нуждается в доработке. И так от поправки к поправке мало-помалу заставишь признать себя. Если же дела не пойдут, то отступишь с честью. Тебя уже не обвинят в том, что ты клюнул на первое соблазнительное предложение сниматься. Ты повел себя, как надлежит подлинному профессионалу. И можешь на меня положиться. Я тоже умею обращаться со слухами. Марсьяль расшибет себе нос.

Сильвен дает себя уговорить. Время не слишком позднее, и можно еще звякнуть Медье домой.

— Я подумал. И не схожу с дистанции. Но настаиваю на том, что сценарий нуждается в переработке. Потрясенный интерпретацией Фьорентини, я забыл спросить у вас имя режиссера.

— Его еще не выбрали, — говорит Медье. — Джузеппе подумывает о Марио Фальконе, но я бы предпочел француза. Фальконе не лишен таланта — что правда, то правда, — но только он к месту и не к месту сует политику, чем грешит и сам Фьорентини. Его история конкуренции автомобильных магнатов списана с реальной жизни. Вот почему я и колеблюсь. По возвращении из Рима звякну вам.

Благодаря усилителю звука Ева и Марилен тоже прослушали их разговор.

— Он осторожничает, этот Медье, — заявила Ева. — Вот видишь, хорошо, что ты ему позвонил. Значит, еще не все потеряно.

У Сильвена отлегло, ему не до любви, и он предпочитает уединиться в спальне для гостей. На сон грядущий он наугад раскрывает своего «Вертера».

«Иногда я говорю себе: твоя судьба уникальна. Ты можешь считать всех других счастливыми: никогда еще простой смертный так не мучился, как ты. А потом я читаю какого-либо древнего поэта, и у меня впечатление, словно я читаю в своем собственном сердце. Мне предстоит столько страданий! Как? Значит, и до меня жили такие же несчастные, как я сам!»

И уважительно откладывает книгу на тумбочку. Фьорентини — варвар! Мир прогнил. Кино выставляет поэтов на панель. Ах! Уснуть бы и не просыпаться. «Какой бред. Полная чушь!» — бормочет он себе под нос, побеждаемый сном. Но знает, что, проснувшись поутру, станет прислушиваться к телефону и, словно завороженный им, ждать и надеяться, до одурь считая часы.

Марилен приступила к небольшой роли в дубляже, и Сильвен сидит дома один. Мысли кружатся хороводом… Тельма… Она как в воду глядела, предупреждая, что съемки будут опасными, если все-таки ему придется симулировать автомобильную катастрофу. Марсьяль — подонок. У него на уме всегда одно и то же — месть. И этот Фьорентини с его позой классного наставника… Газеты… Тельма действительно видела, что вокруг «Вертера» развернется шумиха. Ну и черт с ним… Que sera sera[26]. Но как бы он ни караулил звонок, тот неизменно застает его врасплох, когда он стоит на пороге застекленной двери и смотрит на дождь.

— Алло! Дорель слушает.

На проводе Медье.

Голос приглушен расстоянием. Звонок издалека, который обычно приносит важные сообщения.

— Я в Риме. Дела с Фьорентини и Фальконе не ладятся. Они хотят сделать фильм наподобие «Захвата города», только на материале автомобильной промышленности. Вообразите себе: «Захват “пежо”» или «Захват “ситроена”»! Скандал обеспечен. Алло! Вы меня слышите?

— Я вас прекрасно слышу.

— Джузеппе их поддразнивает. Так что я ретируюсь.

— А как же фильм? — вскричал Сильвен.

— Я намерен делать его с Вильгельмом. Надо вам сказать, Вильгельм, со своей стороны, привлекает к работе Густава Мейера — немецкого сценариста. Мы изучим новый проект сценария. Мейер — ловкий тип. И потом, Гёте должен его вдохновлять. Сегодня вечером я возвращаюсь в Париж. Не смогли бы вы прийти ко мне завтра? Мейер тоже придет.

— Вы порвали с Джузеппе Фрескини окончательно?

— Ни боже мой! — отвечает Медье. — В нашем деле никогда до разрыва не доводят. Просто какое-то время держатся на расстоянии.

— И вы сумеете обойтись без итальянских капиталов? Извините за нескромный вопрос.

— Вопрос вполне законный. Если, как я надеюсь, у нас будет задействована кинозвезда, мы без труда получим под нее аванс. Пусть вас это не волнует.

— Какую звезду вы имеете в виду?

— Ну что ж, к примеру, Роми Шнайдер. До завтра, дорогой Сильвен. Скажем, в десять утра.

Сильвену хочется топать ногами и кусаться. Роми Шнайдер! Не смешно. Бедняга Медье! Он воображает, что Роми Шнайдер согласится быть партнершей незадачливого актера, забытого зрителями. Которому вдобавок ей придется уступить главную роль!

«Потому что главная роль моя! — Он так громогласно заявляет об этом, что его слова отдаются в кабинете эхом. — Нет! Пусть меня оставят в покое. Вертер устал, господин Медье. Вертеру хочется сходить на рыбалку!»

И все-таки скорее бы завтра. Этот Мейер не посмеет искорежить Гёте. Завтра наступит через двадцать четыре часа. Сильвену предстоит пережить эти сутки, час за часом, минута за минутой, до тошноты. Право же, думает Сильвен, лучше уж мне было стать фармацевтом, как папаша.

И ожидание начинается. Подобно тому, как волна, набегая, исподтишка подмывает скалу, разъедает крутой обрывистый берег, подтачивает его основание и мало-помалу разрушает, так и тревога, став еще более разъедающей из-за невозможности действовать, медленно накатывается на Сильвена. Он с трудом дышит. Ладони потеют. Настроение собачье.

Звонит Мерсье. Он прочел в газете заметку и сразу понял намек. Десятки таких же вот приятелей в Париже сейчас потешаются над ним. Сильвен отнекивается.

— Фактически еще ничего не произошло. Поступило предложение — ну, ты знаешь, как это бывает, — но, честно говоря, оно меня не соблазнило (Сильвен думает о Тельме, ее странных предостережениях). Я вовсе не горю желанием его принять, — заверяет он, хотя прекрасно знает, что за эту роль готов продать душу дьяволу.