Интеллектуальная позиция-1 - Внутренний Предиктор СССР (ВП СССР) Предиктор - Страница 20

То есть, если сбережения в объеме 15 — 20 % от годового товарооборота рассматривать, как достаточный запас финансовой устойчивости населения в целом, обеспечивающей дальнейшее развитие семей и страхования в них непредвиденных внезапных неприятностей, то с середины 1960-х гг. этот рубеж был перейден, и сбережения стали основой кредитной удавки на шее производства. Эта удавка создавалась в течение 30 лет, за которые в СССР сменились несколько министров финансов, каждый из которых вырастил себе преемника-профессионала: Зверев — Гарбузова, Гарбузов — Павлова. И они передавали один другому завет: «Никогда не вздумай прямо или косвенно изымать деньги, которые люди хранят в сберегательных кассах!» И, следуя этому завету, все министры финансов СССР после-Сталинской эпохи оберегали создание финансовой удавки на шее народного хозяйства, которую безошибочно затянул Гайдар (тоже инструмент, оболтус, взращенный в “элитарной” семье). Но в таблице отражены только вклады населения в сберегательных кассах, и 90 % этих сумм принадлежали в 1980-е гг. менее, чем 3 % вкладчиков, составляющих незначительную долю от общего населения страны. Но, кроме того, были еще накопления наличностью. Павлов сообщает, что к обмену крупных купюр, проведенному по его инициативе, не было предъявлено 12 млрд. руб. (с. 246). По его оценкам это — неотмываемые деньги тогдашнего криминалитета. Но в те времена годовой бюджет министерства обороны СССР был порядка 18 млрд. руб. Это означает, что в единовременном финансовом импульсе криминалитет тех лет превосходил министерство обороны СССР, вынужденное тратить 12 млрд. руб. примерно в течение 8 месяцев.

И все это было совершено “политиками” — управленцами-профессионалами 1 — 3 приоритетов, которые, не посягая на принцип замкнутости кредитно-финансовой системы СССР через монополию государства на валютные операции и внешнюю торговлю, тем не менее, после 1953 г. подчинили экономику страны Доктрине “Второзакония-Исаии” и Директиве СНБ США 20/1. И такие ограничивающие себя уровнем четвертого приоритета управленцы-профессионалы-финансисты, как Павлов, делали антинародное дело.

Знаменательно также и то, что как профессионал уровня четвертого приоритета Павлов в прошлом находил свое место в плановой экономике СССР, а в ходе нынешних реформ пришелся ко двору и правлению одного из коммерческих банков. Причина такой административной живучести в том, что как функционально специализированный “блок” он может быть вставлен в любую систему администрирования при условии, что “политики” поддерживают устойчивое управление через высшие приоритеты; в противном случае, не различая концепций управления, такие функционально специализированные “блоки” искренне служат и нашим и вашим. Узкие профессионалы приемлемы для всех сильных политиков, что значит: для концептуально непреклонных “политиков”, но не во всех концепциях узость и мировоззренческие самоограничения профессионалов являются благом.

И неразличение концепций управления ведет к тому, что Хрущеву и Брежневу Павлов приписывает продолжение Сталинской политики, хотя из приведенной таблицы ясно, что “Сталинизм” и безмерный рост накоплений 3 % населения при государственном ограничении роста цен это — две разные концепции управления, две разные “политики”: тем более, что Павлов признает профессионально грамотными действия Сталина в сфере финансов. Если же Павлов вспоминает работу Сталина “Экономические проблемы социализма в СССР”, то он должен знать, что в ней провозглашается тезис о планомерном систематическом снижении номинальных цен на товары массового спроса, как об основном средстве повышения благосостояния народа. И сам Павлов (с. 75) признает эффективность планомерного снижения номинальных цен в качестве средства защиты и обеспечения экономических интересов подавляющего большинства населения (не 3 % некой “элиты”, не одной трети — “среднего класса”, а подавляющего большинства, т.е. — всего народа).

Тем не менее, Павлов, обсуждая различные варианты роста благосостояния народа, исключает из рассмотрения именно это средство, а рассматривает в качестве альтернатив либо увеличение фондов общественного потребления, либо повышение номинальной заработной платы (с. 194, 204), абсолютизируя роль “материального стимулирования” труда и начисто забыв о нравственности и этике.

Так трудовую инициативу интеллектуалов везде и всюду тормозит дурь, самонадеянность, крохоборство, продажность и “элитарно”-корпоративная клановая замкнутость профессионалов-управленцев, стоящих над интеллектуалами профессионалами-разработчиками проблем во всех сферах деятельности (по поводу с. 203). Этическая норма советской науки и техники — начальник, ни уха ни рыла не понимающий в сути разработки, — в числе соавторов, если не официально назначенный “гений”-руководитель; а реальный трудяга инициатор и главный разработчик де-факто — достаточно часто даже вне числа награжденных и поощренных. Так, это под руководством младшего Туполева создан нелетающий урод Ту-144, унесший жизни многих испытателей. Тех, кто мог действительно сделать самолет, до руководства проектом просто не допустили. А зарплата младшего Туполева, как руководителя проекта, была хоть куда по сравнению с зарплатой инженегров—чертил-разработчиков. Но если бы не старший Туполев, то духу младшего не было бы рядом с руководством проектом. И так во всех отраслях. И это прямой отказ от принципов Сталинской кадровой политики.

И, как можно увидеть из книги Павлова, именно на этих качествах нравственно и этически разложившейся партийно-государственной и прочей советской “элиты” играл М.С.Горбачев, молча делая то, что он делал. Вопрос только в том, что по существу он делал.

Из описаний событий в советских верхах Павловым во второй половине 1980-х гг. можно увидеть, что тем, кто действительно привел к высшей административной власти в государстве, в качестве концепций общественного устройства одинаково неприемлемы и “Сталинизм” в форме Советской власти, и “троцкизм”, и западная “демократия”, переход к которой Павлов по своему профессионализму был способен поддержать финансово-экономически эффективнее, чем то проделал Гайдар и последующие, если бы его поддержали “политики”, а не воспрепятствовали ему приложить профессионализм к делу перестройки.

Тем не менее, этот протекающий под завесой молчания процесс все же находит соответствующую ему концепцию переходного периода от Советской власти к Российской империи в виде если не до 1900 г., то, по крайней мере, в виде 1913 г. под лозунгом: “Россия — третий Рим!” Этому переходному процессу, в частности, соответствуют:

·Принятие государственной символики: старый флаг “бесик” (белый, синий, красный) и двуглавый урод с тремя коронами в сочетании со вздорным изъяснением смысла “новой” геральдики; дескать, три короны соответствуют трем ветвям власти. Но что в гербе в этом случае символизирует концептуальную власть — корень этих трех бутафорски коронованных ветвей?

·Восстановление дворянских собраний, как шаг к кастовому сословному строю.

·Юридическое обособление “казачества” от остального населения в условиях реальной невозможности ведения традиционного казачьего образа жизни, а главное — службы ввиду изменения самого характера силового противоборства государств, как шаг к созданию кланово-”элитных” частей вооруженных сил со своим обособленным командованием на случай их внутреннего применения, в том числе и против регулярных не-”казачьих” частей. Но одному народу не нужны две армии.

·Ударная стройка-новодел макетХрама Христа Спасителя — потенциального места коронации новых царей, возводимая не на пожертвования обнищавшего в своей массе и не очень-то православно-воцерковленного населения, а из иных источников.

·Систематический зондаж общественного мнения на предмет его реакции на сообщения о том, что Николай II и Алексей не были расстреляны; либо о возможной канонизации действительно погибших Романовых (Roma — Рим).