Где правда, там и ложь (ЛП) - Гир Керстин - Страница 4

Тебя это совершенно не касается. Но я вряд ли могла всё время сеанса просто сидеть здесь, молчать, как упрямый ребёнок, и размышлять о том, какой второе имя могло быть у фрау Картхаус-Кюртен. (Кримгильда? Кунигунде? Должно быть что-то ещё более ужасное, чем Керстин, иначе она бы не сократила его до одной буквы). За её стулом на стене висели часы, минутная стрелка которых едва сдвинулась с места. Поэтому я просто сказала:

– В Карла были влюблены многие студентки. Он преподавал историю искусств, и на его семинарах было всегда очень много народу. Он был просто очень… харизматичный. Необычный, умный и остроумный. И действительно привлекательный. Но я влюбилась в него не поэтому.

– Нет?

– Нет.

Она подождала некоторое время, не продолжу ли я говорить сама, а потом спросила:

– И почему вы в него влюбились?

– Потому что он был первым мужчиной, который меня не боялся.

– Вы думаете, мужчины вас боялись? – Она что-то написала в своей тетрадке и при этом кивнула.

– Многие мужчины боятся умных женщин, – ответила я.

– Ох. Это интересно. – Она вздёрнула брови, приняв слегка насмешливый вид. – Может быть, вы поясните подробнее?

Я выпрямилась на стуле и подняла подбородок.

– Мой IQ – 158. Школу я закончила в 16 лет, в 19 у меня уже был диплом геофизика и метеоролога. Мужчины, с которыми я в то время знакомилась, считали это несколько… устрашающим. – И неэротичным. Хотя мужчины любят говорить, что им важен интеллект в женщине, но они при этом не допускают, что женщина может быть умнее их самих. Во всяком случае, не так, чтобы они это заметили.

Фрау Картхаус-Кюртен недоверчиво разглядывала меня. Очевидно, в её глазах я не выглядела человеком с IQ 158. Я стала думать, стоит ли мне рассказывать ей про музыкальные инструменты и пять иностранных языков. Но тем самым я снова ткну её носом в моё детство, и она начнёт рыться там в поисках какой-нибудь детской травмы. Как известно, все высокоодарённый дети учатся играть на скрипке и могут выбрать для изучения китайский язык. Вместо этого я играла на мандолине и клавесине, потому что клавесин как часть наследства тётушки Эльфриды уже стоял у нас доме, а преподавательница мандолины ходила с моей мамой на гимнастику позвоночника. При этом преподавательница мандолины была урождённой полькой, а учитель клавесина, которого где-то откопала моя мать, был из Кореи. Поэтому я учила одновременно польский и корейский, чтобы мой незагруженный мозг не скучал. Не то чтобы всё это пригодилось мне во взрослой жизни. Но людей, когда они слышали о моих дарованиях, это впечатляло.

Фрау Картхаус-Кюртен откашлялась. Я решила, что она уже достаточно впечатлена.

– И после геофизики и метерологии вы начали изучать историю искусств и влюбились в вашего профессора?

– Это называется метеорология, – ответила я. – Нет, тогда я начала заниматься юриспруденцией. При этом я познакомилась с Лео, моим первым настоящим парнем.

– И у Лео не было страха по поводу вашей интеллигентности? – Опять в её голосе промелькнула тень насмешки.

– Нет, но потому, что он о ней не знал. – Чтобы побыстрей покончить с неприятной частью истории, я не стала дожидаться её следующего вопроса и сказала: – Мы были вместе пару месяцев, когда он представил мне своего отца. Это был Карл.

– Но это же не тот Карл, за которого вы потом вышли замуж? – Фрау Картхаус-Кюртен выдала себя окончательно: она идиотка.

– Нет, просто какой-то Карл, про которого я вам рассказываю, чтобы как-то убить время, – ответила я. – Знаете, какой был у Карла девиз? Держись подальше от идиотов. Он говорил, что это единственное, что нужно учитывать, чтобы быть счастливым. Может быть, он был прав и я потому так несчастна, что мне не удаётся после его смерти держаться подальше от идиотов.

Фрау Картхаус-Кюртен посмотрела в свои записи.

– Так что, я правильно поняла? Ваш муж был отцом вашего первого парня?

Боже мой.

– Да, вы правильно поняли. Я порвала с Лео и полетела с Карлом в Мадрид. Он как раз получил там место. Через год мы поженились.

Фрау Картхаус-Кюртен какое-то время кивала головой, как механическая игрушка. Её разбирало ужасное любопытство, я это точно видела. Она два раза пыталась задать мне вопрос, но оба раза не доводила его до конца.

– А как тогда его… я хочу сказать.. собственный сын… и ваши… то есть ваше окружение…? Никто не… разве все не…?

О, ещё как! Они буквально все были шокированы! Моя семья, его семья, его друзья – поднялся ужасный шум. Конечно, больнее всего это ударило по бедному Лео. У него были и без того напряжённые отношения с отцом. Но я сделала вид, что я не понимаю, о чём хочет спросить фрау Картхаус-Кюртен, и сказала:

– Наряду с преподаванием Карл выступал в роли эксперта в музеях, галереях и на аукционах. Мы прожили два года в Мадриде, потому переехали в Цюрих. А оттуда уже в Лондон. Где Карл и умер. – Я минуту помолчала и посмотрела на часы на стене. – Четыре недели, три дня, 23 часа и 15 минут назад. Или же 72026040 секунд.

Фрау Картхаус-Кюртен посмотрела на меня прищуренными глазами и затем кивнула, словно подсчитав всё это в уме. Конечно, она не могла меня обмануть, ведь она была не в состоянии вычислить разницу между 53 и 26. Но потом она меня удивила.

– Расскажите мне про ваш последний общий день.

Последний общий день… последнее прикосновение, последний поцелуй, последний взгляд, последние слова… Из моих глаз хлынули слёзы, и я ничего не могла с собой поделать.

Фрау Картхаус-Кюртен протянула мне коробку с бумажными платками.

3

«Живи каждый день так, как будто он последний».

Календарная мудрость, украденная предположительно

у индейцев гуппи или у другого народа, не имеющего

кредитных карточек, с которыми можно превысить

лимит и пошиковать – в последний день.

– Кофе там ещё есть? – спросил Карл.

Не отрывая глаз от газеты, я указала подбородком на кофейник. В «Обсервере» напечатали статью об исследовании коммуникации у супружеских пар. В статье утверждалось, что в среднем супруги обмениваются за день менее чем четырьмя сотнями слов. 350 из них, говорилось в исследовании, приходится на долю женщины. Самое часто используемое слово – «чай», честно, кроме шуток, за ними следуют «и» и «в». Как в «Возьми в шкафу» или «Масло в холодильнике».

А что касается чая – ну, мы же в Англии. «Любовь англичан к чаю можно понять только тогда, когда попробуешь их кофе», – всегда говорил Карл. Мы не участвовали в этом исследовании, но я была уверена, что мы обмениваемся более чем четырьмя сотнями слов. И что он говорит больше, чем я. Тем не менее я решила подсчитать шутки ради. У меня была тайная слабость к подсчётам, я подсчитывала всевозможные вещи: собак, школьников в форме, дверные ручки, двухэтажные автобусы – или слова.

В восемь мы позавтракали, прочитали «Обсервер» – и уже обменялись семьюдесятью словами.

– Кофе там ещё есть? – это уже четыре слова, а Карл спросил это два раза (кофе был итальянский).

– Отопление по-прежнему ледяное, – это были ещё четыре слова, и я произнесла их, клацая зубами. – А он утверждал, что дело в вентиле.

– Я знаю, что наш сантехник просто некомпетентный болтун, – восемь слов. – Я сегодня вечером ещё раз ему позвоню. Иногда очень обидно идеально говорить по-английски, но не знать ни одного подходящего ругательства.

– «Некомпетентный болтун» звучит хорошо, – ответила я.

– Он этого не поймёт.

– Тогда «Мазафакер», – предложила я.

– Парень вдвое выше меня и втрое шире. Мне лучше быть поосторожнее.

Я молча клацала зубами. Когда мы въехали в эту квартиру восемь недель тому назад, ещё стояло лето, но сейчас на дворе была осень. С якобы типичной лондонской погодой я могла ещё смириться, но в квартире должно быть тепло и уютно. К сожалению, в нашей квартире с этим были проблемы: если включить отопление в комнате, то бойлер на кухне становился ледяным, и наоборот. А в ванной был вообще холодильник.