Московские тетради (Дневники 1942-1943) - Иванов Всеволод - Страница 9

Показывает пистолет, подаренный Миколе Платоновичу и говорит:

— Вы его берегите. Он снят с фона… Не помню, как этого майора звали. […] — Словом, фон… Знатный какой-то. Допросили, и затем я его из револьвера и пристрелил.

— У нас большинство молодежь. 60 % коммунисты, 20 % — комсомольцы. Девушки… Еврейка из Новозыбкова. Там согнали в клуб 1.700 евреев. Они стали просить эсэсовцев спасти ее. Один приставил ее за доску. Очень красивая. Семнадцать лет. На еврейку не похожа. Он ей ничего не сделал. Она стояла за доской (щит для объявлений) четыре часа. А евреям выкопали могилу. Уложили в ряд, лицом вниз. Стреляют из автомата в затылок. На теплый еще ряд укладывают следующий, — и стреляют. Стреляют не немцы, а что позор — русские. Есть сын орденоносца.

— Почему его не убили?

— А я обещаю вам его живьем доставить…Затем эта девушка пошла в наш отряд. Мы ее одевали в лучшее платье. Она ездила. Ее немцы катали на машине. Ее ранило. Двое красноармейцев несли ее. Их убило. Носилки остались. Немцы к ней бегут. Она разрядила наган — было шесть патронов. Убила четырех немцев, а последнюю пулю в себя!

15 декабря. Вторник

Исправлял из романа для «Известий». Вечером позвонили, напечатают, но надо сократить. «Как будто это написано сегодня про Сталинград», — сказала Войтинская.

[…] В Клубе писателей выступал Пастернак, как всегда с большим успехом. Во вступительной речи сказал, что уезжает в Чистополь и желал бы проститься… что политической поэзии нет, искусству жить нечем, в Чистополь в прошлом году он бежал с удовольствием — словом: «Я сказал то, что думают многие». То-то будет переполоху в правящих кругах литературы!

… Дети чаще взрослых попадают в новые положения. Вот почему, ища выхода, они поддаются внушению. Человек на войне — дитя. Отсюда в войне и в продолжении ее — революции — так много детского и доверчивого, и так часты и могущественны учителя, хотя, казалось бы, революция и стремится к тому, чтобы свергнуть учительство, и ученье (все прошлое, ненавистное революции ученье).

16 декабря. Среда

Были Б. Пастернак и Асмус. Позже читал стихи — хорошо о парке, дурные — о войне.

Днем пришли Гусевы — говорили по телефону с Ташкентом. Наш Миша — с девятого — болен брюшным тифом. Слышать это — очень тяжело; потом он квелый, все время хворал. Тамара бросилась добывать телефонный разговор с Ташкентом, через «Известия».

Правил для «Известий» отрывок из романа.

17 декабря. Четверг

Ни работать, ни думать не хочется. В голове все мальчик.

Отрывок напечатали. Зашел в «Молодую гвардию», обещал отдать читать роман.

[…] Читал в «Комсомольской правде» отрывки из романа. Идет разговор о том, чтобы печатать роман в газете — сокращенный, конечно.

18 декабря. Пятница

«Известия» так и не добились телефона. Помог актер Райкин: у него знакомая телефонистка, она и дала провод. У Миши десятый день температура сорок, — какая-то нервная форма тифа.

[…] Встретил партизана Федорова. Они, видимо, утром улетают. Уже вылетали вчера, кружились в метели несколько часов над немецкой территорией и вернулись.

19 декабря. Суббота

Глупое и бездарное заседание в НКО, ПУРе… Выступил начальник агитации и пропаганды и стал доказывать нам, уже поседевшим в боях, что он умнее нас и знает больше нас. Ну, а мы, как всегда, промолчали — да и всех не научишь. Однако даже этот человек понимает, что наша бездарная и сухая пропаганда, как и бездарная литература, приелись и никто читать эту муру не желает. Он выдвинул необходимость создания приключенческой литературы. Я напомнил ему, что надо опубликовать анекдоты, — что анекдотом и шуткой можно бить врага не хуже, чем пушкой, «при условии, если и пушки хороши», и ушел.

… Получил категорическое приказание — уехать из гостиницы. Пока сижу.

20 декабря. Воскресенье

[…] Дочь профессора Сыромятникова — мужа матери Тамары — седая женщина, работающая во «Всекохудожнике», имеет лимит, достаточный ей для того, чтобы три часа в день жечь пятнадцатисвечовую лампочку. Горячей воды не пьет — согреть не на чем. От «ознобления» — есть такой термин — у нее язвы на концах пальцев, суставы рук и ног распухли. Она живет с матерью на 400 рублей в месяц, в комнате 4выше нуля и столько же на службе. […]

21 декабря. Понедельник. 22 декабря. Вторник

Выселение из гостиницы, петиции к Пронину. Пронин прочел фамилии всех сорока заявлявших и отказал. Я не подавал заявления, и, наверное, поэтому меня не выгоняют. Впрочем, это, несомненно, явление временное. Но я не огорчен. Уже все вещи понемногу перенес на Лаврушинский, оставив самые необходимые.

Хлопоты — доставание билетов, машины, продуктов, веревок, чтобы перевязать вещи, телефонные разговоры с Ташкентом. […] Союз выдал Тамаре командировку — и то слава богу. […] Но как бы то ни было, наконец, собрали и отправили!

Уехали в начале восьмого, и даже на автомобиле. Сейчас половина десятого. Я на вокзал не поехал, так как обещал прийти украинский партизан — рассказать… […]

Есть еще добрые люди на свете! Прошлый раз Тамара говорила по телефону. Телефонистка, слушавшая ее, так была поражена разговором о болезни мальчика, что сказала после разговора Тамаре по телефону: «Я вас понимаю. Через неделю, во вторник, будет мое дежурство, я вам устрою еще разговор с Ташкентом». И устроила. Мы просто были счастливы.

23 декабря. Среда

Написал статью для «Известий» о Федорове. Вечером сидели у Бажана, потолковали, выпили кофе — и вот три часа ночи, а заснуть не могу.

24 декабря. Четверг

Вчера был в ЦК комсомола, говорили о литературе. Я высказал то, что думаю, — и меня пригласили сказать это на совещании о работе издательства «Молодая гвардия»… Дали серию книжек о Героях Советского Союза.

Проснулся в шесть утра и весь день ходил с пустой головой и со слипающимися глазами.

Читал книжку русских юмористов, относящуюся примерно к 1912 году. Боже мой, какое гигантское влияние Чехова — на всех! Почему-то раньше этого не было заметно. […]

25 декабря. Пятница

День мелких и весьма чепуховых неудач. Утром — беспричинная тоска. К полудню позвонили, требуя, чтобы я очистил номер. Обещал… Идет война, погибают миллионы, а быт остается бытом. Писатели пьют водку и чествуют друг друга «гениями», — и пишут вздор, как прочтенные, например, вчера книжки о Героях Советского Союза. […] Во время обеда узнал, что убит Дарлан. То-то работы историкам и романистам!

В «Правде» статья, прямой отклик на мою: Федоров написал о своем отряде и подписал «Орленко». Хоть одно удовольствие. Из Ташкента вестей нет, и это меня очень беспокоит: не болен ли Комуся?

Завтра уйду из гостиницы, где я прожил два месяца — ровно, так как приехал в Москву 26-го. А сегодня Рождество, 9 часов вечера, сижу в комнате один, выпил кофе и даже ознаменовал праздник тем, что съел два куска сахару. […] На дворе мороз, градусов 10, не больше, вообще зима снежная и мягкая, мальчишки катаются на салазках, а так как подметки у мальчишек рваные, то у них проволокой подмотаны куски шинельного сукна.

[…] Позавчера был Б.Д.Михайлов. Он сказал:

— Обстановка так сложна, что можно предсказать события разве за два месяца. Ну вот, например, Америка хочет «дарланизировать» Европу…

И не предсказал и на два дня. Дарлана уже нет.

26 декабря. Суббота

Перетащился из гостиницы домой — «на Лавруху» — и вдруг почувствовал, что такое тишина. По переулку словно никто не ходит, не говоря о том, что автомобилей нет и в помине. На лестнице тоже шагов не услышишь. Телефон испорчен — можно звонить от меня, а ко мне нельзя. Чувствую себя от этой тишины не по себе, — а я и не замечал, мне казалось, что в гостинице тихо.

28 декабря. Понедельник

Телеграмма из Ташкента: «Болезнь идет нормально, не беспокойся». У кого? И что значит «нормально»? Очень устал от вчерашнего разговора с партизаном. Ехал на метро. Какие странные лица на эскалаторе! Сосредоточенные, острые, очень похудевшие. Одни говорят, что хлеба с января прибавят, другие — убавят. Вряд ли, прибавят. Глядел на очередь. Надо будет сделать две-три записи очередей.