Бык из машины - Олди Генри Лайон - Страница 7

– Спасибо, инспектор! Я…

– Дуй в отдел. Я уже здесь. Первые материалы пришли, скоро будут данные экспертизы…

Сегодня у констебля Икара был выходной. У инспектора Синида – тоже.

– Бегу! Лечу!

– Смотри, шею не сверни. Покойнички не сбегут, а твое здоровье мне до́рого. Про пирог не забыл?

– Возьмет он пирог, – громко сказала Навкрата. – Вот, я завернула.

– Передай маме, – вдвое громче ответил Синид, так, что Икар, скорчив болезненную гримасу, убрал вайфер подальше от уха, – что она чудо. Будь она незамужней, я бы знал, что делать. Только из уважения к твоему отцу…

И Синид, дамский угодник, дал отбой.

– Мам, я в отдел. Срочно!

– Да уж вижу, что срочно…

– Выходной отменяется!

– А то я не поняла, – без злобы буркнула Навкрата.

Давясь, обжигаясь, Икар залпом допил кофе, крепкий и сладкий – в отличие от отца, он пил кофе с сахаром, и мама об этом, конечно же, помнила. Первое преимущество жизни с родителями, оно же недостаток: все о тебе всё знают. Второе – пироги, средство подкупа шеф-напарника. И третье – до Управления от дома семь минут пешком. А если бегом…

Бежать он все-таки не стал.

4

Питфей

– Может, хлопья?

– Нет, яичницу.

– Или хлопья? Кукурузные?

– Яичницу. Вот, я уже её ем.

– Хлопья полезные. С молоком, да?

– Знаешь, о чем я сейчас жалею? – Питфей вздохнул. – Надо было удавить тебя в колыбели. Мягкотелый я, вот что…

Эфра пожала плечами:

– И кто бы тогда жарил тебе яичницу?

– Нанял бы кого-нибудь.

– И эта кто-нибудь отравила бы тебя на третьем завтраке. Подсыпала бы в яйца стрихнину. Уж я-то знаю, я бы и сама…

– Стрихнин, – Питфей мечтательно прищурился. – Мышьяк. Дитя мое, если я буду завтракать хлопьями с обезжиренным молоком, я вообще никогда не сдохну. Представляешь этот ужас?

Эфра кивнула:

– Представляю. Ешь яичницу.

Разговор, в сущности, не имел смысла: яичница подходила к концу. Эфра обжаривала на сковороде здоровенный ломоть хлеба с вырезанной сердцевиной, заливала внутрь пару яиц, сердцевину жарила отдельно, с тремя ломтиками сыра и сладким перцем… Смотреть, как дочь хрустит диетическими хлопьями, прихлебывая жиденький чаёк, было для Питфея невыносимо. Да, желудок. Гастрит, или что там у нее – обсуждать с отцом свое здоровье Эфра отказывалась наотрез. Злилась, хлопала дверью. При желании Питфей мог выяснить про дочь все, что требовалось, от состояния ногтей до количества белка в моче, но он знал, что смертельно обидит Эфру, начав проверку за ее спиной.

Я сломал ей жизнь, думал Питфей. Она так и не вышла замуж. Сто раз я предлагал ей создать семью, подбирал кандидатуры мужей – бизнесмены, политики, модели, спортсмены, артисты! – нет, и конец разговорам. Эфра была совсем девчонкой, когда я объяснил ей, чего хочу. Помню, как она слушала: серьезная не по годам. Молчала, когда я говорил про опасность эксперимента. Поджимала губы, когда я упирал на высокую вероятность провала. Кивала, когда я отмечал уникальность, а значит, непредсказуемость наших действий. Да, я сказал про действия – «наши». Общие, значит. Скорее всего, это и толкнуло ее согласиться. Это, и еще полное доверие ко мне. Обратись другой отец к дочери с подобным предложением, и в лучшем случае схлопотал бы по морде. Мне повезло, у меня отличная дочь, и отличный внук; вот им со мной не повезло, спорить не буду…

– Папа, монитор!

Еще недавно черней ночи, монитор на журнальном столике мерцал синим. Море, волны. Пенные гребни. Рыба выпрыгивает из воды. Блестящий росчерк, и рыба вновь уходит на глубину. Снова море, волны, пена. Так случалось два-три раза в неделю, тридцать лет подряд. Всегда в неподходящий момент. Колебатель Земли, один из могущественнейших богов цифрала, был беспощаден. Он требовал, и следовало подчиниться. Искусственный интеллект, не имеющий ничего общего с человеческим, самозародившись в среде, которую люди, не ведая, что творят, создали из нулей и единиц – беспощаден он был тоже по нечеловеческой причине. Пощада, любовь, ненависть, страсти и чувства во всем их разнообразии оставались для Колебателя Земли пустым звуком, фикцией, абстракцией. В случае с человеком Питфей предположил бы изощренную месть. В случае с богом Питфей не предполагал ничего, ибо вступал на неисповедимые пути. Он воспользовался искусно смонтированной записью, чтобы приманить бога в нужный момент. Бог явился, исполнил желание наглеца – и с тех пор требует, чтобы Питфей каждые три-четыре дня, на любом случайно подвернувшемся мониторе, прокручивал злополучную запись вновь и вновь, где бы Питфей ни находился в момент божественного запроса. Зачем это надо Колебателю Земли, если запись доступна владыке цифрала в любое время из любого места, без жалкого участия комка биологической слизи – о таком Питфей старался не думать. Есть вещи, не имеющие внятных объяснений. Скажем, прядь волос на голове внука. Тезей не брил головы, просто волосы у мальчика не росли ото лба до темени. Сизая щетина, не более. А прядь росла, росла вопреки всему, и срезав ее впервые, в раннем детстве Тезея, Эфра больше никогда не пыталась этого делать. Тезей оказался упрямее матери, но и он в итоге смирился.

– Выйди, – попросил Питфей дочь.

Эфра фыркнула:

– Зачем? Хочешь пощадить мою стыдливость?

– Выйди, пожалуйста.

– Папа, я взрослая, не слишком молодая женщина. А ты похож на любителя порнофильмов, которого дети застали врасплох. Я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что сейчас произойдет. В конце концов, из-за этого ты заперся дома. Включай, не заставляй Колебателя Земли ждать. Напомню тебе, что я – одна из главных участниц этой порнушки. Ничего нового мне не откроется.

– Выйди, прошу.

– Да ну тебя, зануду!..

Когда дочь покинула столовую, Питфей достал вайфер, который всегда носил с собой. Пальцы легли на сенсоры. Сигнал ушел на монитор, море сменилось постельной сценой. Мужчина лежал на женщине: двигался, тяжело дышал. Он поднимался и опускался, запрокидывал голову, протягивал руку и сжимал женщине грудь. В движениях сквозил ритм, знакомый любому взрослому человеку – и в то же время не вполне естественный, рождающий странные, трудноопределимые ассоциации. Звуки, издаваемые любовниками, вне сомнений, прошли специфическую обработку. Стоны внезапно, без видимых причин, приобретали характер скрежета и рокота, всхлипы звучали глубже обычного: так стонала бы и всхлипывала земля, насилуемая гигантом. Изображение тоже мало-помалу приобретало характер землетрясения. Смещение пластов, возникновение расколов и трещин, оползни, вспучивание и опадание рыхлых холмов – все это сперва возникало фоном для эротической сцены, похожей скорее на любительскую, чем на профессиональную запись, затем наслаивалось, сливалось воедино, и уже было трудно понять, любовь это или катастрофа, люди или горные террасы, сползающие в море.

Зачем это было сделано? Какого маньяка заинтриговала бы подобная аналогия? Запись длилась и длилась, и оборвалась внезапно. Монитор погас, питание отключилось.

– Все? – из-за двери спросила Эфра. – Я могу вернуться?

Она чувствует, сказал себе Питфей. Раньше я думал, что она подслушивает, но нет, чепуха. Она просто выходит, ждет, шестым чувством определяет, что требования Колебателя Земли удовлетворены, и спрашивает разрешения войти. Знает, что мне неприятно ее присутствие даже за дверью, и тем не менее… Я добился результата, и теперь вынужден платить за это до конца своей жизни.

– Да, конечно.

– Ничего, – сказала Эфра, шагнув за порог. – Это недорогая цена. За Тезея? Нет, совсем недорогая.

Однажды я не подчинился, подумал Питфей. Колебатель Земли потребовал, а я не поставил запись на просмотр. Я был на совещании, я не мог, не имел права… На складе армейских боеприпасов под Коринфом произошла серия взрывов, затем пожар. Подробности в рапорте. Сбой обслуживающей программы, редчайшее стечение обстоятельств. Взрывы спровоцировали обвал в заброшенных шахтах выработанного месторождения хромовых руд. Военный поселок тряхнуло, офицерское общежитие и клуб провалились в трещины. В общежитии были женщины и дети. В клубе шел концерт. Жертвы, жертвы, жертвы. Никто не связал трагедию со мной; никто, кроме меня. Больше я не рисковал.