Наследие Артанов - Лихачев Всеволод - Страница 16

Ну все понятно: простой шишкой здесь не обошлось – налицо явное сотрясение мозга N-ной степени тяжести. С этим мы определились. А со всем остальным как? Очень уж мне не нравились горящие ликованием глазки Симониуса.

– Рассказывай все как есть, – глядя на свина снизу вверх, я ненароком заметил биту, прислоненную к креслу и все части мозаики сложились сами. Бита… куда же без нее, родимой. Преследуешь ты меня по всем уголкам Вселенной, как преследовала на Земле, неразрывно мы с тобою связаны. Этакая сладкая парочка. Батончик «Твикс».

– А рассказывать-то особо и нечего. От полиции мы оторвались, взлет корабля прошел успешно. Оторвались и от патрульного крейсера. Эта штука… летает гораздо быстрее, чем я ожидал. И еще: рад сообщить тебе, что планы у меня теперь поменялись. Я полечу с вами на родную планету твоей красотки, где сам, лично, сдам ее в заботливые руки одного из друзей, через которого и пройдет сделка по продаже чада Карама Беруспериона его политическим оппонентам.

– Значит, моих денег тебе оказалось мало?

– А разве их когда-то бывает много? – недоумение так явно отпечаталось на пятаке свина, что заставило меня ухмыльнуться.

– Да, действительно.

Что тут скажешь? Я, пожалуй, на месте Симониуса поступил бы в точности так же если бы… если бы это касалось кого угодно, но только не Эльвианоры. Почему то мысль о том, что ее тонкой шеи с крошечной родинкой у правого уха коснется острие лезвия топора палача, вовсе не доставляла мне удовольствия и даже более того – ввергала меня в какой-то необъяснимый, панический ужас. Да что же это со мной в самом деле? Ведь даже ребенку известно что особам женского пола, а особенно блондинкам, голова для жизнедеятельности в общем-то вообще не нужна. На ней они носят замысловатые прически, делают ей макияж, выщипывают брови и вообще производят целую уйму абсолютно бесполезных манипуляций вместо того, чтобы заниматься своими прямыми обязанностями по вынашиванию и воспитанию потомства. Видимо, Симониус действительно перестарался и чересчур сильно приложил меня битой, раз уж мою голову посещают такие мысли.

– А что будет со мной?

– Ничего. Как только корабль коснется поверхности планеты, иди себе на все четыре стороны.

– И ты меня вот просто так возьмешь да отпустишь?

– Хмм… Можно было бы и в рабство продать, да только после того, как твоя подружка принесет мне целое состояние, это было бы невежливо. По отношению к тебе, конечно. – Симониус вновь захихикал. – Так что уже сейчас можешь ощущать себя скорее гостем, чем пленником! – С этими словами он повелительно кивнул кому-то невидимому и чьи-то сильные руки подняли меня в воздух, придав телу, наконец, подобающее прямоходящим положение.

Вот так всегда: как только у тебя что-нибудь начинает налаживаться – обязательно происходит нечто такое, что ставит на всех твоих начинаниях жирную точку. И Антонины Семеновны, как назло, нет.

– Антонина Семеновна!!! – в который раз мысленно позвал я своего лингвина, но в ответ получил лишь очередной приступ тошноты. Меня мутило уже второй день, а камера, а точнее одна из кают для экипажа, что выступала в роли оной, вовсе не стимулировала мое выздоровление. Скорее наоборот: сидение в четырех стенах без притока свежего воздуха здорово выводило из равновесия, добавляя к мукам телесным еще и муки духовные. Да еще и мысли то и дело предательски возвращались к моей белобрысой попутчице, казалось, целую вечность назад подло умыкнувшей меня с самой лучшей и безопасной планеты во всей вселенной – матушки-Земли. Интересно, как она там? Сидит небось тоже в одной из импровизированных камер и гадает: а жив ли я вообще? Ангел-хранитель, легендарный герой, неутомимо спасающий ее от всяческих неприятностей?

Так, ладно, спокойно. Безвыходных ситуаций не бывает. Итак, что мы имеем? А имеем мы господина Симониуса на моем корабле. А также его охрану. А точнее – четырех человек хотя, конечно, назвать эти особи людьми можно разве что условно. А еще мы имеем камеру, из которой крайне желательно было бы выбраться. Вот с этого, пожалуй, мы и начнем. Полы, потолок и стены я уже проверил раз по двести. Дверь, естественно, тоже. Замок на ней стоит обычный, кодовый, и все бы ничего, если бы Симониус сам, собственноручно, не заблокировал его с моей стороны. Нет, и здесь не вариант. Остается надеяться разве что на одного из охранников. Того, что приносит пищу стабильно три раза в день.

Дверь камеры внезапно отворилась, прервав мои пространные рассуждения. Вовнутрь, пошатываясь, бочком протиснулась туша прака с зажатой в правой лапище дымящейся тарелкой. Сейчас я по-новому взглянул на него. Мммда… Бугристая груда мышц, извечно оскаленная пасть, любезно демонстрирующая длинные шеренги зубов в четыре ряда, пуговки колючих глазок смотрят на узника с некоторой долей пикантной плотоядности. Дескать: поживи пока я не проголодался. Ноги… Да, забыл сказать – их у прака ровным счетом три. Для этой задней ноги и место даже подобающее нашлось, ибо филейная часть прака несколько отличается от человеческой – она более выдвинута назад, что ли, ну и по габаритам, естественно, побольше разика этак в полтора-два. Несомненно, именно для поддержания этой самой необъятной филейной части природа и озаботилась созданием, так сказать, органической подпорки. Ну если так, совсем уж образно выразиться, то походил прак на смесь гориллы и паука-крестоносца, потерявшего в неравном бою большую часть своих лапок.

– Улыбайся. Улыбайся, кому говорят!!! А теперь расскажи ей, как она прекрасно выглядит!

– Кто? – я оторопело пялился на дверь, силясь рассмотреть за могучей спиной прака ту, о которой говорила сейчас внезапно вернувшаяся к жизни Антонина Семеновна.

– Она.

– Она-а-а?! – я едва не свернул себе шею, но зато теперь абсолютно, безоговорочно был убежден, что за спиной прака никого нет. Мой лингвин, видимо, получил весьма серьезные повреждения от удара битой, которой приложил меня по голове приснопамятный Симониус, и теперь то ли бредил, то ли вовсе лишился разума. А жаль. Я уже потихоньку начал привыкать к этому сквалыжному существу и в его отсутствие мне как будто бы чего-то не хватало.

– Она самая. Ну что же ты за идиот-то такой? Охранник, который стоит сейчас перед тобой, на самом деле не самец, а самка прака. Причем, судя по запаху, половозрелая. – Впервые в голосе старой карги проскользнула капелька сочувствия. Хотя нет, показалось, наверное. – Заговори с ней. Прямо сейчас. Ну!!!

– Ээ-ээ-ээ…хм. Су-су-сударыня. Ми-ми-миледи! Выглядите вы сегодня просто замечательно! А какие у вас прекрасные волосы!

Вот здесь я, как водится, переборщил. Черепушка у прака гладкая, как полированная столешница стола: ни волосинки на ней, ни шерстинки, складки одни только, да и те жировые. Зато, как ни странно, вернулось ко мне вдруг мое привычное красноречие, и язык сам уже, без помощи мозга, начал выдавать такие рулады, что крошечные глазки моей благодарной слушательницы поначалу изрядно округлились, а затем и вовсе выпучились так, что того и гляди лопнут.

– Это ты мне?

– Вам, конечно вам. Кому же еще?

Голос у прака или прачки (не знаю уж, как будет правильней) на удивление тонкий и чем-то даже приятный. Так поет бензопила перед тем как вгрызться своими железными резцами в податливую древесную плоть.

– Спасибо. – Образина стыдливо потупила глазки и примолкла. Я же, воодушевленный тем, что меня до сих пор еще не съели, вновь принялся заливаться соловьем и заткнулся лишь тогда, когда громадные лапищи сгребли меня в охапку и прижали к могучему волосатому торсу, от которого здорово подванивало застарелыми потовыделениями. – Хароший чилавейко. Харрроший. Махама любить чилавейко. Чилавейко как?

– Илья.

– Махама любить Илья.

– Отлично, ну вот вы и познакомились. Как говорится: мир вам да любовь!

– Антонина Семеновна, это вы о чем?

– Да так, сам скоро все узнаешь. Давайте, заканчивайте свою семейную идиллию, пора выметаться, пока Симониус не прознал, откуда ветер дует.