Незнакомец из-за моря (ЛП) - Грэм Уинстон - Страница 23

Большую часть времени Росс посвящал улучшению и доработке своего отчёта, чтобы он читался легко и без двусмысленности. Росс послал Демельзе третье письмо с извинениями, но без объяснений причин задержки. Послание вышло очень длинным, самым пространным из тех, что он когда-либо писал жене. В нём Росс изложил немалую часть своего отчёта, только в более простых выражениях. Он считал, что полезно взглянуть на отчёт её глазами.

Росс тщетно убеждал Джорджа Каннинга, что даже если удастся устроить эту невозможную встречу, у принца Уэльского давно уже сложилось почерпнутое из других источников мнение о преимуществах и недостатках ситуации на Пиренеях. Росс доказывал, что монарх (или его доверенное лицо) вполне может вовлекать политиков в формирование правительства, причём тех, с чьими взглядами он согласен. При этом в дальнейшем он не может контролировать все действия сформированного кабинета министров. Каннинг возражал, что, например, Питту, ставленнику короля, пришлось десять лет назад уйти в отставку, поскольку он выступил за права католиков, когда король был категорически против. Другими словами, никто из политиков, даже Грей и Гренвиль, не могут вести мирные переговоры с Францией, если этого не желает принц-регент. Привлечь принца на свою сторону, повлиять на него — и окончательную катастрофу можно предотвратить.

Росс спрашивал, как единственный доклад наверняка не известного принцу члена парламента, отправленного наблюдать за ходом войны, сможет изменить настроение наследника престола? Каннинг не возражал, но криво усмехаясь говорил, что утопающий цепляется за соломинку — и если другие в неё не верят, значит, и хвататься не стоит? В конце концов, разве не говорят «последняя соломинка может переломить спину верблюду»? Каннинг знал, что Шеридан с его старомодной верноподданностью теперь на их стороне, как и леди Хертфорд. Простой народ будет возмущён уступками Бонапарту после долгих лет тяжёлой войны. Разве имеет значение, что Грей или Гренвиль войдут в правительство, если относительно заключения мира у них будут связаны руки?

Росс с усмешкой поинтересовался, кто станет дёргать за ниточки, организуя эту встречу? Каннинг ответил — не Уэллсли, он слишком заинтересованное лицо. Может быть, Шеридан. Никто другой не сможет это устроить. Всё должно быть сделано втайне, так, чтобы об этом знали только самые близкие друзья принца.

В конце месяца погода улучшилась, и обледеневший пригород превратился в болото. Росс несколько раз посещал парламент — когда голосовали за важные законы, а также послушать речь Каннинга, который с поразительным успехом манипулировал Палатой общин — такого мастерства трудно добиться и так же трудно удержать. Когда на трибуну поднимался умелый спикер, в Палате резко утихали споры, но всё, что он говорил, воспринималось так критично, как если бы он был никем, а если содержание речи не оправдывало репутации оратора, его немедленно прерывали громкими криками. С Каннингом, разумеется, дело на этот раз обстояло иначе — он говорил семьдесят минут и под конец заработал овации. Позже, когда Росс пробился сквозь толпу парламентариев, чтобы поздравить его, Каннинг, улыбнувшись, негромко сказал:

— Я только что узнал, друг мой. Завтра вечером в семь.

— Где?

— Холланд-хаус. Сначала спросить Шеридана.

Значит, это случится двадцать девятого. Росс мрачно кивнул и собрался уходить, но Каннинг вернул его в круг своих друзей: Смита, Уорда, Хаскиссона, Бойна и остальных, как будто защищая Росса от опасностей пессимизма и сомнений. В прошлом году Росс дважды встречал наследника престола на приёмах в высшем обществе, и у него сложилось очень плохое мнение о нем. Беда для страны, думал он, если у власти или в правительстве, от которого зависит её существование, окажется этот жирный напыщенный денди. Он вызывал всеобщие насмешки и презрение, а памфлеты о нём переполнял жестокий сарказм.

Лишь на прошлой неделе Росс заплатил пенни за памфлет, гласивший:

Взгляни, вот он пасть разевает, 

Лосось, что лоснится от жира.

Как много ж он пойла лакает!

И каждая добрая рыбка

За камни плывет иль в пучину.

Но всюду его провожают

Все монстры с морской глубины.

А как же его величают?

Не регент ли он в этом море?

Ведь если судить по размеру,

Иных нет достоинств — вот горе!

Нет места другому примеру,

Тут принца Уэльского вижу манеру!

Кое-кто, разумеется, думал иначе. Потакая собственным капризам, принц покровительствовал архитекторам, актёрам и писателям больше, чем любой другой принц в истории, но расточительная и распутная жизнь, избалованность и полная бессмысленность его существования оскорбляли Росса, как и многих других англичан. Предоставление отчёта такому человеку казалось неприятным и бесполезным занятием.

Закон о регентстве должен был вступить в силу пятого или шестого февраля, но, как слышал Каннинг, в лагере вигов всё ещё не пришли к согласию. Лорды Грей и Гренвиль, подготовившие для принца наброски резолюций в Палату общин, обнаружили, что их изысканные писания отклонены, а на их месте — новые, резкие реплики, скорее, в стиле Шеридана и лорда Мойры. Грей и Гренвиль отправили возмущенное письмо, указывающее на то, что накануне назначения на руководящие посты принцу вряд ли стоит игнорировать их рекомендации и вместо этого принимать к сведению советы тайных консультантов.

Это совсем не понравилось принцу, непривычному к возражениям. Однако «малыш Принни» мало что мог с этим поделать. Он считал невозможным оставить нынешнее правительство, а никого другого рядом с ним не было. Каннинг говорил, что Лансдаун слишком молод и не имеет опыта работы в правительстве, Шеридан — пьяница, Пансонби — ничтожество. Принцу пришлось выслушать поучения и выполнить их.

— Я предпочёл бы оставаться в правительстве, пока не принят закон о регентстве, — продолжал Каннинг. — Этот кризис, Росс, выходит за пределы небольшого круга людей, участвующих в нём. Здоровье короля может улучшиться, впереди ещё целая неделя! Если же она пройдёт, всё кончится и мы потерпим поражение — ты сможешь вернуться в свои корнуольские владения, и я целый год не стану претендовать на твою дружескую помощь! Согласен?

— Я скучаю не по корнуольским владениям, а по корнуольской жене, — улыбнулся Росс.

— Что ж, ты сможешь вернуться к ней в середине февраля — всего через три недели. Хочешь пойти к герцогине Гордон в следующую пятницу?

— С какой стати?

— Она устраивает званый вечер в Полтни. Там будут все известные люди — и текущее правительство, и будущее.

— Я не вхожу в круг известных людей.

— Мне кажется, твоё присутствие на этом приёме важно для нас. Может, светские рауты и не очень приятны, но в управлении страной они играют важную роль.

— Но я могу оказаться там в опале, — сказал Росс.

— Почему?

— Как знать? Может, не сумею удержаться в рамках приличий в присутствии его королевского высочества? Или нападу на одного из его лакеев? Или надену шейный платок неправильного цвета?

— Последнее — худшее из преступлений, — сказал Каннинг. — Мне известно, что в Тауэре томятся и за меньшие проступки.

Семь часов — не очень удобное время, но, видимо, решили, что Россу лучше появиться после наступления темноты. Один Бог знает, думал он, зачем кому-то понадобилась подобная секретность, он же не привёз приватных сообщений от русского царя. Видимо, во время кризиса следует тщательно проверять всех и оценивать их влияние на принца, даже мясника, приносящего мясо через чёрный ход.

Если подумать, то мясник имел большее влияние, поскольку служил королевскому животу.

Ровно в семь лакей в синей с золотом ливрее провёл Росса в великолепную приёмную, забрал у него плащ, шляпу и подал бокал отличного канарского. Огромный зал пустовал, и Росс равнодушно смотрел на убранство в стиле рококо. Такой напыщенный человек, как принц, несомненно имел пристрастие к вычурности в архитектуре. Как последние французские короли. Но уместна ли такая параллель?