Тонкий лёд (СИ) - Цыпленкова Юлия - Страница 2

— Что за нужда д’агнару Альдису в переспелой девице, не имеющей ни приданого, ни очаровательной внешности? Не может ли тут быть ошибки, папенька?

Родитель сердито посмотрел на меня, после поднялся на ноги.

— Завтра я отправляюсь в поместье диара, там мы обговорим все, что касается вашей свадьбы, таково было его желание. Надеюсь, это уверит тебя в твоем счастье.

Агнар Берлуэн вышел, оставив меня в смятении чувств и мыслей. Известие оказалось невероятным, ошеломляющим, но отчего-то больше пугающим. И больше всего страшило непонимание выбора сиятельного диара. Безусловно, как и любой девице, мне грезилось, что мой избранник будет непременно любить меня, но в случае с д’агнаром Альдисом речи о чувствах идти не могло. Он увидел меня впервые, как и я его. И, судя по его отрешенному взгляду, мой облик оставил мужчину равнодушным, и тут обманывать себя я не желала.

Вздохнув, я поднялась с кресла и подошла к напольному зеркалу, поверхность которого подернулась пылью. Прислуги было слишком мало, чтобы успевать следить за всеми комнатами в доме. Я замерла перед зеркалом, рассматривая себя придирчивым взглядом. Отражение не явило мне ничего нового. Излишне бледная кожа, невыразительные черты лица, почти лишенные здорового румянца, светло-зеленые глаза, как у папеньки. Брови, приподнятые в вечном удивлении, нос уточкой, пухлые губы, не имеющие четкой линии, острый подбородок. Русые волосы стянуты в простой строгий пучок. В ушах маменькины сережки без единого драгоценного камня — вот и все мои украшения. Серое, как и я сама, платье скрывало широкие бедра, которых я отчаянно стыдилась, потому что они напоминали мне формы крестьянки. Когда-то моя нянюшка говаривала, что с моим сложением рожать будет легко, но меня это мало утешало. Хотелось изящную аристократическую фигуру, но всякого изящества я была лишена вовсе.

«Очарован», — сказал диар. Какая бессовестная ложь! В его глазах не мелькнуло и искры хоть малейшей заинтересованности. Он рассматривал меня так, словно приобретал новую коляску. И это было унизительно… Ох, Великая Мать всего сущего, как бы мне хотелось заглянуть в голову человека, который берет в жены безвестную бесприданницу из обнищавшего рода. Зачем тому, кто может выбрать себе невесту среди блистательных дочерей высокородных семейств, понадобилась девица, на которую диар смотрит, словно на безделушку? Какие цели преследует?

От этих мыслей стало вдруг еще страшней. Разом вспомнились рассказы нашей кухарки Лирии, приносившей в усадьбу множество сплетен о соседях, заменяя иной раз выезд в общество своей болтовней. О д’агнаре Альдисе ходило множество слухов. Кухарка говорила, что он суров и непримирим, и с этим я была склонна согласиться. Так же поговаривали, что наш диар бывает излишне жестким с неугодившими ему агнарами и простолюдинами. Он не раздумывал долго, принимая решение. Так же Лирия говорила, что его сиятельство собственноручно высек крестьян, пойманных в его лесу с топорами.

Что еще мне было известно о моем неожиданном женихе? Он не так давно перебрался из столицы в собственный диарат, долгое время прожив при дворе Его Величества. Решение д’агнара Альдиса стало неожиданным для всех и всколыхнуло весь диарат. Особенно оживились наиболее знатные дворяне, где имелись дочери на выданье, это я отлично помню. В ту пору было множество разговоров о том, что наш диар, несмотря на свои тридцать четыре года, все еще оставался не женат, и в его огромном поместье нужна женская рука. Кухарка в те дни приносила нам множество сплетен, и мы с братом, а порой и наш папенька, с интересом слушали словоохотливую женщину.

Кажется, прием, устроенный диаром в честь своего возвращения был самым ярким празднеством, которое видел наш диарат за многие годы затишья. Самые лучшие портные тогда сбились с ног, готовя наряды для юных агнар. Как говорила наша кухарка, сам д’агнар ослеп от блеска драгоценностей, которыми увешали своих дочерей родовитые отцы. Молодые вдовы также не оставляли надежд на новый выгодный брак. Диара очаровывали, соблазняли, пытались вскружить голову, но он так и не ответил на чаяния своих гостей. Никто из юных агнар после празднества не получил от Аристана Альдиса желанного предложения. Зато получила я. Та, о существовании которой он даже не должен был подозревать.

Как я уже говорила, мы не могли похвастаться достатком. Мой дед был игроком. Он проиграл все, что смог, включая бабушкино приданое, и застрелился, оставив свои долги жене и сыну, моему папеньке, не достигшему тогда еще и шестнадцати лет. Бабушке пришлось продать все свои драгоценности и часть земель, чтобы расплатиться с кредиторами и не оказаться на улице. Умерла она рано, еще до моего рождения. Здоровье бедной женщины было сильно подкошено несчастьями, обрушившимися на ее голову. Папеньке, из всего, чем владели наши предки, досталось лишь это поместье, сильно уменьшившееся после расплаты с кредиторами. Доход получать стало не с чего.

Не поправила дело и женитьба папеньки на дочери коммерсанта, соблазнившегося дворянским титулом для своей дочери, моей маменьки. И как агнар Берлуэн ни пытался быть экономным, но средства, полученные им за маменьку, подходили к концу. Из прислуги у нас остались кухарка, она же прачка, немолодая горничная, которой некуда было идти, ей помогала девочка-сирота. Днем она работала по дому, вечерами играла с моими сестрами-близнецами. Границы неравенства между тремя подругами были сильно размыты, и только старшая горничная заставляла свою маленькую помощницу называть девочек агнарами. Когда же они оставались наедине, общение сильно упрощалось.

Был еще сторож, он же дворник и помощник на кухне — старик Эггер. Он всегда был ворчуном, сколько я его помнила. У Эггера имелся один несомненный талант — он умел красиво вырезать из дерева. У меня до сих пор хранилась собачка, когда-то выструганная для меня ворчуном-дворником. Собачка сидела на задних лапах, сложив на груди передние, и была точной копией дворняжки, жившей в дворницкой. Пустобрёха была жуткой попрошайкой, это как раз и запечатлел Эггер.

Мы все любили добродушную собачонку. И когда она умерла, сильно горевали. Особенно мой брат — агнар Артиан Берлуэн. Артиан младше меня на два года, и смерть Пустобрёхи потрясла его. Помню, как успокаивала его, говоря, что теперь наша собака ест с рук самой Матери Покровительницы. Мы долго фантазировали, представляя, как Пустобрёшка стоит перед Богиней на задних лапках, и та дает ей со своего стола лучшие кусочки собственных яств. Брату так это понравилось, что плакать он перестал, радуясь за любимую собаку.

А теперь Артиан стал совсем взрослым, и уже он успокаивал меня и наших сестер, когда мы были чем-то огорчены. При мысли о брате сердце болезненно сжалось. Он был в том возрасте, когда молодые люди увлекаются, делают глупости, влюбляются, наслаждаются прелестями жизни, женятся. Артиан же почти нигде не бывал, стыдясь нашей бедности. Выбирался из поместья только по надобности и спешил назад, как только дела были завершены. Даже одежду он носил папенькину, потому что пошить молодому агнару новых костюмов было не на что. Насмешки и злые ухмылки злили Артиана до невозможности, но он был вынужден держаться, чтобы не стать еще большим посмешищем.

Что до моих сестер, то они пока были слишком малы, чтобы до конца понять свое плачевное будущее. Когда папенька смотрел на близнецов, на его лице было написано уныние. Девочки росли, донашивали мои платья, беззаботно играли и веселились, но что ждет их, когда придет пора выходить замуж? Ничего хорошего. Еще две бесприданницы, которые никому не будут нужны. Впрочем, если я оставалась рядом с папенькой, исполняя по дому обязанности маменьки, почившей от сильной простуды еще пять лет назад, то мои сестры смогут наняться компаньонками в более обеспеченные семьи, или же пойти преподавать в школу для дочерей бедняков. И возможно, судьба подарит им супругов и более счастливую жизнь. Впрочем, теперь у нашей семьи появилась надежда в лице диара Данбьергского. Коли папенька так радуется, должно быть, у него есть определенные надежды. И раз уж я могу помочь своему семейству выгодным замужеством, то не стоит раздумывать, нужно покорно принять свой жребий и выйти замуж за человека, для которого навсегда останусь всего лишь купленной им вещью.