Побратимы
(Партизанская быль) - Луговой Николай Дмитриевич - Страница 14

Мы благодарим Беллу. На прощание советуем:

— Связь с этой женщиной не теряй. Она, ее подруга и румынский офицер будут полезны нам. Понял?

— Розумею, — улыбается Белла.

Вновь возвращаемся к письму на Большую землю.

— Готово. Давай-ка прочтем.

Читаю, а Мироныч внимательно слушает. «Здравствуй, дорогой Владимир Семенович![6]

— Еще два вопроса к тебе: о чехословаках и о „Дугласах“.

1. О чехословаках.

Возвратился из рейда Виктор. Задачу выполнил. Принес ряд разведданных о Симферополе, Карасубазаре, Старом Крыме, Феодосии, Керчи и Воинке. Насадил свою агентуру. Привел четырех новичков. Его напарник скоро приведет еще группу… Обещают при нашем согласии выдернуть из „Быстрой“ несколько сот, вместе с оружием.

Сейчас в этой дивизии идет солидная работа: читают наши газеты с материалами о чехословацкой воинской части в СССР, в частности со статьей Людвика Свободы, которую через Виктора я туда заслал…

В 5-м отряде они (словаки. — Н. Л.) составляют уже боевую группу. Встает вопрос: как быть дальше? Мое мнение и основательное убеждение, что надо идти на создание специального чехословацкого отряда…

В „Быстрой“ сейчас 20 000. Все почти ужасно настроены против гитлеризма. Открыто идет разговор о том, что перейти в дивизию Свободы они считали бы за величайшее счастье. В конце месяца „Быструю“ должны отправить на фронт: либо на Ростов, либо на Кубань… Надо забросать листовками эту дивизию. Я думаю заслать туда своих (людей. — Н. Л.)… По мнению всей группы Виктора, эту дивизию очень легко и необходимо распропагандировать и подготовить к переходу на сторону Красной Армии… Луговой»[7].

— Своевременно наш подпольный центр ставит эти вопросы, — говорит Мироныч, — но не затянется ли там?

Беспокойство комиссара вполне понятно. Там, в обкоме и в штабе фронта, забот много. Несомненно, что словацкая дивизия не будет забыта. Весь вопрос во времени. Ясно, что острую проблему «Рыхла дивизии» надо решать общими усилиями и штаба фронта, и партизанского леса.

— Мироныч, а почему бы нам самим не попробовать высечь ту искру, о которой ты говорил? Давай выпустим листовку с обращением наших партизан-словаков ко всем солдатам и офицерам «Рыхла дивизии».

— Листовку надо писать на их родном языке, а в нашей лесной типографии словацкого шрифта нет.

Мы задумались.

— Да, загвоздка, черт возьми. Был бы этот шрифт в Симферополе, выкрали бы его наши подпольщики. Но откуда ему там взяться? Да и времени у нас в обрез.

— Может быть, в «Рыхла дивизии» есть словацкий шрифт, — высказывает предположение Мироныч.

Приглашаем Виктора Хренко. Листовки в дивизии очень нужны, соглашается он. Шрифтов там действительно нет, но можно обойтись и без них. Надо в Симферополе напечатать листовку на русском языке.

— Словаки научились понимать правду и на русском, — говорит он.

— Пожалуй, верно. Наши газеты и листовки они читают. Прочтут и эту.

Звездная июльская ночь. Лагерь, охраняемый часовыми, спит чутким партизанским сном. Лишь над словацкими шалашами сейчас не властны ни ночь, ни сон. Здесь, у большого костра мы ищем те слова, которые должны высечь искры в сердцах солдат словацкой дивизии.

Листовка рождается необычно. Первоначальный вариант сложили Хренко, Белла и их друзья. Закончив писать, они пришли к нам и сказали: «Воевать листовками нам труднее, чем винтовками. Просимо помощи». Вот почему этой ночью у костра рядом с Хренко, Медо и Якобчиком сидят Мироныч, Федоренко, майор Баландин и я. Мироныч берет у Виктора черновик и читает первую строку:

— «Смерть немецким оккупантам!»

Все мы находим начало листовки правильным. Мироныч продолжает читать:

«Прочти и передай другому!

К братьям-словакам — солдатам и офицерам словацкой „Рыхла дивизии“.

В бурное время решающих боев с фашистскими ордами к вам, свободолюбивые словаки, обращаемся мы! Воины Красной Армии, отразив попытку генерального наступления немцев на Орловско-Курском и Белгородском направлениях, сами перешли в стремительное наступление, освободили сотни населенных пунктов, железнодорожных станций, города Мценск и Волхов. Пятого августа решительным штурмом советские войска овладели городами Орел и Белгород. Только с пятого по двадцать третье июля немцы потеряли две тысячи девятьсот танков, сто девяносто пять самоходных орудий, восемьсот сорок четыре полевых орудия, тысячу триста девяносто два самолета и свыше пяти тысяч автомашин. На поле боя немцы оставили более семидесяти тысяч солдат и офицеров…»

— Звучит?

— Сильно звучит! — хором отвечаем все. Мироныч, пробегая взглядом по черновику, задумывается.

— Дальше, друзья, — говорит он, — хорошо написано о партизанах. Но я думаю, что тут надо сказать о том, как под ударами Красной Армии разлагаются гитлеровские полчища. Ты же, Виктор, сам в Феодосии слышал упаднические разговоры немцев о проигранной ими войне. Те же сведения Бабичев принес из Симферополя. Согласны?

Появляются новые строки:

«Немцы проиграли войну. Разгром гитлеровской Германии неизбежен. Это понимают и сами немцы».

Мироныч с прежней взволнованностью продолжает:

— «В дремучих пущах Белоруссии, в степях Украины, в лесах и горах Крыма бьются за общее дело советские партизаны. С ними перекликаются народные воины Югославии, железом и кровью расплачиваются с угнетателями польские патриоты. Горит земля под ногами гитлеровцев и в Чехословакии. Скрепляется кровью боевое единство славян…»

Я сижу рядом с Миронычем и замечаю, как умело и тактично он помогает словакам. Черновик листовки написан ими почти таким же ломаным русским языком, как и та записка, которую они в июне вложили для нас в гондолу парашюта. Но комиссар, читая его, тут же корректирует.

— «Ныне в рядах Красной Армии, бок о бок с советскими воинами, сражается под водительством полковника Свободы чехословацкая воинская часть. Знамя дивизии Свободы уже опалено огнем боевых подвигов, которые высоко оценены Советским правительством и правительством Чехословацкой республики… Народными героями стали бойцы и командиры этой части: Вольф Курт, Оттакар Ярош, подпоручик Лом…»

Прервав чтение, говорю:

— Товарищи, а почему бы не включить в текст листовки еще и слова самого Людвика Свободы?

— Добре, — поднимается Виктор Хренко и тут же вынимает из бокового кармана «Правду». — Вот оно, послание Свободы.

Мироныч развернул газету. В знакомом тексте он быстро находит то, что нужно, и диктует, а Баландин записывает:

«Дорогие братья! К вам обращен горячий призыв патриота-славянина полковника Людвика Свободы… В кровавом бою еще более скреплена братская связь чехословацкого и русского народов. Чехословацкие солдаты и офицеры! Сейчас пришла пора решительных действий! Действуйте же как верные солдаты республики. Станьте организаторами нашей армии и партизанских отрядов!»

Рядом с этими строками майор Баландин старательно вписывает в текст листовки пламенный клич словацкого солдата Иозефа Туша, перешедшего на сторону Красной Армии: «Словацкий народ не хочет воевать против русских братьев. Многие солдаты переходят на сторону Красной Армии. Так сделал и я. Так поступили мои товарищи. Я обращаюсь к вам, словацкие солдаты: не позволяйте немцам гнать вас на бойню против своих братьев-славян. Поверните оружие против немцев!»

— Много взрывной силы в нашей листовке! — своеобразно оценивает ее Баландин.

— «Дорогие братья! — с еще большим подъемом зачитывает Мироныч заключительные строки, — многие из вас называют „Рыхла дивизию“ — „быстрой до дому“. Помните же, что путь к дому, путь на родину ведет через поле битвы. Вступайте на этот путь. Идите в бой за свободу своей Родины, за восстановление подлинно независимой, дружественной Советскому Союзу Чехословацкой Республики. Помните, что Советский Союз и Чехословакию долгие годы связывают узы дружбы. Смело идите в крымские леса, к нам, партизанам. Мы вас встретим как братьев, соратников по общей борьбе. Если же это не удастся и Гитлер снова погонит вас на фронт, то со своей техникой и оружием безбоязненно переходите на сторону Красной Армии. Вас и там встретят как братьев… За боевое единство славянских народов! Не сложим оружия, пока не победим!»