Лебединая песня. Любовь покоится в крови - Криспин Эдмунд - Страница 7

— А что ты скажешь, Джон? — спросила Джоан, поворачиваясь к Барфилду.

Тот громко закашлялся. Он ел имбирное печенье из стоящего на столе бумажного пакета, и крошка попала ему не в то горло.

— Мне кажется, выход тут может быть только…

— …к чрезвычайно эффективным ядам причисляют также ортофосфат цинка, — донеслись с соседнего стола слова темноволосого.

Барфилд смутился. Сосед своим замечанием попал в точку.

— Я хочу сказать, — осторожно проговорил он, — что Пикоку, видимо, придется уйти. — В ответ на бурные протесты он замахал руками: — Я все понимаю. Да, это не по-божески и даже отвратительно. Но как еще можно разрешить подобный конфликт?

— Конфликт можно разрешить с помощью ортофосфата цинка, — невозмутимо возвестила Элизабет.

— Прекрасный вариант, — мечтательно произнесла Джоан. — И хорошо бы отравить его не насмерть, а только чтобы он не мог петь.

Предложение всех позабавило. Они пошутили, поговорили о том о сем, не касаясь больше конфликта Шортхауса с дирижером. Было ясно, что ничего путного придумать сейчас они не смогут. В девять часов компания начала расходиться. Адам с Элизабет и Джоан отправились в «Булаву и скипетр».

В начале двенадцатого, когда Элизабет была уже в постели, а Адам раздевался, вдруг обнаружилась пропажа бумажника. Он вспомнил, что расплачивался за выпивку мелочью, которая собралась в кармане, а бумажник не доставал.

— Кажется, я оставил его в гримерной. Придется идти.

— А может, он полежит там до завтра? — сказала Элизабет.

Адам в очередной раз восхитился ее красотой. При свете прикроватной лампы она сейчас была особенно хороша.

— Нет, придется сходить. Так будет спокойнее. В нем довольно приличная сумма.

— А разве театр на ночь не запирают?

— Запирают, конечно, — ответил Адам, начиная одеваться. — Но там есть ночной сторож, старик. Надеюсь, он еще не спит.

— Хорошо, дорогой, — проговорила Элизабет сонным голосом. — Только возвращайся скорее, не задерживайся.

Адам подошел ее поцеловать.

— Туда несколько минут ходьбы, и я сразу обратно.

На улице морозный воздух обжег лицо. Выдыхая пар, Адам двинулся по Джордж-стрит в сторону Кронмаркет, где на светофоре теперь постоянно горел зеленый свет. Темное небо чуть освещал бледный серп луны. На безлюдной улице, нажимая на педали, его обогнал случайный ездок на велосипеде, под шинами которого потрескивал лед.

Адам пересек Глостер-Грин, где, высвеченные уличными фонарями, все еще стояли несколько автомобилей с желтыми полосами на крышах. Тишину нарушил негромкий кашель запоздалого прохожего, остановившегося у табачного киоска слева. Перед тем как выйти на Бомон-стрит, Адам остановился посмотреть программы концертов на афишной тумбе.

Войти в театр оказалось совсем просто. Дверь служебного входа оказалась широко распахнутой, хотя в небольшом вестибюле, с единственной матовой лампочкой, освещающей обитую зеленым сукном доску объявлений, никого не было.

Когда он забрал свой бумажник и собрался уходить, часы показывали двадцать пять минут двенадцатого. Гримерная находилась на втором этаже, но ему захотелось проехаться на лифте. Была у Адама такая маленькая слабость — он получал удовольствие, катаясь на лифте. Спустившись вниз и почувствовав, что этого мало, он решил прокатиться еще и на этот раз нажал кнопку третьего этажа.

Кабина остановилась. Сквозь стальную решетчатую дверь просматривался тускло освещенный длинный коридор, по обе стороны — гримерные. В дальнем конце на стене поблескивал телефон, рядом имелся проход в комнату сторожа, дверь в которую была открыта. А через секунду рядом с лифтом, шаркая ногами, появился и сам охранник, старик Фербелоу, с редкими, всегда растрепанными седыми волосами, в очках в металлической оправе.

Адам, понимая, что надо как-то объяснить свое присутствие, открыл дверь кабины и поздоровался.

Сторож облегченно вздохнул:

— А, это вы, сэр.

Пояснив причину позднего появления, Адам добавил:

— Я удивлен, что вы до сих пор бодрствуете.

— А я, мистер Лангли, всегда ложусь спать после полуночи. И дверь служебного входа не запираю. Но там внизу холодно, поэтому сижу здесь.

— Конечно, будет холодно, — заметил Адам, — если дверь распахнута.

— По-другому нельзя, сэр. Ведь электрический свет включен, а эти лампочки выделяют вредные газы. Так что, пока они горят, требуется вентиляция.

Адама удивил этот странный предрассудок, но разубеждать старика-сторожа он не стал, а быстро попрощался и покинул театр. Отойдя на некоторое расстояние, он увидел, как к служебному входу подъехал автомобиль, из которого вылез мужчина и поспешно вошел в театр. Адаму, конечно, хотелось узнать, что за посетитель мог быть в столь поздний час, но он счел свое любопытство праздным. А когда пришел в отель, вообще об этом забыл.

А в то же самое время в гримерной, расположенной почти напротив комнаты сторожа Фербелоу, где Дверь была широко раскрыта, прохладный сквозняк слабо покачивал тело Эдвина Шортхауса. Он висел в петле на веревке, закрепленной на вделанном в потолок стальном крюке. Веревка время от времени поскрипывала, но тихо, почти неслышно.

Глава 6

— У преступника бедное воображение, — недовольно проговорил Джервейс Фен. — По улицам расхаживают физики-атомщики, брюзжа на политиков, злоупотребляющих их достижениями, а он выбрал себе в жертву незадачливого оперного певца.

— Вы говорите так, потому что не знали Шортхауса, — сказал Адам. — Уверяю вас, горевать по нему никто не будет.

Они остановились у края тротуара, собираясь пересечь Сент-Джеймс-стрит. В лицо дул ветер со снегом.

Их было трое. Адам, Джервейс Фен, профессор английской литературы и по совместительству детектив, а также шеф полиции Оксфорда сэр Ричард Фримен.

— Но это все равно потеря, — продолжил Фен, когда они наполовину перешли улицу. — Насколько мне известно, покойный был хорошим певцом.

— Хорошим, — согласился Адам. — Иначе бы его не стали держать в труппе. — Он на секунду замолк. — Я смотрю, снегопад усиливается.

— Мне кажется, вы поспешно сочли это убийством, — произнес сэр Ричард Фримен. Он двигался, прямо держа спину, коротким решительным шагом. — Инспектор Мадж доложил мне, что обстоятельства указывают на самоубийство.

Фен понимающе кивнул:

— Ну если Мадж так считает, тогда… Ну, что же, самоубийство, так самоубийство… Честно говоря, данное дело меня не сильно интересует. Кто такой этот Шортхаус? Родственник композитора?

— Да, — сказал Адам, — Эдвин брат Чарльза Шортхауса. Он пел во многих его операх, но особенно ему удавался Вагнер. Эдвин пел партии Вотана в «Валькирии», Сакса в «Мейстерзингерах», короля Марка в «Тристане и Изольде», рыцаря Грааля Гурнеманца в «Персифале». А когда здесь решили ставить «Мейстерзингеров», разумеется, на партию Сакса пригласили его.

Они поравнялись с пабом.

— Хорошо бы выпить пива, — задумчиво проговорил Фен. — Но, пожалуй, рановато. — Он взглянул на собеседников: — Так вы говорите, Шортхауса повесили?

— Вполне возможно, — отозвался сэр Ричард Фримен. — Но причина смерти не удушение.

— Перелом шейных позвонков?

— Или свернута шея. Придем на место, там уже должно быть заключение медицинской экспертизы.

— Вообще-то инсценировать такого рода самоубийство не просто, — заметил Фен. Его румяное, обычно веселое лицо теперь посуровело. — Тут нужны изобретательность и сноровка. — Он застегнул на верхнюю пуговицу свой безразмерный плащ, убрал со лба влажные каштановые волосы и поправил на голове весьма примечательную шляпу. Сорокатрехлетний профессор был голубоглаз, худощав и долговяз. — Я слышал, этот Шортхаус устраивал скандалы на репетициях.

У отеля «Рандолф» они повернули на Бомон-стрит.

— Вот именно скандалы, — согласился Адам. — Лучше не скажешь. — Он посмотрел на шефа полиции: — Надеюсь, вы не возражаете, если в театре к нам присоединится моя жена?