Сыскарь чародейского приказа - Коростышевская Татьяна Георгиевна - Страница 37

В этот вечер, а точнее — ночь, ибо десятый час уже минул, встреча планировалась в нумерах с игривым названием «Сад наслаждений», где велась бойкая торговля продажной любовью и прочими легальными и полулегальными радостями жизни. Чтоб попасть в «сад», требовалось пройти первый этаж с эркерным фасадом, нависающим над столичным бульваром. Здесь торговали зрелищами вполне пристойными, здесь располагался известный в Мокошь-граде фильмотеатр.

Семен поднялся по устланным ковром ступеням, миновал украшенное афишами фильмов фойе, кивнул ливрейному лакею, несшему службу у неприметной двери в конце неприметного коридора.

— Что изволите, ваше превосходительство?

— Посетить заседание клуба садоводов, — ответил Семен Аристархович условной фразой.

Лакей постучал в дверь четырежды, с разными интервалами между ударами, и поклонился, принимая предложенную мзду.

За дверью Семена ждал еще один служитель, который повел статского советника длинным узким коридором. Чародей по привычке отмечал остаточные следы волшебства. Вот здесь, за розовой дверью, пользовались приворотным зельем, за вот этой, с золочеными лилиями, использовали заклинания подчинения, а тут — просто воскуряли какую-то гадость, к чародейству отношения не имеющую, но в столице строжайше запрещенную. Служитель остановился перед дверью, неряшливо покрытой слоем пурпурной краски, будто кто-то хотел сделать ее как можно менее интересной. Однако от взгляда Семена Аристарховича не укрылась дорожка защитных рун, нанесенных через всю деревянную поверхность.

— Прошу.

К дверной ручке служитель не прикоснулся, и Семен, сделав пасс, деактивирующий чужое волшебство, сам открыл дверь и вошел в нумер. Пахло пудрой, духами, шампанским, застоялым сигарным дымом. Обстановка радовала глаз обилием расцветок и текстур. Здесь были шелковые шпалеры — ядовито-желтые с алыми бутонами роз, атласные золотые драпри на окнах, плюшевая обивка диванов оттенка бычьей крови и ониксово-черный ковер на полу. Человек, который обставлял это помещение, явно не дружил с головой либо с хорошим вкусом. Хотя вкус свой он, кажется, пытался подчеркнуть, — межоконный простенок украшал портрет наимоднейшего аглицкого поэта Чарльза Гордона. Семен повесил шляпу на вешалку, обнаруженную в углу, оставил трость в подставке и сел на диван. До назначенного времени у него было восемь минут. Размышлять, о чем с ним хотел беседовать канцлер, смысла не имело. В общении с покровителем Крестовский придерживался политики честности и недомолвок. Честности — поскольку у Юлия Францевича имелись возможности проверить каждое слово статского советника, а недомолвок — поскольку излишняя откровенность могла повредить не только ему, Семену, но и людям, за судьбу которых он нес ответственность. Канцлер — вовсе не благочинный старец, коего из себя изображает перед широкой публикой, а жестокий и расчетливый интриган. И на покровительство его можно рассчитывать только до тех пор, пока приносишь ему ощутимую пользу и пока он полностью уверен в твоей преданности.

Крестовский посмотрел на циферблат напольных часов, стоящих в углу, и поднялся с места. Одновременно с этим раскрылась дверь и в нумер вошел Брют. Канцлер был не стар — приближаясь к шестидесяти годам, он сохранил прекрасную физическую форму. В его каштановых волосах блестели седые пряди, из-под кустистых бровей смотрели хищные желтовато-карие тигриные глаза. Одет он был неброско — в темно-серый костюм и мягкую шляпу на тон темнее.

Семен поклонился:

— Ваше высокопревосходительство.

— Ах, оставь, Семен, мы сегодня без чинов. — Брют бросил шляпу на вешалку, обвел помещение цепким взглядом, раздул ноздри длинного изогнутого носа. — В экую клоаку нас с тобой сегодня занесло.

Крестовский скупо улыбнулся.

— Кстати… — Канцлер уселся на диван, закинул ногу на ногу и кивнул собеседнику, приглашая и его присесть. — Нумер оплачен до утра, как и знойная андалузская куртизанка, к этому нумеру приписанная. Так что, если возникнет желание…

Семен, все так же улыбаясь, покачал головой.

— А вот это зря, — укорил его канцлер. — Молодость один раз дается, и пролетает в мгновение ока. И ежели не тратить ее на барышень и винопитие, в старости останется только сожалеть об упущенных наслаждениях.

Брют вздохнул, как бы демонстрируя свои личные сожаления.

— Ну-с, мой юный друг, поведайте старику о своих новостях.

— Что именно интересует ваше высокопревосходительство? — осторожно спросил Крестовский, презрев предложение покровителя общаться без чинов. — Пока я подтвердил свои догадки касательно причастности известного нам лица к делу о паучьих убийствах. Полный отчет будет предоставлен в тайную канцелярию к концу следующей недели. Неклюдский пояс отправлен в государево хранилище…

— К черту пояс! — прервал его собеседник. — Про барышню твою расскажи. Ходят слухи, что Петухов тебе суфражистку в приказ подсунул! Да еще и простушку-немагичку!

Семен Аристархович приподнял брови:

— Однако я не ожидал, что наши внутренние…

— Брось! Петухов еще с червеня всем направо и налево рассказывал, какую свинью подсунул надменным чардеям. Так что она? Хороша ваша хрюшка?

— Господин обер-полицмейстер и о ее… гм… мировоззрении был осведомлен?

— Да нет, только про то, что барышня. И очень этим фактом потешался. Про остальное мне потом уж доложили. Не тяните, молодой человек. Она хороша?

Канцлер, как обычно, поминутно менял обращение, переходя с «ты» на «вы», и нисколько этим не озабочивался.

— Толковая, — ответил Крестовский искренне. — Умна, логично мыслит, учится на лету, сыскным талантом не обделена.

Брют поморщился:

— Да что там до ее талантов… Уродина?

— Да нет, вполне… — Семен чуточку запнулся, поняв, что слово «хорошенькая» из его уст может быть истолковано превратно, — обычной внешности.

— Роман с кем-то закрутила?

— Эльдар Давидович Мамаев, мой непосредственный подчиненный, будет просить ее руки в субботу на приеме у обер-полицмейстера.

— А вот это славно, — сказал Юлий Францевич и поднялся с места. — А то я, знаешь ли, грешным делом подумал, что новая барышня в приказе тебя примется окучивать. Суфражистка свободных взглядов, да еще и умна, против такого, думал я, старик, моему Семушке не устоять. А она, вишь, решила на нижестоящую должность разменяться. Молодец девчонка, хвалю.

Семен тоже поднялся с места, ибо сидеть в присутствии старшего, по возрасту либо по званию, было неприлично. Разговор его немало озадачил, его цели он не понимал.

— Рыжая еще, — продолжал канцлер, снимая с вешалки свою шляпу. — А ваша страсть к рыжим, Семен Аристархович, всем известна. Кстати, андалузка эта, которую я тебе до утра оплатил, тоже рыжая, говорят, и манер самых что ни на есть приличных. Я специально такую заказывал и велел приодеть ее поскромнее.

— Ваше высокопревосходительство, — остановил Крестовский уже выходящего за дверь канцлера. — Прошу извинить мое скудоумие, но не могли бы вы мне пояснить…

— А чего пояснять, Семушка. — Брют открыл дверь и вышел в коридор. — Планы у меня на твой счет большие, ты же мне, старику-бобылю, заместо сына, не хочу, чтоб ты на курсисточек разменивался. Так вот и стараюсь по-стариковски тебя развлечь да на путь истинный направить. Не благодари… А вот, кстати, и наш экзотический цветок.

По коридору к ним навстречу шла рыжая девица в премилой шляпке и бледно-зеленом платье, украшенном лентами. В первую очередь Семен подумал, что у здешних обитательниц странное представление о скромности нарядов, а во вторую похолодел, потому как по коридору «Сада наслаждений» несмело ступала Евангелина Романовна Попович, чиновник восьмого класса. Крестовский умел думать быстро. Прежде чем Геля успела открыть рот, он сдернул с нее очки и ухватил девушку за плечо.

— Я передумал, Юлий Францевич. Негоже от таких подарков отказываться.

Канцлер умильно хихикнул и махнул рукой.

Пока Брют шел по коридору, Семен не отпускал Гелиного плеча, а когда канцлер повернулся уже у самого выхода, чтоб полюбоваться на обращение с его подарком, наклонился к девушке: