Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Нортланд (СИ) - Беляева Дарья Андреевна - Страница 3


3
Изменить размер шрифта:

Я не встречалась с ним взглядом, поэтому он был для меня набором картинок, кусочков пазла, которые я собрала уже в уме. Красивый, как и все они. Высокий, сильный блондин с правильными чертами. Гвардия это не только армия, это произведение искусства. Человеческие картины. Человеческие статуи.

А я в таком случае художница по людям. Начинающая.

Он поднял меня на ноги. С этим делом справиться не так уж сложно, однако у него получилось сделать это с какой-то особенной незначительностью, словно я весила не больше пачки сигарет.

Они сильнее людей. Я не ухватилась за него, мне не хотелось к нему прикасаться. Интересно, подумала я, если он знает мое имя, значит заглянул в мои документы и прочитал, наверняка, кем я работаю. Как он ко мне относится?

Однажды женщина (скорее всего), такая же как я, создала его, сделала его тем, кто он есть. Считают ли они нас своими матерями? Или мы для них не больше, чем машина, производящая оружие?

Он смотрел на меня спокойно, ожидая моей реакции. Только повторил:

— Фройляйн Байер.

Даже без вопросительной интонации. По некоторым из них очень хорошо видно, что они искусственные. Таких и отправляют на улицы. На самом деле это брак, однако народу об этом знать не надо. Если бы я, к примеру, заговорила об этом, меня бы отправили на воспитательную беседу к одному из таких, что получились правильными. И кто знает, какой бы я вернулась.

Этот не слишком хорош, но его механические повадки устрашают и внушают уважение. Своего рода рекламный ход. Нортланд в последнее время дивно в этом хорош.

Ближайший громкоговоритель передавал новости Хильдесхайма, и я узнала, на каких шоссе пробки и какие районы оцеплены из-за "ночных работ". Ночные работы — это обыски. Все говорят, что они никогда не происходят просто так, но на самом деле у них нет никаких причин. Район выбирают, ткнув пальцем в карту, во всяком случае так говорил Карл.

Никто ни в чем не виноват, просто Нортланду принадлежат ваши квартиры, ваши вещи, ваши мысли, ваши задатки, ваши матки.

Я думала, что "ночные работы" — это тактика запугивания, но если что и находят, так оно вдвойне приятнее. Но обычно все хорошо кончается.

Я хотела зажать уши, но не решилась двинуться. О гвардии много чего говорят, есть и то, что кажется слухом, а на самом деле правда.

Они реагируют на резкие движения, как хищники.

— Мне стало дурно, — сказала я, взглянув на клочок неба между его плечом и подбородком.

— Я провожу вас до дома.

— Благодарю.

Дагаз на его фуражке блеснул красным, когда он обернулся — глотнул неона.

— Вы в силах идти?

— Да, спасибо вам за помощь.

Я шла за ним, не сомневаясь, что он приведет меня домой. У них хорошая память. Они мне не нравились. Для того, чтобы назвать их людьми, нужно было переопределить понятие «человек». Но мужчинами они были. Достойными сыновьями Нортланда.

Он вел меня под руку, в прикосновении его был нажим, и меня трясло, но я старалась не упасть в обморок снова. Я смотрела на алую повязку у него на руке, наблюдая за своим состоянием по расплывающимся и сходящимся контурам дагаза.

Он не разговаривал со мной. Ему не было неловко оттого, что мы идем в тишине. Он не считал нужным заводить разговор, чтобы скрасить пятнадцать минут пути. Мне стало интересно, о чем он думает. Он вел меня так, словно я могла попытаться сбежать. И, честно признаться, я была к этому близка. Меня тошнило от страха, даже запах его (две ноты — тонкая, металлическая, словно брошенная в воду монетка, и горьковатая — мыло) был для меня оглушающим.

Мы проходили бульвару, населенному липами. В детстве я любила это место и никогда не думала, что однажды буду жить с ним рядом. Липы — мои дефолтные деревья, если бы мне сказали (по какой-то странной причине) представить дерево, в голове у меня засияла бы ослепительно зеленым пушистая липа с высокой кроной.

И хотя липы и фонари производили романтически-старомодное впечатление, асфальт под ногами был расцвечен бьющей нам в спины рекламой. Я подумала: до чего забавно, мы похожи на парочку, когда идем вот так по бульвару.

Если представить, что ноги подгибаются от любви, можно успешно преодолеть большее расстояние из стыда. Странное дело, мне не хотелось сделать ему больно, как другим людям. Они не чувствовали боли, поэтому и мысль об этом была пуста, ничем не наполнена.

Что будет, подумала я, если стянуть с него фуражку. После обморока, как и всегда, на меня нахлынула легкая эйфория. Я засмеялась, но он не обратил на это внимания.

Он проводил меня до самой двери. Только когда ключ в замке щелкнул, он сказал:

— Приятного вечера, фройляйн.

— Благодарю вас за помощь.

Как будто задачки у доски порешали. Всем пять, все молодцы, а теперь, наконец, перемена. Я ввалилась в квартиру и, на удивление, сразу почувствовала себя лучше. Я закрыла дверь ключом, задвинула засов и водрузила на место цепочку. Техника безопасности предписывала мне следить за тем, чтобы дверь всегда была заперта, однако цепочка и засов это уже моя инициатива.

Безопасность я любила еще больше, чем от меня того требовали. Я тяжело задышала. Так заканчивались не каждые мои свидания по карточкам. Если честно, обмороков было четыре за последний год, а свиданий где-то пятнадцать. Ни одно не повторилось, но ни одно не закончилось и моей смертью. Страх мой не имел никаких рациональных причин. Мой отец, человек жесткий, грубый, но он никогда не поднимал на меня руку. Мой мама не пугала меня рассказами о своем замужестве с мужчиной, который достался ей по лавандовой карточке. В жизни мне вообще скорее повезло.

Я принялась считать свои привилегии: полная семья, в которой я — единственный ребенок, родители оба представители органической интеллигенции, престижное место работы, возможность отсрочить замужество до тридцати пяти лет, доступ к информации государственной важности, отсутствие отрицательных статусов.

Если все это сложить, в результате должно было получиться счастье. Даже квартира моя выгодно отличалась ото всех прочих. Две просторные комнаты, ремонт по моему вкусу, бытовая техника и телевидение с большим количеством каналов, чем я когда-либо включала. Все чисто, все аккуратно, если бы не решетки на окнах, идиллия стала бы полной. Но решетки были не для меня. Это несколько утешало.

— Рейнхард! — крикнула я. — Угадай, кто дома?

Он никогда даже не пытался. Да и кричать ему было бессмысленно, но за день я успевала соскучиться, и мне хотелось обозначить, что я здесь. Он жил со мной уже год. Роми, моя лучшая подруга, говорила: все равно, что кот.

Это было не совсем так. Очень чувствовалось, что со мной живет не животное, однако я не знала, человек ли. Я должна была думать, что человек, по крайней мере назло Нортланду. Но мне никогда не предоставлялось шанса узнать.

Я выудила из сумочки очередную связку ключей. Ключ от кухни, ключ от его комнаты, ключ от моей комнаты — все, что можно запереть, нужно запереть. Порой я пренебрегала техникой безопасности, по крайней мере до того, как нашла Рейнхарда на кухне, жующим сырое мясо. Он любил есть красные вещи. Вкус ему не был важен.

Тогда я стала запирать кухню, но оставлять его в закрытой комнате, как животное, не решалась. Благородство с моей стороны, надо сказать, сомнительное — Рейнхард был чистоплотным, неагрессивным и тихим. Иногда я думала, если бы он родился обычным человеком, то обладал бы таким же темпераментом с поправками на здоровье или был бы кем-то совершенно иным?

Я открыла кухню, налила себе в чашку воды и залпом выпила ее. Стало окончательно легко, по-ночному тихо и очень спокойно. Так бывает после приступов паники — мир глохнет вместе с чувствами, и остается безразличие, способное победить даже смерть.

Я тихо прошла в его комнату. Он сидел на полу, как и всегда. Перед ним была перевернутая машинка — старая-старая, с облезшей краской и отвалившейся задней дверью. Мерседес времен войны, выполненный очень точно и бывший когда-то роскошной копией роскошной машины, однако за выслугой лет он потерял оба статуса.