Мент - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 28

Ах, лето! Лето для милиции — это пора беспечно открытых форточек и окон. Это время наплыва и своих, и заморских туристов — обычно легкомысленных, часто нетрезвых. Это время школьных и студенческих каникул, отпусков, купаний где попало. Простор, короче говоря, для квартирных краж, кидков всех способов, молодежной преступности… Пора утопленников, пора пожилых сердечников, умирающих в жару. Зверев пахал, не замечая ни лета, ни белых ночей. Все шло как обычно… Гром грянул в начале августа. Дело азербайджанца, задержанного у дверей наркохаты на Фонтанке, доползло наконец-то до суда. С той хатой так ничего и не выгорело — пусто там оказалось, чисто. А вот азербайджанец попал. Коробок с анашой, который Сашка подбросил ему в карман, сработал. Было ли это справедливо? С точки зрения закона, — бесспорно, нет. С точки зрения оперативного интереса это было оправданно. А личность азербайджанца (даже не азербайджанца, строго говоря, а из представителя талышей, народа, который живет и в Азербайджане и в Иране) никаких сомнений не вызывала. Именно талыши, именно из Ленкорани, держали торговлю наркотой на Некрасовском…

Так что появление жителя города Ленкорань Арифа Шутюровича Мурадова возле наркохаты и условный звонок никак не могли быть случайными. Совесть Зверева была чиста.

Он, собственно, уже и забыл про это дело. Мелочь, рядовой, в сущности, эпизод… Но дело совершенно неожиданно напомнило о себе. Понятых в час ночи Зверев искать не стал, а вписал в акт изъятия двух своих активистов — у каждого приличного опера есть в запасе пара-тройка человек для таких ситуаций. Потом подписал у них задним числом. Дело совершенно простое, обычное. И если бы закон доверял милиционеру, а не преступнику, не было бы нужды идти на подлог. Закон, однако, защищает права гражданина… Он больше верит преступнику, чем менту.

Гром грянул, когда дело дошло до суда. Адвоката талышу земляки наняли хорошего, — честно отрабатывая свои деньги, адвокат сумел добраться до понятых и выяснил, что в тот день они находились на турбазе под Петрозаводском. Обвиняемый и в процессе следствия говорил, что наркотики ему подбросили, никаких понятых при задержании не было… Да кто ж его слушать-то будет? Но на суде адвокат торжественно зачитал справочку, и дело приобрело совсем другой оборот. Скверный оборот. В самом лучшем случае оперативников просто вышибли бы из милиции по компрометирующей статье. Но это, как говорится, в лучшем случае.

А в худшем? И думать не хочется. Прецеденты были… чего уж?

Дело вела народный судья Анастасия Тихорецкая, супруга первого заместителя начальника ГУВД. Разумеется, ей все было ясно. Да и всем остальным тоже: понятым, прокурору, адвокату, немногочисленной публике. Грубейший прокол Зверева, совершенно непростительный для профессионала, ломал не только его судьбу, но и судьбу его двух молодых коллег — Осипова и Кудряшова. Сашка отдавал себе в этом отчет, понимал свою ответственность перед ребятами. Именно потому он и передал Анастасии Михайловне записку с просьбой поговорить тэт-а-тэт. В успех этого дела он и сам не верил, но попытаться что-то предпринять считал себя обязанным.

Тихорецкая отложила слушание на следующий день. Недовольные зрители-земляки подсудимого разошлись… Разошлись понятые, прокурор и адвокат. Опустела скамья подсудимых. В зале остался Зверев и Анастасия Михайловна. В распахнутое окно влетал ветерок, шевелил шторы. Где-то вдалеке грохотал гром. Тихорецкая с иронией смотрела на опера серыми глазами. В тяжелом, душном воздухе было какое-то скрытое напряжение. Видимо, перед грозой…

— Душно, — сказала Тихорецкая. — Хочу мороженого.

Зверев понял и вышел из зала. Он спустился по темноватой, очень узкой прохладной лестнице и оказался на улице. Солнце било в глаза, но на западе, над Финским заливом, было черно, сверкали молнии. Гроза приближалась. Зверев перешел улицу, встал на остановке и надел темные очки. Оставалось ждать.

Анастасия Тихорецкая появилась в дверях суда только минут через пятнадцать. Господи, что за женщина, подумал Зверев. Анастасия была в светлом сарафане и босоножках на высоком каблуке. На загорелой коже горела нитка красных кораллов. В ушах такие же сережки.

Анастасия Михайловна остановилась на пороге и посмотрела на небо. Затем обвела взглядом улицу и улыбнулась каким-то своим мыслям. В этой женщине был шарм, порода… Все было в этой женщине! В чужой женщине, в недоступной… Сашка вдруг ощутил укол ревности.

Тихорецкая повесила на плечо сумочку на длинном ремне и пошла по солнечной стороне улицы. Зверев двинулся по теневой, отставая на двадцать-тридцать метров. Анастасия шла, не оглядываясь, и Звереву уже начало казаться, что он ошибся и понял судью неправильно. И его поведение глупо, а ревность к чужой жене — вообще мальчишество… За спиной оглушительно ударило, по улице пронесся пылевой вихрь, надул колоколом, поднимая, подол сарафана Анастасии Михайловны Тихорецкой — судьи, без пяти минут генеральши… Чужой жены. У опера Зверева заныло сердце. Как глупо, подумал он, как все по-мальчишески глупо.

Тихорецкая толкнула дверь с надписью Кафе и шагнула внутрь. Тень тучи накрыла улицу, на пыльный асфальт упали первые капли. Анастасия уже скрылась в кафе, а над улицей все еще звучал стук ее каблуков. Колоколом надувался, сарафан, качалась коралловая сережка в мочке нежного ушка.

Опер, на счету которого было почти триста задержаний, в нерешительности стоял около двери кафе и ощущал себя школьником, влюбившимся в классную руководительницу. Еще не поздно было пройти мимо… И уже было ощущение, что поздно. Он стоял около двери, и капли дождя падали на него, падали, падали…

…Анастасия сидела за угловым столиком почти пустого кафе. Зверев не сразу увидел ее в полумраке. Он снял очки — стало светлее. Он посмотрел в дальний угол и встретил ироничный и в то же время как бы отсутствующий взгляд серых глаз. На улице сверкнуло, ярко вспыхнула коралловая нить на золотистой коже. Опер пошел на эту вспышку. Колотилось сердце, по щеке стекала дождевая капля.

— Не будете возражать, если я присяду? — спросил Зверев.