Дети августа - Доронин Алексей Алексеевич - Страница 63

И что? Сейчас бы тоже увели к какому-то Магомеду. Как говорил Пустырник: «Куда не кинь — всюду клин. Куда не брось — всюду гвоздь. Куда не дуй — всюду…» И в рифму. Была надежда, что она могла спастись, за нее он и ухватился.

Они шли. Вернее, почти бежали. Пересеченная местность закончилась. После десяти минут кросса по буеракам, заросшим густым березняком, они выбрались к цивилизации. Вернее, к тому, что было ей пятьдесят лет назад. Вышли к проселочной дороге, рядом с ней чернели деревянные одноэтажные дома, многие крыши давно провалились, окон не было, а у некоторых — и дверей.

— Деревня? — спросил Сашка одного из сыновей Пустырника.

— Дачи.

Разницы не было никакой, но парень вспомнил, что на дачах горожане жили не постоянно, а только наездами.

Мелькали столбы, деревянные и проволочные заборы, редкие автомобили — старые и угловатые, не такие гладкие как в городе — а еще мотоциклы и трактора. В одном месте они перепрыгнули через ручей.

Младший давно не ходил таким быстрым шагом. Вскоре начало не хватать дыхания. Сказывалась недавно перенесенная простуда. Он еще помнил, что дышать надо носом, а не ртом. Рядом наполовину шли, наполовину бежали остальные. Бежал грузный мужик Колян Ермолаев, выращивавший много картофеля и немало его съедавший — бежал, высунув язык, как собака в жару. Пустырник бросил ему что-то резкое. Тот подобрался, закрыл рот и прибавил скорость.

Сам Пустырник шел легко, как будто скользил на невидимых лыжах. Он не давал им передышки, но следил, чтоб никто не отстал, иногда становясь замыкающим.

Сашка думал, что они направляются к поселению — хорошо иметь хоть такую крышу над головой, но Пустырник решил иначе. Дачный поселок обогнули и углубились в совсем глухой пустырь, где вязко хлюпала под ногами вода, а трава походила на болотную растительность. Здесь стояла коробка из шлакоблоков, крытая шифером. Здание могло быть покинуто еще до войны, потому что даже дороги к нему не было. Только забежав внутрь и выбрав место подальше от окон, они остановились.

— Ну. вот и все. Сюда не сунутся, — произнес Пустырник. — Собак у них нет.

Он выставил двух часовых. Остальные расселись — кто на мешках, кто на штабелях кирпичей. После краткого рассчета их оказалось сорок девять человек. Из них почти сорок — мужчины, включая трех подростков, таких же, как Сашка. Вроде бы все они были из Прокопы.

— Как? Как это вышло?! — посыпались со всех сторон вопросы на бедного Пустырника. — Почему они нас порвали как грелку? Где вождь? Где киселевцы?

— Мужики, спокойнее, — поднял он руку. — Сейчас обскажу все по порядку. С ними был помощник Бергштейна, в форме и с бумагой. Из Заринска. Обещали сохранить жизнь и свободу. Мы, в общем, знали, что кинут. Поэтому и не рассчитывали. Сказали нам бросить оружие. Мы бросили. Старое и ненужное. Они пошли на нас и сразу начали стрелять. Ясное дело, чтоб положить в упор. Ну, мы их и «приняли», потому что бросили мы фуфло, а автоматы у нас припрятаны были. И даже в контратаку пошли. Но недолго музыка играла. Ударили паразиты еще с двух сторон. Потом начали из крупнокалиберных шмалять. Но не по нам — а по повозкам и вокруг них. А потом и залп из минометов дали. Тоже рядом с возами, где мы безоружных укрыли. Тут-то и пришлось нам… возобновить переговоры, — объяснил Пустырник. — А с киселевцами вышло еще хуже. Их всех или поубивали, или повязали.

— Заринцы в этом участвовали? — задал кто-то вопрос, который давно вертелся на языке и у Младшего. Сам он молчал, не решаясь перебивать, когда говорили взрослые.

— Не было заринцев. Только этот прыщ, один. А эти чужаки… Я не знаю, из какой вагины они на свет выпрыгнули. Это не люди. Из минометов по женщинам и детям… мы потому и лапки подняли… И тут они начали наших вязать. Все в камуфляже как на подбор, сытые и выученные, будто армия, мля. Сказать, почему они не прикончили всех на месте за своих убитых? Те, кого мы положили, были для них навроде пушечного мяса. Не из их самих. Мы в основном поубивали таких же коней в пальто, как те, которых на шоссе успокоили. А те зеленые подошли, когда мы уже с поднятыми руками стояли.

«Зеленый ходил», — вспомнил Сашка.

Не поверили блаженному и как за это поплатились!

— Всех пленных они сейчас гонят по дороге пешком на север, к Новокузне, колонной. Что с ними сделают? Думаю, ничего хорошего. Возы идут рядом, с добычей… А Андрей погиб как герой, в первые минуты боя. Вечная ему память. Я буду не я, если не убью за него сотню мразей.

Последнюю фразу Сашка уже не мог воспринять. И все остальное слышал будто через вату. Молоточки в ушах заколотили с бешеной силой. Он сел, обхватив голову руками — не картинный жест, а потребность организма, который оказался слабее, чем он думал, и теперь насмехался над ним, послав слабость ногам.

«Это не со мной. Это вымысел. Еще одна из сказок. Ведь так похоже…»

— А ты где был, когда их убивали? — подозрительно спросил Пустырника старый Федор Мельниченко. — Тебя даже не ранили.

— Верно, верно! — начали кричать другие мужики, у некоторых, как у Гоши, были повязки, пропитанные кровью. Ранен был едва ли не каждый третий, пусть не огнестрелом, а легко. В основном ободрали руки и ноги об острые камни. — Ни царапины на нем! Ты где был в этот момент?

Пустырника уважали, но недолюбливали. Бывает и такое.

— Я до последнего отстреливался, — ответил тот. — Потом, когда все стало ясно, затихарился и уполз. А сыновья мои ехали последними, вот и сумели уйти. Мы решили, что лучше быть на свободе, чем в загоне. Больше пользы принесем.

— Темнишь ты, — не унимался Федор. — А чем докажешь, что было так, а не иначе?

— Да ничем не буду доказывать. Хотите — разойдемся. Пусть каждый валит, куда хочет.

— А ты, ты чего предлагаешь? — спросил Пустырника Артур Краснов, который стоял, опершись на винтовку. У него было что-то с ногой.

Увидев братьев, Сашка приободрился было. Но нет, Киры нигде видно не было. Женщин вообще раз-два и обчелся. Неужели она была одна в момент атаки, а ее братья находились в передовом или фланговых дозорах?

Толку-то с этих дозоров… Отделали, как малых детей.

«У наших были пулеметы, сведи-ка с пулеметом счеты», — вспомнилась ему цитата, которую дед включил в свою книгу, в раздел про колониальные войны. Принадлежала фраза какому-то Беллоку и касалась разгромной победы англичан не то над бедуинами, не то над бабуинами. Тех просто смели волной пулеметного огня вместе с их верблюдами.

«Правильно. Думай». Думать о чем угодно, лишь бы отвлекаться. Лишь бы не зацикливаться.

Как он и предсказывал, преследователи отстали от них. Во всех смыслах — и не смогли догнать, и отвязались.

— К утру оставим здесь женщин под присмотром раненых… или наоборот, раненых под присмотром женщин, — услышал он откуда-то издалека голос Пустырника. — А сами пойдем за колонной. Будем следовать за ними и ждать шанса.

— А наших зверям бросим? — подал голос Волков. Он тоже вышел живым из этой адской мышеловки.

Он имел в виду мертвых.

— И тебя, и меня бросим, если надо будет. Пойти на трассу сейчас — это самим в жмуры записаться. Место открытое. Они мало того что мины и растяжки явно поставили, так могли еще и оставить человек двадцать в засаде. Нам надо в первую голову думать о живых, которые в плену, во вторую — как ублюдков из живых вычеркнуть. О мертвых — потом.

Взрослые… точнее старшие (а сам он кто, если не взрослый?) — судили и рядили еще минут двадцать. Но в итоге сошлись на предложении Пустырника. Выходило, что их окажется почти тридцать человек — сильных, вооруженных, а главное, озлобленных. Трудно сказать, кто сильнее — те, кому нечего больше было терять, или те, чьи семьи попали в руки врага. О мертвых, оставшихся на месте расправы, позаботятся те из раненых, у которых руки-ноги целы. Но только через несколько дней, когда шухер уляжется. Тогда же — но не раньше — можно будет сходить поискать на шоссе остатки провизии. А пока придется довольствоваться тем, что успели унести с собой.