Конан: Раб Змеиной Королевы - Толуэлл Брайан - Страница 35

— Это я, Атотмис. Я! Я пришла за тобой, возлюбленный мой.

Она сказала это, но на самом деле чувство, которое испытывала она к нему, вряд ли можно было назвать любовью. Прежде они любили друг друга. Странной была та любовь. Жрец-отступник оказался единственным человеком, кто принял Тхутмертари такой, какой она была. Единственным, кто не убоялся злодейств и непотребств, чинимых ею. В прошлые времена она бессчетное количество раз совокуплялась с людьми и с демонами, но любовь свою неизменно дарила лишь ему, Атотмису. Когда Тот-Амон заточил его в это узилище, Тхутмертари доказала эту любовь, вызвавшись следовать за ним. Так провели они вместе годы в заколдованном каменном мешке, пока Тот-Амон не призвал ее пред свои очи. Она обрела свободу немногим более луны тому назад. И как много изменилось за это время для нее! Она сражалась и страдала, она лгала и мстила, она настойчиво рвалась к власти, чтобы исполнить свою миссию в этом мире. Сама сущность ее претерпела зловещие преобразования, и теперь от человека в ней оставалось только тело. Другие страсти, кроме любви, владели ею, и ощущения любви были оттеснены ими. И вот теперь, когда она достигла абсолютной власти, стало ясно, что любовь к ничтожному жрецу безвозвратно ушла из ее змеиного сердца, уступив место привязанности: все-таки они, Тхутмертари и Атотмис, слишком долго были вместе. Она, не узница, а владычица, уже не любила его, но отчего-то ощущала себя обязанной вытащить его из каменного мешка и одарить милостью своей. Она не знала, нужна ли ему ее милость, а если нужна, то какая милость, да это ее и не интересовало. Милость ему нужна была ей самой. На самом деле и Атотмис более не мог любить ее, ибо он любил другую Тхутмертари — не королеву и не верховную жрицу. Он тоже стал другим, ведь теперь к роду живых отнести его можно было лишь с очень большой натяжкой…

— Давай заканчивай с этим, Тот-Амон, — прогоняя наваждение, молвил узник. — Я готов умереть.

— Глупенький, тебе не нужно умирать, — ласково сказала она, погладив его по лысой голове. — Тот-Амон — это. — Она указала на недвижный скелет. — Он более не опасен тебе.

— А ты тогда кто? — недоуменно спросил Атотмис.

— А я — Тхутмертари. Помнишь меня? Я пришла за тобой.

Он медленно провел свободной рукой по ее гибкому стану, потрогал волосы и корону.

— Ты… королева… — запинаясь, проговорил он.

— А также владычица жрецов и магов, — добавила она. — Теперь я властвую в Стигии, а скоро мне будет принадлежать весь мир. Я хочу, чтобы ты был рядом со мной в дни моего триумфа, Атотмис. Ты нужен мне.

Узник покачал головой.

— Наверное, я уже умер. Когда же это случилось?..

— Скажи, Сур, раб мой, а этот в уме? Или выжил из ума?

— Он в уме, однако не скоро придет в себя. Шок слишком силен.

— Что я должна сделать?

— Поскорее выведи его отсюда и дай отоспаться. Если желаешь, я подлечу его душу во сне.

— Желаю. Сделай это, Сур, раб мой.

Атотмис вздрогнул и погрузился в гипнотический сон. Тхутмертари оборотилась к скелету, вгляделась в мутные глаза его. Они по-прежнему ничего не выражали.

— Я оставляю тебя здесь, Тот-Амон. Почувствуй, каково было нам с Атотмисом в твоем заколдованном мешке. Надеюсь, тебе будет еще хуже, чем было нам. У тебя много времени впереди. Хочу, чтобы каждое мгновение ожидания муки превращалось для тебя в еще большую муку. Подумай об этом, Тот-Амон. Много думай! И страдай — ты это заслужил. Когда мне станет скучно, я буду приходить к тебе. А сейчас я должна удалиться. Меня ждут дела на поверхности. Мне надлежит разрушить твою дряхлую империю и создать на ее развалинах новую, полную сил и воли к вечной жизни!..

Мгновение погодя Тхутмертари и Атотмис покинули заколдованный каземат. А живой скелет Тот-Амона, как и прежде, бессмысленно таращил застывшие в вечной муке глаза.

Пиршество смерти безостановочно продолжалось вот уже несколько часов. Едва угас последний солнечный луч, началось оно, ритуальное жертвоприношение во славу Великого Змея и в честь восшествия на престол нового стигийского монарха. Но если прежде дело ограничивалось принесением в жертву Сету одного-двух десятков чужеземных женщин, обычно шемиток, то теперь, после воцарения Тхутмертари, жертвоприношение проводилось с поистине чудовищным, беспрецедентным размахом.

Несколько часов с полудня до заката стигийские гвардейцы по приказу новой королевы сгоняли население Луксура к парадному храму Сета. На церемонии ведено было присутствовать всем жителям города, кроме разве что рабов и нищих ремесленников. И к вечеру огромная площадь перед храмом была до краев заполнена народом. Немощных стариков приносили на паланкинах, грудных детей — в люльках. Никто никому ничего не объяснял. Эманации страха витали над площадью, и страх этот был столь значителен, что даже когда стало ясно, для чего собраны вместе жители стигийской столицы, то и тогда мрачное безмолвие не потревожил ни один звук. Старики не стонали, дети не плакали, не голосили женщины и не ругались мужчины. Лишь с началом ритуала тишина уступила место уверенному гулу адской машины человекоубийств.

Черный алтарь был вынесен из храма и установлен у ворот. Рядом разожгли гигантские костры — всего костров было шесть, по числу щупальцев Великого Змея. Едва скрылось солнце, из дверей храма вышла верховная жрица, и тысячи людей разразились тихим трепетным стоном. Тхутмертари мало походила на человека. Она была совершенно обнажена, лицо ее скрывала звериная маска, вернее, маску ту можно было бы назвать звериной, если бы в подлунном мире водились звери с подобным обличьем; мало найдется демонов, чей лик был бы столь же страшен. Золотистую кожу Тхутмертари покрывал густой слой застывшего масла, чтобы чужая кровь не засыхала на ее теле. В ночном свете кострищ умащенная фигура верховной жрицы зловеще светилась, и люди старались отводить прочь глаза. Но любопытство пересиливало страх, толпа снова и снова обращала взоры к безжалостной властительнице. Болезненное очарование жуткого ритуала овладевало нестойкими душами и наполняло сердца странной гордостью.

Внимательным взглядом окинув площадь, королева приказала подвести к алтарю первую группу девушек. Среди них были и дочери знатных вельмож, и простолюдинки, и женщины, давно созревшие для любви, и юницы, и даже девочки. Тхутмертари оценивала их годность по единственному критерию. Их подводили к ней поодиночке, и она лично проверяла, цела ли девственная плева. Если нет, таких женщин возвращали семье. Если да, девиц вели к черному алтарю.

Первой прошла отбор внучка старого полководца Раматепа. На тринадцатилетней Силии не было лица от страха, когда гибкая рука королевы исследовала ее самое сокровенное. Она попыталась вырваться, но дюжие звероподобные жрецы, специально отобранные волшебницей для этого ритуала, держали крепко. Найдя результат обследования удовлетворительным, Тхутмертари быстрым уверенным движением разорвала платье на груди девочки. Двое обнаженных по пояс жрецов подхватили Жертву и распростерли на алтаре.

— Не надо!.. Не надо… Пощадите!!! — внезапно завопила Силия.

Семидесятипятилетний полководец, запыхавшись, подскочил к алтарю и, стараясь не глядеть на чудовищную маску королевы, упал ей в ноги.

— Пощади мою Силию, владычица! Возьми лучше жизнь старика!

Тхутмертари нахмурилась под маской: ничто не должно было нарушать стройный ход церемонии. Не говоря ни слова, она сделала едва заметный знак своим помощникам. Дюжие жрецы подхватили рыдающего старика и живого бросили в костер. Затем королева снова обратилась к алтарю, где, распростертая на черном камне, трепыхалась внучка полководца. В руке верховной жрицы сверкнул вихристый обсидиановый клинок — тот самый, которым она поразила принца Рамзеса.

Сверкнул — и ушел вниз. Через мгновение он вернулся с маленьким красным комочком, сочащимся теплой кровью.

Площадь ахнула.

Тотчас жрецы подхватили еще живое тело Силии и отправили его в огонь. Другой рукой Тхутмертари сняла с клинка сердце Силии и раздавила его над жертвенником. Девственная кровь пролилась на черный колдовской камень, и он быстро и жадно впитал ее. Лицо под маской тронула радостная улыбка. А следующую девицу уже подводили к алтарю. Конвейер смерти работал безостановочно…