Возмездие (СИ) - Михайлова Ольга Николаевна - Страница 14

Девица на миг замерла, не сразу найдя ответ, её же собеседник лениво продолжил:

— Честь же подлинная, — он задумался, — это сложно. Трусость часто спрашивает: опасно ли это? Ум оценивает — разумно ли это? Тщеславие вопрошает: принесёт ли это славу? Но честь задаётся только один вопросом: истинно ли это? И приходит время, когда нужно сделать то, что не будет ни безопасным, ни разумным, и не принесёт славы, но это нужно сделать, потому что это истинно. Человек чести так и сделает. В этом смысле я — честен.

— Я поняла, — кивнула Катарина, — вы не сочли нужным покорять меня, стараться понравиться и заставить меня полюбить вас, вам проще было разогнать всех моих женихов, а теперь ещё готовы назвать это честным. Стало быть, я обречена стать вашей женой или умереть старой девой, ибо никого другого вы ко мне не подпустите?

Лоренцо Монтинеро лучезарно улыбнулся.

— Ваша понятливость делает вам честь, милейшая синьорина. Буду искренен: ваша красота пленила моё сердце, но мало ли в свете красавиц? Нет, вы покорили меня именно разумностью, пониманием тех вещей, которые обычно девицы ваших лет понимают только тогда, когда уже поздно бывает что-то постигать.

Альбино не показалось странным, что мессир Монтинеро выбрал себе в невесты синьорину Корсиньяно, ибо девица была прекрасна даже в гневе, но методы его ухаживаний монах не мог не счесть странными. Закончилось же общение прокурора с дочерью подеста и того страннее.

— Вы надоели мне с вашей грубой лестью, — отрезала девица, — я хочу танцевать, а так как вам не нравятся танцы, я заставлю вас плясать до упаду.

В ответ Монтинеро пообещал ей упасть, но только на неё сверху — на брачном ложе сразу после венчания, и повёл рассерженную девицу к танцующим.

Глава V. Тихий ужас

Тут внимание Альбино отвлёк новый гость, появившийся в воротах. Его вид приковал к себе взгляды всех собравшихся, свободных от танцев и любовных интрижек. Это был полноватый толстогубый человек лет пятидесяти, восседавший на муле. Ноги его в щегольских сапогах плотно облегали бока животного, но едва он слез вниз, обнаружилась причина такого прилегания: между колен приехавшего могло свободно, не задев их, пролететь пушечное ядро. Но кривизна ног не шла ни в какое сравнение с округлостью брюшка, выпиравшего из-под дублета, как живот матроны на сносях. Лоб мужчины, высокий и лысеющий, почему-то украшал лавровый венок, делая его похожим на сатира Силена. Сходство с вечным спутником Вакха усугублялось маленькими поросячьими глазками и носом, похожим на свиной пятачок. Щеки приезжего были алы до пунцовости, носик-пятачок тоже был красен.

— О, Боже… — из уст сидящего рядом с Альбино Франческо Фантони вырвался стон. — Это же Сильвио, где моя чаша с цикутой? Тихий ужас…

Увенчанный лавром сразу направился туда, где трапезовал Пандольфо Петруччи с приближенными, а из осторожных расспросов Фантони Альбино выяснил, что прибывший — необычайно плодовитый творец, одописец мессира Петруччи, создатель возвышенных од и славословий синьор Сильвио Леони, из-за любви к обильным возлияниям и страданий от их последствий прозванный Блевони. Фантони зло обронил, что этим же эпитетом можно обозначить и все поэтические творения Сильвио, но самое ужасное не это…

— Боюсь, нам придётся насладиться слушанием его виршей, я угадал это по его физиономии. Вчера он здорово перебрал в кабачке Джанмарко, ночью у него явно был понос… тьфу, порыв вдохновения, — горестно пробормотал Франческо, — ох, чует сердце, быть беде. В прошлый раз он захватил нас всех в парадной зале мессира Ручелаи и начал читать свою новую поэму, так у меня разболелись зубы, и виски сдавило, как обручем. Не удрать ли, пока не поздно, а?

Но было поздно. На поляне появились Пандольфо Петруччи, Антонио да Венафро, епископ Квирини, подеста, хозяин праздника мессир Лучано Палески и Фабио Марескотти. Слуги владельца виллы скликали гостей в круг, музыкантам, веселящим танцоров, приказано было замолчать. Альбино успел заметить прокурора Монтинеро, на физиономии которого при виде синьора Сильвио проступило нечто от педагога, твёрдо решившего отходить тупого ученика мокрыми розгами по голой заднице. Мессир же Венафро неожиданно извлёк из кармана веер, хоть на поляне дул свежий ветерок и было совсем не жарко. Подеста, напротив, потребовал у слуги, принёсшего ему стул, доставить сюда его тёплый плащ, а монсеньор епископ Квирини, послав Леони взгляд христианского мученика, бросаемого по приказу императора Диоклетиана в пасть льва, тем не менее, скромно сел на предложенное ему место у возвышения, с которого поэт должен был читать стихи. Он покорно и печально склонил голову, словно служа иллюстрацией старинного духовного напева: «Вот плоть святая для креста, какие муки ждут Христа…»

Как понял Альбино, уйти с чтения — значило дурно зарекомендовать себя в глазах капитана народа, и потому все приближенные Петруччи сочли, что, чем раньше чтение начнётся, тем быстрее закончится. Они сгрудились у возвышения, где актёрам предстояло позже разыграть спектакль, а монсеньор епископ, устав ждать, начал громко бить в ладоши. Поэт, теперь вполне разумно задрапировавший кривизну ног длинным плащом, вышел перед публикой и начал чтение.

Альбино стало неловко. Даже стыдно. Он давно заметил, что стыд за другого порой болезненнее собственного. Но, похоже, что стыд испытывал только он один. Пандольфо Петруччи слушал дифирамбы себе со спокойной улыбкой. Венафро наклонил голову к поэту, словно боясь упустить хоть слово, и прикрыл перекошенную половину лица веером. Фабио Марескотти тупо смотрел на поэта и, казалось, думал о чём-то другом, мессир Палески льстиво улыбался и кивал, точно подтверждая истинность сказанного, прокурор Монтинеро, стоявший рядом с Катариной Корсиньяно, тоже улыбался и нежно поглаживал руку девицы, которую та неосмотрительно ему протянула, подеста, сидевший слева от Петруччи, смотрел на поэта с явно несвойственной этому лицу томной задумчивостью, а монсеньор епископ Квирини в конце чтения, восторженно зааплодировав, вскричал: «Браво!»

Подлинная мука и явное страдание, маска древней трагедии и безнадёжная скорбь были написаны только на лице Франческо Фантони, причём бедняга, похоже, не очень-то и притворялся. Он покраснел, по шее его пошли розовые пятна, брови сошлись на переносице. Он, казалось, был в жару. Леони же безжалостно начал новый стих.