Третье пришествие. Звери Земли - Точинов Виктор Павлович - Страница 4

Он говорит что-то еще, но я с трудом понимаю его… Что-то о том, что в Новой Голландии теперь он не один, их там несколько, беглецов из Вивария… Я засыпаю, скрежещущие слова скользят мимо сознания.

Когтистая лапа трясет меня за плечо – осторожно, чтобы не разорвать одежду и не расцарапать кожу. Понимаю, что успел уснуть и проснуться.

– Как ты попал сюда, Пэн? Почему ты один?

– Я расскажу тебе, Дракула… Но история длинная, и если я вдруг замолкну, ты не буди меня, Дракула… Доскажу потом… А началось все с того, что я очнулся в больнице… Я лежал там и был счастлив. Если бы ты знал, Дракула, как я был там счастлив…

Глава 2

Роковые женщины Питера Пэна

Палата мне досталась просторная, в новом корпусе, и даже с небольшим балконом, хотя выходить на него категорически запрещалось, а для недисциплинированных больных, желающих побаловаться там куревом, ручки с балконной двери были сняты.

Мне было наплевать, я не курил от слова «вообще», но на балкон попасть пытался – единственно из принципа, из нелюбви к любым попыткам ограничить мою свободу. Увы, даже стальные пальцы Питера Пэна не смогли как следует ухватить крохотные четырехгранные штырьки, торчавшие на месте снятых ручек. Можно, конечно, было разбить стекло, но так далеко моя любовь к свободе не простирается. Неотъемлемое право человека и гражданина свободно выходить на балконы не стоит ни сквозняка с простудой, ни перевода в другую палату…

Мне и моя нравилась, почти VIP-апартаменты, даже свой санузел в ней имелся, правда, совмещенный, и унитаз отчего-то без крышки, и разбитое зеркало третью неделю не могут заменить… Вот потому и «почти».

Давно, в период моей адаптации к здешней жизни, папа отвечал с печальным вздохом на все недоуменные и возмущенные вопросы: «Здесь твоя родина, сынок…» А я, упрямый сопляк, возражал, что родился я в Зоне.

Теперь он не отвечает, потому что я не спрашиваю, привык.

Теоретически моя палата считалась двухместной. Но лежал я в ней в гордом одиночестве. О причинах того не задумывался. Может, начальство подсуетилось и замолвило словечко. Может, мало болеют военные этим летом и травм получают мало в быту и на службе… Оттого и пустует окружной военно-клинический госпиталь.

Разумеется, не старый окружной госпиталь, что остался в Зоне, на Суворовском проспекте, тот тоже пустует, но по иным причинам. Эскулапы и гиппократы измывались над Питером Пэном в новом госпитале, развернутом на базе медицинского центра в поселке Песочный.

Одиночество мое имело свои плюсы. Никто не приставал с разговорами, не изводил рассказами из своей жизни и из своей истории болезни.

Одиночество имело свои минусы. Я отчаянно скучал.

Визор в палате имелся, но не работал. В чем состояла неисправность, я сразу «разглядел», способности аномала-электрокинетика позволяют делать это, крепко зажмурившись. Но штука в том, что я «вижу» – на расстоянии и не глазами – все внутренние процессы, происходящие в электронных и электрических приборах. Могу, опять же дистанционно, почти любую аппаратуру испортить и сжечь. Однако большинство поломок мои аномальные способности не позволяют исправить. Без запасных деталей – никак…

Короче говоря, визор висел на стене на манер картины или гравюры. И развлекать меня не желал.

Ноутбук или компьютер не дозволяли здешние правила.

Несколько книжек, найденных в прикроватной тумбочке, оказались вроде развлекательного жанра, но совсем не развлекали. Я их забраковал после первых прочитанных страниц: кто-то словно в издевку подложил мне стопку боевиков о приключениях в Зонах Посещения. Недоавторы недокниг не нюхали Зоны, о предмете описания понятия не имели и врали, как сивые мерины.

Единственное развлечение – пофлиртовать с медсестрами, и не только пофлиртовать… Но днем обе мои знакомые сестрички заявлялись не часто и ненадолго, а дежурства их выпадали далеко не на каждую ночь… И все же только ради их визитов я не отказался в категорической форме от инъекций.

У меня имелось сильное подозрение, что именно здешние уколы привели Питера Пэна к тому, что руки и ноги реагировали на резкие движения тупой ноющей болью – и это не считая истерзанного иглами седалища.

В остальном я чувствовал себя физически здоровым, но эскулапы больше доверяли результатам анализов и исследований, чем моему самочувствию, и уверяли, что ни о какой выписке не может идти и речи.

Неожиданный, впервые за много лет появившийся избыток свободного времени я тратил на сон. Отоспался за пару прошедших лет. И планировал отоспаться впрок, еще на несколько лет вперед.

…Сестра в то утро пришла неудачная. Не Люся – молоденькая, застенчивая, краснеющая всякий раз, когда раздевается передо мной, хотя казалось бы… И не Полина, ее сменщица, суровая нордическая женщина лет сорока, занимавшаяся со мной сексом столь же обстоятельно и сосредоточенно, как, предполагаю, занимается стиркой и готовкой.

Клава (или Клара?.. я ее плохо знал) обычно сидела за пультом дежурной сестры в конце коридора, ко мне в палату не заходила. В тот день зашла.

Ладно хоть без шприца явилась, с таблетками и стаканом воды на подносике.

– А где Полина? – поинтересовался я ненавязчиво.

– Берите лекарство, больной. Глотайте и запивайте.

– А у меня, милая барышня, фобия… – игриво произнес я. – Не беру таблетки из чужих рук, отравления опасаюсь… Так где Полина?

– Дело ваше… – равнодушно сказала Клава-Клара и поставила подносик на тумбочку. – Если передумаете – глотайте, не разжевывая. А Полина Николаевна взяла на сегодня отгул.

Отгул… Вот как… А я, между прочим, мужчина. И у меня, между прочим, есть потребность разнообразить унылую больничную жизнь. А она в отгул…

Впрочем, если взглянуть на дело шире…

Я, распахнув до предела глаза, поглядел на дело шире – и понял, что Полина не такое уж разнообразие, третью неделю приходит ко мне со шприцами и пилюлями, не считая ночных дежурств… А вот Клава… Ей лет тридцать, рост средний, и бюст… тоже средний, и лицо… Бывают такие, не красавицы и не уродины, средненькие – но для разнообразия пуркуа бы и не па?

– Я передумал, – сказал быстренько, пока не ушла. – У вас очень красивые руки, и ласковые, и нежные… Готов откушать из них хоть мышьяка, запив раствором цианида.

И Питер Пэн включил на полную мощность свою знаменитую обаятельнейшую улыбку. На младший медицинский персонал женского пола она действует, как выяснилось, наподобие оружия массового поражения. Возможно, и на медбратьев с санитарами подействует, но проверить пока не тянет.

А я столько лет жил – и не знал, и не пользовался. Хотя не исключено, что тогда на лбу у меня стоял каиновой печатью штамп «Женат!» – невидимый, но хорошо ощущаемый женщинами. Теперь все печати сорваны… Путы лопнули, оковы тяжкие пали, темницы рухнули – дерзай, Питер Пэн, живи полной жизнью!

Я, скушав свою дозу медикаментов, ждал продолжения: ну не сможет Клара уйти, ничего не сказав, после такой улыбки. Не сможет, проверено.

– Жалобы есть, больной? – Она пыталась врать себе, пыталась выдержать прежний казенный тон, но я-то знал, что творилось под ее прилизанной прической, знал, как взмокли ее ладошки… и не только ладошки… Она очень не хотела уходить, но не могла с лету придумать достойный предлог и задала вопрос, который полагалось задавать никак не ей, а врачу на утреннем обходе.

– Жалобы? – переспросил я. – Есть… Боль какая-то непонятная завелась, то стихнет, то снова… вот здесь… нет, даже, пожалуй, вот здесь…

Одновременно со словами взял Клару аккуратно за запястье, приложил себе куда-то в район аппендикса ее ладошку, потом сдвинул… Готово дело, птичка в силках.

Пустил в ход другую руку (а они у меня длинные), чтобы притянуть Клаву, между делом обнаружив, что под коротким халатиком у нее надеты лишь стринги, а попка очень даже не средняя, вполне зачетная…

Бац!

Ее ладонь впечаталась мне в щеку.

Твердая ладонь и сухая, ничуть не взмокшая, даже странно…