Черная книжка - Паттерсон Джеймс - Страница 66

— Мы с твоей матерью когда-то частенько гуляли вместе, — рассказывает он. — После того как вы с Пэтти уехали учиться в колледж, а мы остались вдвоем. Она говорила, что такие прогулки меня успокаивают. Они изгоняли из меня всех демонов, которые вселялись за долгий рабочий день.

Ветер усиливается. Он приносит запах дождя. Папа крутит большое кольцо с ключами вокруг своего пальца.

— Я не хотел, чтобы ты стал полицейским, — признается он. — Ты это знал?

Нет, я не знал. Я полагал, что ничто не вселит в него столько гордости, как тот факт, что сын пошел по его стопам.

— А затем, — продолжает он, — когда ты принес присягу, я поклялся, что не буду вмешиваться в твою карьеру. Не буду дергать за веревочки, помогая тебе продвигаться вперед. Не буду тебя опекать. — Он кивает как бы самому себе и вздыхает. — Я подумал, что это лучший из подарков, которые я мог бы тебе сделать. Позволить тебе всего добиваться своими силами, чтобы ты осознавал, что я не расчищал перед тобой дорожку. Но мне все же следовало присматривать за тобой повнимательнее. Нужно было добиваться…

Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему. Отец смотрит прямо мне в глаза.

— Папа, я вовсе не коррумпированный полицейский, — уверяю я. — Я никогда не брал взяток — даже десяти центов. Я никого не «крышевал». Я никого не убивал.

Он смотрит на меня долгим одобряющим родительским взглядом.

— Я знаю, — говорит он.

— Нет, ты не знаешь. Ты на это надеешься. Потому что думаешь, если я — коррумпированный полицейский, то вина лежит на тебе, потому что не присматривал за мной.

Он ничего не отвечает. Он сжимает челюсти и прищуривается. Мне на мгновение кажется, что он сейчас не удержится и расплачется, хотя мой отец никогда себе такого не позволял. Однако сейчас эмоции рвутся на поверхность, как пузырьки воздуха в воде.

Я не могу себе отчетливо представить, каково это — видеть, как твой сын предстанет перед судом по обвинению в убийстве. Я могу лишь смутно догадываться. Могу предположить, что папа вспоминает обо всех играх Малой лиги, концертах на фортепиано и школьных пьесах, которые он пропустил, потому что был очень занят на работе и стремился к продвижению по службе. В те времена он вполне мог взять меня на руки и рассказать, как сильно меня любит, вместо того чтобы сдержанно кивнуть в знак одобрения или слегка похлопать по плечу.

Сейчас он играет в жестокую игру под названием «А что, если…». А что, если бы он проводил со мной больше времени? А что, если бы он внимательнее присматривался, как я работаю?

— Я пришел сюда не для психоанализа, — меняет тему отец.

— Нет?

— Я пришел сюда, — говорит он, — потому что хочу предложить тебе выход из ситуации.

85

— Выход из ситуации, — эхом отзываюсь я. — И как же из нее выйти?

— Вопрос состоит не в том, как, — уточняет он, — а в каком направлении.

— Вопрос состоит… — И тут до меня доходит: — Ты предлагаешь мне пуститься в бега?

Он вздыхает и переминается с ноги на ногу.

— Если ты сам захочешь, — произносит он, глядя на тротуар.

— Ты шутишь.

Он снова поднимает глаза на меня и качает головой:

— Нет, я не шучу.

— Меня выпустили под залог, и этот залог — твой дом, — напоминаю я. — Если я дам деру, ты потеряешь…

— Ты думаешь, для меня так важен дом? — Он сплевывает. — Пусть они забирают чертов дом. Мне он уже все равно больше не нужен. Я — вдовец, а живу в хоромах с пятью спальнями…

— Они посадят тебя в тюрьму.

Папа смотрит в небо и почесывает затянувшийся порез от бритвы.

Я отступаю на шаг назад и окидываю его взглядом.

— Похоже, ты говоришь серьезно, — вздыхаю я.

— Никогда в своей жизни я не говорил ничего более серьезно, сынок. Мы можем вывезти тебя сегодня вечером. Вывезти за границу. Для начала, я так подумал, в Мексику. У одного бывшего полицейского там есть домишко возле Плая-дель-Кармен. Сначала мы отвезем тебя туда, а затем, возможно, в Южную Америку.

— Я сдал свой паспорт.

— Да, ты его сдал. Но мы можем достать тебе документы. А затем нам придется…

— Я не хочу этого слышать, папа. Я даже не хочу…

Я запинаюсь на середине предложения:

— А кто это «мы»?

Папа кивает на свою «Тойоту», припаркованную у противоположного тротуара. Я ее даже не заметил. Но теперь, присмотревшись, увидел на переднем сиденье Гоулди.

Папа и Гоулди готовы поставить на кон свою карьеру и свою свободу. Ком подступает к горлу от осознания того, как сильно они за меня переживают. Выходит, что жертвами всех этих событий могут стать не только те, кто погиб, и тот, кому грозит тюрьма — то есть я, но и кое-кто еще.

— Билли, мы вполне можем это сделать. Сегодня вечером. Я могу раздобыть автомобиль и документы, и ты сможешь пересечь границу до того, как станет известно, что ты уехал. У меня есть кое-какие деньги. Не очень много, но есть. Их хватит. У нас обоих есть одноразовые телефоны — мы можем общаться и координировать действия. Это вполне можно сделать, сынок. Ты и сам знаешь, что можно.

Пока он все это говорил, во мне все больше и больше росло неприятие его слов. Я поднимаю руки вверх:

— А что будет с тобой?

— Не переживай по поводу того, что будет со мной. Я… — Он пожимает плечами. — Конечно, меня будут подозревать. Просто нужно действовать по-умному. Не оставлять следов. — Он кивает. — Я готов рискнуть.

— А Пэтти? Я даже не попрощаюсь с Пэтти? И никогда ее больше не увижу?

Папа смотрит куда-то вдаль и морщится. Когда он показывает, что ему больно, он напоминает мне мою сестру.

— Твоей сестре явно приятнее будет знать, что ты живешь на каком-то пляже, наведываешься в бар и трахаешь местных женщин, чем общаться с тобой через стеклянное окно в тюрьме «Стейтвилл» до конца твоих дней. Она будет рада, что у тебя есть хоть какая-то, но жизнь.

Я щипаю себя за переносицу и хмыкаю.

Свобода. Похожая на теплый бриз. Я чувствую ее на своем языке. Чувствую, как она растекается во мне вместе с кровью. Еще один шанс. Новая жизнь.

Отец подходит ближе и хватает меня за руку.

— Позволь мне сделать это для тебя, — шепчет он, пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Ты ведь не зря выжил, сынок. Ты мог умереть в той спальне. Ты должен был умереть от такого ранения, но ты не умер. Ты преодолел все трудности и вернулся к нам. Ты сделал это не для того, чтобы провести остаток своей жизни в бетонной камере. У тебя есть второй шанс. У меня есть второй…

Я вырываю свою руку.

С неба слышатся какие-то звуки. Первые признаки надвигающейся непогоды, тучи темнеют.

Он прокашливается, вытирает глаза рукавом, берет себя в руки и снова загоняет эмоции в привычное место — туда, где их не видно.

— Тебе нечем защититься, — сетует он. — На суде ты проиграешь. Судья будет вынужден приговорить тебя к пожизненному заключению. Если ты попытаешься сбежать и тебя поймают, то какая разница? Они не могут приговорить тебя к чему-то большему, чем пожизненное.

Мы оба это прекрасно понимаем. Мое дело — проигрышное, потому что я не могу ничего вспомнить. Я — немощный. Меня толкают на боксерский ринг со связанными за спиной руками.

— Такого же мнения была бы и твоя мама, — продолжает убеждать он.

— Нет, не… — Я поднимаю палец. — Мама не захотела бы, чтобы я брал на себя то, чего не делал.

Отец резко опускает руки и смотрит на меня так, как смотрел, когда я был ребенком — ребенком, который натворил что-то такое, что вызывает у него сильное раздражение.

Выражение разочарования и мольбы на его лице медленно меняется на что-то более темное и холодное. Что-то навязчивое и очень-очень грустное.

— Откуда ты знаешь, что не делал? — шепчет он. — Откуда ты знаешь?

86

Прокурор штата Маргарет Олсон стоит перед присяжными и застегивает пиджак своего мягкого серого костюма. Все стулья в зале суда заняты. Сидящие на них люди молчат в напряженном ожидании. Уже вторая половина дня. Первая половина ушла на выбор присяжных. Времени сегодня остается только на вступительную речь обвинения.