Черная книжка - Паттерсон Джеймс - Страница 48

Я разыскал Грейс — его дочь, которая три года назад потеряла свою дочь — девочка умерла в реанимации. Лицо женщины было сильно заплаканным, и ее движения свидетельствовали о том, что она измождена. Но она мне ласково улыбнулась, и мы обнялись. Она представила меня своим родственникам, с одним из которых я раньше уже встречался.

— Это тот полицейский-детектив, о котором я часто рассказывала, — сообщила она. Они, видимо, и в самом деле обо мне уже слышали, потому что стали благодарить меня за анекдоты. Они напомнили мне — каждый из них — о том, что Стюарт, проснувшись утром, первым делом включал свой ноутбук и проверял, не разместил ли я в «Фейсбуке» новые видеозаписи.

— Вы очень сильно поддержали его, когда умерла Аннабель, — сказал мне один из его сыновей, отведя меня в сторонку и заговорив о погибшей внучке Стюарта. — Он считал, что, если бы не вы, он не смог бы этого пережить.

Я пошел в комнату для посетителей и стал ждать своей очереди, чтобы подойти к открытому гробу. Лежащий в нем мертвый Стюарт был более-менее похож на того Стюарта, которого я знал. Лицо, правда, казалось восковым и неестественным, но визажист все же неплохо сделал свою работу. Я прикоснулся к гробу и произнес молитву, сам толком не понимая, какая от этого может быть польза. Затем я опустился на стул и сидел молча. Я здесь больше никого не знал, да и задерживаться долго не собирался. Я вообще-то уже кое-куда опаздывал, но пока еще не был морально готов встать и уйти.

Мне припомнились слова, сказанные сыном Стюарта. На самом деле я не чувствовал, что чем-то помог Стюарту в отделении интенсивной терапии. По-моему, все было как раз наоборот: это он помогал мне. Он дал мне возможность излить свое горе: подставил плечо и позволил поплакаться в жилетку. Я рассказывал ему какие-то дурацкие анекдоты, чтобы не терзаться непрерывно в течение двадцати трех мучительных дней (если быть более точным, то в течение 561 часа). Он помог мне не мучить себя ежеминутно вопросом, что если, как говорится, на все есть воля Божья, то неужели эта воля заключается в том, чтобы моя трехлетняя дочь — моя милая девочка — умерла.

Стюарт был настырным, сварливым человеком, который не стеснялся в выражениях. Он требовал от врачей, чтобы сообщали все без утайки. «Перестаньте нянчиться со мной, — бывало, говаривал он, — расскажите, как есть на самом деле». Он не раз повторял, что в жизни человека наступает определенный момент, когда ему надоедает слушать всякую ерунду. Ему нужна только правда, только то, что происходит на самом деле. «Реши для себя, что для тебя в жизни важно, — наставлял он, — и сконцентрируйся на этом. Все остальное — ерунда».

Я уже задумывался, а не достиг ли и я в своей жизни того самого момента, хотя я и был намного моложе Стюарта. Мне ведь тоже надоела ложь! Хватало и того, что я в своей профессиональной деятельности гонялся за нехорошими людьми — а иногда и дрянными полицейскими. С лихими людьми я вполне мог справиться. Кто-то ведь должен отделять нас от них, и я делал это не хуже любого другого полицейского.

Но вот теперь у меня на линии прицеливания находились близкие люди. Хуже того, я тоже находился на их линии прицеливания. Мы с Пэтти едва ли не обвинили друг друга в убийстве Рамоны Диллавоу. С Кейт практически перестали разговаривать из-за взаимных намеков-обвинений в воровстве маленькой черной книжки. Эми поначалу хотела снести мне голову, а теперь при каждом прикосновении друг к другу у нас возникает ощущение, будто начался фейерверк.

Я уже не знал, кому могу доверять. Не понимал, как себя вести. Не ведал, как любить. Я поступал как-то не так даже по отношению к Стюарту — моему другу Стюарту, к которому не испытывал других чувств, кроме глубочайшей благодарности и крепкой привязанности. Да, я поддерживал с ним связь, но делал это дистанционно. Я ведь давно перестал навещать его в доме престрелых, не водил его куда-нибудь пообедать, выпить пива или просто подышать свежим воздухом. Нет, я просто отправлял видеозаписи своих спонтанных выступлений в баре и пересказанных анекдотов. Это, конечно, его развлекало и подбадривало, да, но я делал это на расстоянии, через Интернет. Я был комиком — человеком, который поднимет вам настроение, стоя на сцене, держа в руке микрофон, разговаривая со слушателями, сидящими в темном помещении бара, или же размещая видеозаписи своих выступлений в «Фейсбуке». Я чувствовал, что делаю что-то хорошее, но в этом не было ничего личного, милого, душевного.

Я все делал дистанционно. Потому что сближение причиняло слишком много боли…

Я встал и, чувствуя слабость в коленях, повернулся, чтобы направиться к выходу.

И тут я увидел Эми Лентини: она сидела в трех рядах от меня и была одета в черное.

Я подошел к ней.

— Я пришла на случай, если вам понадобится поддержка, — сказала она.

Она вложила свою руку в мою. Я взял ее вторую руку, крепко сжал и посмотрел прямо ей в глаза. Из моего рта, сжимающегося от волнения, невольно вырвались слова — жесткие и шершавые, как наждачная бумага. Я произнес их шепотом — возможно, из-за того, что мы находились на похоронах, но скорее всего, из-за того, что я придавал им необычайно большое значение и опасался ответа, который мог услышать.

— Я могу вам доверять? — прошептал я. — Я имею в виду, доверять в полной мере?

Она впилась взглядом в мои глаза. Она не знала, какие мысли витают у меня в голове, но в данных обстоятельствах, памятуя, как я познакомился со Стюартом, и всю мою предысторию, вполне могла обо всем догадаться. Она, похоже, почувствовала, что для меня чрезвычайно важно то, о чем я спрашиваю, и что ничего более серьезного давно не было в моей жизни.

— Вы можете доверять мне, Билли, — едва слышно ответила она. — Клянусь вам, что можете.

62

Я ехал на своем автомобиле следом за Эми. Завтра должны начаться предварительные слушания в деле об особняке-борделе, фигурантами которого стали мэр и архиепископ третьего по величине города страны, а также добрый десяток других важных особ. Вся страна будет наблюдать за этим судебным разбирательством. Все глаза будут прикованы к прокурору, к Эми и ко мне — ключевому свидетелю, когда адвокаты из всех уголков Соединенных Штатов (самые высокооплачиваемые практикующие адвокаты) будут по очереди пытаться рассечь на куски мои показания, как лейтенант Майк Голдбергер разрезал яичницу на своей тарелке за завтраком.

Весь сегодняшний день адвокаты будут точить ножи, устраивая тренировочные перекрестные допросы с коллегами и пытаясь спрогнозировать, какие трещины можно найти в плотине моих показаний. Они будут выискивать способы убедить судью, что у меня не было оснований устраивать облаву в борделе, что произведенные мною аресты нарушили Четвертую поправку[57] и что их клиентов следует отпустить на свободу в связи с нарушением юридических формальностей при аресте.

Мы с Эми тоже собирались провести своего рода генеральную репетицию.

Однако, направившись из Уиннетки по магистрали Лейк-Шор-драйв, она не поехала сразу по кратчайшему маршруту до центра города — туда, где находился ее кабинет. Она свернула раньше — в районе Ирвинг-Парк, и мне пришлось ехать следом за ней по каким-то боковым улицам в районе Ригливилль, пока она не остановилась.

Она вышла из машины, повесила сумочку на плечо и подошла к не очень высокому многоквартирному дому. Я тоже вышел из автомобиля и отправился за ней. Она набрала на кодовом замке комбинацию цифр, и входная дверь, заверещав, открылась.

Я молча следовал за Эми. Мы прошли через вестибюль к лифту, поднялись на шестой этаж и, миновав коридор, оказались около ее квартиры. Она отперла дверь, и мы зашли внутрь. Едва я закрыл за собой дверь, Эми повернулась ко мне и прижалась своими губами к моим.

Мы медленно раздевались, наслаждаясь процессом. Я помогал ей снимать блузку, и мои руки ласково гладили ее плечи. Опустившись на колени, чтобы стащить с нее брючки, я стал водить ладонью по изгибу ее ноги. От нее пахло чем-то свежим. Я не мог точно определить, что это за запах, но он был ярким, чистым, новым.