Весёлый Роджер (СИ) - Вечная Ольга - Страница 76

Телефонная трубка вот-вот пустит корни в правый висок, сольется с ухом, затем с мозгом, хотя там и без того потяжелевшие мысли бренчат, не переставая. Но хоть руки освободятся. Не успеваю закончить один разговор, тут же начинается другой, вот только без толку старания, по-прежнему никаких новостей от «шутника». Если он мне угрожал, то где, мать его, требования? Может, я бы рассмотрел их внимательнее после разговора с Жоркиным-старшим. Пью таблетки горстями, тоскливо на душе, сижу в кресле, пишу карандашами средненькую копию шедевра Мунка по памяти.

- Покажи, - просит Вера. - Красиво. О чем эта картина?

На ней одетый в черное печальный мужчина прижимает ладонь к кровоточащему сердцу, словно душевной раны можно коснуться физически, налепить побольше пластырей. А мимо проплывает светлый образ девушки.

- Даже приятные воспоминания могут вызывать страдания в настоящем, - говорю безэмоционально.

- Когда по ним скучаешь.

- Точно. Давай съездим в музей Мунка? Он в Осло.

- Чтобы посмотреть на популярный «Крик», который постоянно пытаются украсть?

- Забудь про «Крик». Тебе понравятся другие работы. Погугли его «Поцелуй», например. Там тяга друг к другу граничит с манией, жутью, дух захватывает.

- Давай лучше ты нарисуешь, а я посмотрю.

- Если бы у меня выходило достойно, то мои работы висели бы на выставках в Осло.

- Мне больше нравятся твои версии, - упрямо.

- Потому что все женщины на них похожи на тебя.

- Думал, не замечу?

Потом мы молчим, я набрасываю тот самый бессмертный «Поцелуй» - как и в оригинальной версии, лица целующихся расплываются, одно поглощает другое, становится его частью, и невозможно различить, где заканчивается мужчина и начинается женщина. Отныне это не имеет значения. Когда в комнате лишь двое, страстно желающих принадлежать друг другу, их души расщепляются, запахи смешиваются, тела соединяются. Со стороны связь выглядит неприглядно, даже пугает - одно лицо на двоих, подумать только. Но не спешите пройти мимо. Почувствуйте, как на редкость точно картина передает интимность момента. Как в жизни: секс между двумя влюбленными, важно, что именно влюбленными, а не банальный перепих, когда охотишься за разрядкой, - никто не должен видеть, это таинство. Какой же избитой ерундой я занимаюсь полжизни, выдавая ее за искусство; хочется выбросить в окно телефоны, фотоаппарат, остаться наедине со своей женщиной и чувствовать, как трепещет ее гладкое тело под ладонями. Когда склоняюсь сверху, дыша часто и глубоко, веду языком по коже, нащупывая пульс, капельки пота, все сильнее ощущаю ее «да» с каждым стоном, движением, вдохом-выдохом.

Вера мне как бы позирует, замерла, не улыбается даже. Так и сидим час или два, или пять минут, время растекается вокруг нас, становится трудно ощутимым. За окном темнеет, поэтому яркие глаза девушки перестают блестеть, превратившись в темные пятна на фоне бледной кожи. Наверное, мое лицо и вовсе походит на череп. Волос страсть как не хватает. Мы живем эти дни, не касаясь друг друга, потому что я пока не курю.

- Хочешь рискнуть? - спрашивает.

Конечно, черт возьми, да! Но вместо этого:

    - Мама считает, ты со мной из-за корыстных целей, только не может разгадать, каких именно. Мучается. Предлагаю подкинуть ей брошюру о стигматофилии.

    - А что это такое?

    - Сексуальное влечение к людям, у которых на теле есть шрамы и татуировки.

    - Хорошо, что сейчас можно найти всему объяснение, - без тени улыбки. - Долго тебя такого искала, потом через брата подбиралась, в доверие втиралась. Твоя мама поверит, не сомневаюсь. Займет в ее голове почетное второе место после «СПИД-терроризма» в рейтинге абсурда.

    Улыбаемся. Наверное, если бы нас понимали, было бы чуточку легче. Впрочем, для того, кто горел заживо, подобные препятствия не имеют значения.

    - Скоро снова будешь стонать подо мной, ясно? - вдруг говорю ей. Мужчина на моем рисунке полностью одет в черное и целует обнаженную девушку, - такая вот интерпретация шедевра.

    - На это и нарываюсь, красавчик, - лукаво подмигивает, ведя плечом, выбившемся в ворот свободной майки.

    Вера спит в кровати, я - на неудобном диване, которому, несмотря на впечатляющую цену, место на  свалке. Но выхода пока нет, с ней спать не рискую, а отправить девушку на этого твердого, как нары, друга, совесть не позволяет. По утрам кости болят, делаю зарядку, но слабо помогает. Ситуация патовая, но пока терпим. Неделя всего прошла, завтра мне должно быть легче.

    Тем временем на почту падает письмо с «Фестиваля эротической фотографии». Надеюсь, что там отказ.

Отчеты непотопляемого пирата. Запись 20

     Накричал на девчонку по телефону просто так. Сдают нервишки-то, не виновата она в том, что именно сейчас на рынок вышла новая экспериментальная мазь, способная облегчить существование таким, как я - людям-гриль.

Наташка ее зовут, на ресепшене сидит в клинике, улыбается всегда, когда прихожу к Платону Игоревичу, вы его знаете, и Льву Владимировичу, моему дерматологу. Позвонила в восемь сорок утра, это первая ее ошибка, сообщить, что по дружбе уже включила меня в список претендентов на гормональный препарат, который, как заявляют в инструкции, навсегда избавит от многих проблем соединительной ткани, местами заменяющей мне кожу.

Какой нахрен список, мать ее. Чтобы купить эту гребаную баночку, мне нужно продать что-то весомое, даже, можно сказать, объемное, в которое можно поместиться самому, чтобы жить, например, или ездить. Утрирую, но все же цены - космос, препарат американский, под заказ. Душу дьяволу заложить разве что - это идея, но можно подумать, нужны ему пользованные. Чем он меня в аду удивить может, если в отдельные минуты я думал что там уже, в соседнем мирке, где наказывают, а Чердак - его высочество Люцифер. Ангелом мне виделся с крыльями, нимбом и непонятно чем еще в руках. Шампуром раскаленным, как выяснилось позже. Помню момент, когда достиг точки невозврата. Или в передозе морфия дело, или в том, что тело уже местами гнить начало и мозг от него отказался, начал делать вид, что они не знакомы и никак не связаны. В ссоре, в общем. Центр боли выключился, и я понял, что свободен. Вот оно. Наступила нирвана, очищен огнем, наконец-то. И так легко стало, хорошо. Улыбался, полулежа в подвале, глаза открыл, а вокруг ангелы. Красотища. Думаю, ура, откинулся. Одно из божественных созданий кончиками лапок по телу мне водит, и где дотронется - там кожа срастается, заживает, наблюдаю и шепчу: спасибо тебе. Ангел долго меня лечил, а я все благодарил, без устали. Потом штаны мне спустил, и там тоже лечил, пока я не кончил, забрызгав его спермой. А как только это случилось, рвотные позывы пошли, едва успел на четвереньки перевернуться, чуть не захлебнулся; мир давай крутиться, вынуждая схватиться руками за стену, чтобы притормозить, лбом ее подпер, смотрю - а ангелов-то и нет. Ни злых, ни добрых. Два человека только. Хотя какие они люди - твари.

Когда впервые рассказывал об этом Платону Игоревичу, в пол смотрел на ковер индийский. Спорю, не просто так он там лежит, узорчатый, не меня первого отвлекал от внимательных глаз проницательного психолога. Так стыдно было тогда за то, что пережил пытки и запомнил их. Сидел напротив доктора, толстовка на мне черная, как уголь, огроменная, рукава натянул, чтобы ладони и пальцы спрятать, которые в шрамах и бинтах, особенно на левой руке, там даже трудерма не справилась (пришлось забивать бугры рисунком), капюшон на лоб посильнее, на лице щетина пучками, плохо еще борода росла в то время. Чудище, без шуток. Раздавленный морально и физически, непонятно, зачем выживший. Платон Игоревич делал вид, что привык к таким историям, но точил карандаши. Медленно, неторопливо. За сеанс до пяти карандашей в ноль уничтожал, весь стол деревянными завитками и графитом оказывался завален. Не понимаю, почему врач от меня не отказался, кошмары ведь точно мучили после сеансов, я ж красочно рассказывал, в подробностях. Как орал, рассказывал, до кашля лающего, клокочущего, думал, легкие выплюну, как крошки с пола собирал языком, когда уровень гордости ушел в минус, оставляя в наличии только желание пожрать, хоть что-нибудь. Говорили ползти - полз, рыдать - рыдал, просить - просил. Много чего я там делал, в подвале этом, чтобы возненавидеть себя и свое тело, сквозь язвы грязь внутрь впитывал, пока душа не почернела, как тело местами да толстовка любимая. До сих пор в шкафу висит, как напоминание о том, кем являюсь на самом деле.