Багровый берег (ЛП) - Чайлд Линкольн - Страница 38

— Последний глоток перед уходом?

Констанс поспешно встала.

— Нет, спасибо, Алоизий. Уже слишком поздно.

— Тогда я увижу тебя за завтраком, моя дорогая Констанс.

Он придержал дверь, и она проскользнула мимо него, направившись по слабоосвещенному коридору без оглядки в свою комнату.

27

Констанс проснулась в четверть третьего ночи. Не в состоянии снова уснуть, ее разум мысленно прогуливался по сюрреалистическим улицам и проспектам, пока ее тело лежало в постели, слушая стоны ветра и шум далекого прибоя. Через некоторое время она встала и тихо оделась. Она решила удовлетворить свое любопытство по одному волнующему ее вопросу, раз уж сон все равно не шел к ней.

Взяв с собой маленький, но довольно мощный фонарик, который дал ей Пендергаст, она направилась к двери своего номера и осторожно приоткрыла ее. Коридор второго этажа оказался пустынным и тихим. Выйдя и закрыв за собой дверь, она бесшумно проскользнула вниз, в холл, осторожно заглядывая за каждый поворот. Ее путь лежал к бывшему номеру историка Морриса МакКула. Пока она кралась, то не забывала оглядываться по сторонам — пусть Констанс и не была подвержена параноидальным вспышкам воображения, последние несколько дней ее не покидало ощущение, что за ней следили.

Конец коридора все еще был опечатан лентами CSI, а номер оставался закрытым как место преступления, и недоступен для новых постояльцев — Констанс услышала об этом мельком в «Штурманской рубке» от владельца гостиницы Уолта Аддерли, жалующегося на подобную несправедливость. Со своего предыдущего визита в номер историка с сержантом Гэвином, Констанс помнила, что дверь не заперта. Снова оглядевшись, она проскользнула под ленту и вошла внутрь.

Закрыв за собой дверь, она включила фонарик и медленно провела его лучом по обшарпанной мебели, поочередно осматривая каждый предмет: коврики, кровать с большой спинкой, маленький книжный шкаф с книгами в мягких обложках, комод и стол для настольных игр.

До сих пор Констанс так и не привыкла ко многим аспектам современного мира: этому постоянному обмену сплетнями и череде знакомств, этой одержимости технологиями, этой лихорадочной попытке объединить мирское и эфемерное. Однако одну вещь она понимала и понимала хорошо — то было умение хранить секреты, все еще объединявшее прошлое и настоящее, хотя в современном мире люди практически полностью утратили этот навык.

Так или иначе, инстинкты Констанс кричали, что эта комната хранит некий секрет.

Она подошла к комоду, разглядывая его, но не касаясь руками. Затем приблизилась к журнальному столику. И снова — она лишь смотрела, но ничего не трогала, оставив несколько книг и документов лежать на своих местах.

В тот единственный раз, когда она лично видела историка, он сидел за столом в холле гостиницы, и перед ним лежала изношенная кожаная записная книжка, в которой он с весьма серьезным видом делал записи, сверяясь с чем-то, похожим на грубую карту или диаграмму. Пронзительный ужас того, какой страшный конец постиг этого человека, заставил Констанс содрогнуться.

Она вспомнила, что не находила в этой комнате записной книжки. Но в то же время она была уверена, что историк тщательно вел записи. Стало быть, другого места, чтобы спрятать их, он найти не мог.

Констанс отступила назад и использовала фонарик, чтобы осмотреть обстановку комнаты еще раз. Когда она сделала это, слова Пендергаста отразились в ее памяти: «Когда мы вычислим, что именно выяснил МакКул — тогда мы точно узнаем, зачем был украден скелет».

Старое здание застонало от сильного порыва ветра.

МакКул был здесь лишь временным постояльцем, поэтому вряд ли сумел бы придумать такие умные, сложные и труднодоступные укрытия, с которыми Констанс не была бы знакома со времен своих странствий по катакомбам особняка на Риверсайд-Драйв. Например, он не мог снять плитку в ванной комнате, не мог отодрать обои в поисках полости. Не важно, подозревал ли он, что предмет его лелеемых исследований хотят украсть, или нет — если он и спрятал какие-то документы или некие заметки, то поместил бы их в такое место, которое уж точно выстоит против беглой уборки горничной, но в то же время, откроет владельцу легкий доступ к своим сокровищам.

Она подошла к маленькому книжному шкафу и, присев перед ним на корточки, стала поочередно отодвигать в сторону книги, но не нашла ничего, что было бы спрятано за ними. Равно как и не оказалось спрятанной записной книжки — в стиле а-ля «Похищенное письмо[73]» — и среди заголовков.

Выпрямившись, Констанс позволила лучу своего фонарика немного медленнее пройтись по комнате в поисках каких-либо недостатков интерьера — любых признаков деформации или старения, которые МакКул мог бы использовать в своих интересах.

В середине пола она заметила необычайно большой разрыв между двумя досками. Опустившись на колени, Констанс поддела доску с помощью антикварного итальянского стилета Maniago[74], который она не так давно стала носить с собой. Одним нажатием кнопки на перламутровой рукоятке Констанс выпустила из изящной конструкции маленький тонкий клинок.

Беглая проверка зазора дала понять, что доски надежно закреплены.

На кровати лежало покрывало, свисавшее почти до самого пола, но его нижняя отделка оказалась пыльной и, очевидно, что его не трогали, и тайника под ним уж точно не было.

Теперь Констанс снова поднялась и подошла к журнальному столику. В нем было четыре маленьких ящичка — по два с каждой стороны — и четыре больших ящика чуть ниже. Один за другим она извлекла все маленькие верхние ящики — они оказались полными потускневших эксмутских открыток и писчей бумаги с набросками гостиницы — и посмотрела, что находится за ними. Ничего, кроме пыли и паутины. Затем она начала вытаскивать большие ящики, помещая их на пол по одному и осматривая с фонариком содержимое, затем исследовала образовавшиеся полости, уже чувствуя, что находится на пределе своего терпения.

Когда она вытащила нижний ящик, из углубления раздался тихий стук. Констанс тут же посветила внутрь. Там были спрятаны две вещи: тонкая кожаная записная книжка и какой-то периодический журнал, МакКул поместил их в импровизированный тайник за закрытым ящиком. Констанс вытащила оба сокровища историка, вставила ящик обратно и села на кровать, чтобы изучить свою находку.

То, что, как она думала, было журналом, на самом деле, оказалось аукционным каталогом лондонского «Кристис», вышедшего в августе два года назад и озаглавленного «Великолепные драгоценности знатных сословий». Хотя несколько страниц были заложены закладками, никаких пометок или комментариев в нем не было.

Констанс нахмурилась, в мрачных раздумьях вглядываясь в обложку каталога. Затем она отложила его в сторону, открыла потрепанную кожаную записную книжку и начала перелистывать страницы, исписанные мелким почерком. На одной из страниц она вдруг остановилась и начала читать более внимательно.

28

5 марта

Я провел утро и большую часть дня в Уорикшире, посетив Харвелл Оссори. Какое удивительное это было время! Харвеллы — одни из тех древних английских родов, которые значительно измельчали в наши дни: количество членов семейства сократилось, оставшаяся часть живет, как нищие, в своем величественном доме. Кроме того, этот род ослаблен инбридингом и живет бесполезным карбункулом на теле общества. Но единственное, что они сохранили — это их гордость. Они почти фанатичны в своей преданности памяти Элизабет Харвелл и ее добрым делам. Фактически это и стало изначальным камнем преткновения — то, что семейство Харвелл ревностно и яростно продолжает охранять свою репутацию (Бог знает только, что именно они считают репутацией). Когда я сказал им, что планирую написать биографию леди Харвелл, они немедленно исполнились подозрительности. Любопытство, несомненно, заставило их согласиться на мою просьбу о встрече, но, когда я более подробно изложил им свои намерения, они закрыли рты на замки и ни за что не хотели сотрудничать. Однако это постепенно изменилось, когда я объяснил, в каком хорошем свете я видел леди Харвелл и обрисовал им ее портрет, который я хотел бы написать. Я также поклялся им в полной конфиденциальности, что (боюсь, без самовосхваления не обойдется), стало моим решающим ударом. У них сложилось впечатление, что мой интерес к их семье во много крат, увы, превосходит фактический.