Святитель Тихон Задонский в воспоминаниях келейников (СИ) - Коллектив авторов - Страница 6

Неоднократно он говаривал: «Слышу я от многих: для чего я оставил епархию и пошел в келлию? Вот причина моего уединения: первое, слабость моего здоровья не позволяла мне управлять епархиею; второе, епископский омофор, который на плечах своих носят епископы, очень тяжел: я ни поднять, ни носить не могу оного; к тому же я и сил не имею таких: пусть сильные носят. Вот и причина моего уединения».

Сей великий житием и добродетелями ­укра­­­­шенный муж Преосвященный Тихон ­пре­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­ставился в вечный покой 1783 года авгу­ста 13-го дня.

Я же написал сие не для других, но собственно для себя, чтобы памятовать мне его трудолюбное и богоугодное житие и самому таковым же подвигом достигать вечного блаженства. Аминь.

Записки Ивана Ефимова

Святитель Тихон просил Господа Бога об извещении кончины своей жизни, и был к нему глас таковой: «Конец твоей жизни будет в день недельный» [71]. Святитель Тихон скончался действительно в день недельный, воскресный: 13 августа 1783 г., о чем он келейно, за тайну, открывал некоторому человеку, своему любимцу.

Тело усопшего святителя, по особому келейному его завещанию, одето было в издавна заготовленные им самим черный крашенинный [72] подрясник и рясу; опоясано поясом, сделанным из черной кожи, с медными бляхами, коим он и всегда в животе [73] своем опоясывался; поверх сего малое архиерейское облачение, епитрахиль ветхая, мантия, панагия, омофор и на главе камилавка с клобуком. Все сие было его собственное, также и гроб заготовлен был им до кончины его за четыре или за пять годов; обит оный был черною фланелью, и на верху дски [74], покрывающей тот гроб, крест, сделанный из белой тесьмы нитяной. На сей гроб, лежавший в чулане близ задней спальни (о чем, как и о одеждах тех крашенинных, никто не сведущ был, кроме одного ближайшего его келейного), повседневно смотря почасту, с немалыми чувствами оплакивал он падение первого человека и всего рода человеческого, воображая человека яко тварь разумную, и нередко служившим при нем в нравоучение говорил: «До чего довел себя человек, что аки [75] со скотом равно в землю зарывается, будучи сотворен от Бога беспорочным и бессмертным». По таковом воображении, с плачем и рыданием и воплем крепким отходил он в уединенную келлью, и слышен был глас его, аки глас плачущих по умершем; углубится потом в размышление о двоякой вечности, счастливой и несчастливой, сидя более на кровати. Так бывало, что когда келейник, которому от него не всегда позволено было к нему вход иметь, взойдет к нему, то от углубления того Преосвященный как бы вовсе не видит и не слышит вошедшего; сидит и правою рукою держит за лоб и аки сквозь сон чувствует, что вошли к нему, – о чем уже после, под сомнением будучи, призвавши того келейника, спрашивал: «Не приходил ли кто ко мне в такое-то время?» О завещании своем касательно облачения, за несколько времени до своей кончины, рассудил он изъяснить епархиальному епископу Тихону III, который, хотя наблюсти [76] завещание его, приказал келейному все то выполнить, и все было выполнено. И в оном одеянии простом лежало тело его на столе в большом зале. Но, по любви своей и почитанию к антецессору [77] своему, тот же Преосвященный прислал полное облачение архиерейское, хорошее, с митрою, в которое тело святителя Тихона и облечено было священно-иеромонахами монастыря и прочим духовенством. Тогда первое малое то облачение и рясу крашенинную сняли, а подрясник тот же остался на теле его святительском. К удивлению многих, одеяние снималось с пятидневного усопшего, как с живого: распростирались его руки, аки у живого, и все тело было неокостенелое до самого погребения. По облачении ж в архиерейское полное одеяние, тело его вложено было во гроб, сделанный усердствующими купцами Елецкими (по смерке заготовленный самим Святителем гроб оказался мал); гроб обит был плисом [78] черным и позументом [79] мишурным белым. Хотя в завещании его, святителя Тихона, и было предписано, в коем месте его тело предать земле, но словесно, однако, приказано, чтоб положили его с полуденной стороны идучи в церковь, близ папертного прага, под камнем, – и камень тот еще за несколько годов до смерти Святителя заготовлен был им самим, с тем дабы чрез тот положенный над телом его камень всяк ходил, идучи в церковь на молитвословие [80]. Но преосвященный Тихон III, от почтительности своей и уважения к такому Святителю, рассудил положить его тело под алтарем.

Относительно сочинений его.

Как я от уст его слыхал, да и по моему замечанию, когда что-либо я писывал у него, слово его столь иногда скоротечно из уст его проистекало, что я не успевал писать. А когда не столь Дух Святый в нем действовал, то от непространных его мыслей или от задумчивости отсылал он меня в свою келлию, а сам, став на колена, а иногда крестообразно распростерт, маливался со слезами Богу о ниспослании Вседействующего. Призвав же паки меня, начнет говорить так пространно, что я не успевал иногда рукою водить пера. Он был великий любитель Священного Писания: в положенные часы он всегда прочитывал сам что-либо из Ветхого Завета, а паче из пророческих книг; а Новый Завет ночным временем читывал или сам, или через келейника. Хотя я писывал у него и вечерами при засвете огня, но более в утренние часы, пред позднею литургиею. Даже и во время употребления им обеденной пищи всегда келейный читал ему что-либо из Ветхого Завета, а паче Исайю пророка; вечерами ж иногда из Четий-Миней или святых отцов и сам он прочитывал. Тут я слыхал от него многократно о Новом Завете, что ежели б не относящийся до черни соблазн [81], а паче до многоразличных сект раскольнических, то можно б было, говорит, мне взять на себя труд перевести Новый Завет с греческого языка на нынешний штиль, дабы простолюдинам было внятно, и чтобы для полезного чтения многих выпечатано было на одной стороне, как ныне есть, славянски, а на другой внятным переводом. Мысль сию намеревался он сообщить Преосвященному Новгородскому и прочим, но, за ослаблением здоровья своего, оставил сие полезнейшее свое намерение.

Он горько оплакивал заблуждения многоразличных сект раскольнических и не мог терпеть их ожесточения. Мне самолично случалось слышать увещания его некоторым из донских казаков, раскольнической придерживавшихся секты. В минувшем 1778 или 1779 году приезжают они к нему, и с ними священник Оксайской станицы отец Василий (ныне уже покойный); веруя и повинуясь увещаниям пастыря, которого и они чтили, соединились они Святой Церкви и хотели возвратиться обратно на Дон в свои домы. Но Преосвященный, для лучшего удостоверения их, присоветовал им съездить в Святейший Синод и к Гавриилу, митрополиту Новгородскому. Священник с ними и ездил. Возвратясь оттуда с совершенною приверженностию к Святой Церкви, изъявляли они ему свою благодарность. И как скоро повидел он их у себя, то, взяв начальника той раскольнической секты в свои святительские объятия, со слезами и радостным духом возгласил тако: «Наш еси, Исаакий! Да возрадуется душа о Господе: яко обретохом овцу погибшую, и… яко сей мертв бе, и оживе; изгибл-было, и обретеся [82]. Слава Богу о всем, слава Богу за Его благость к нам и человеколюбие!» Тут он им паки преподал наставление и отпустил с Божиим благословением, дав им в руководство из сочинений своих несколько рукописных тетрадей. Столь сильно в душе его действовала любовь Божеская, что он говаривал тако: «Не точию раскольнических сект придержащимся, как простым и заблудшим от Христовой ограды овечкам, но и самим туркам и прочим неверующим во Христа Сына Божия Спасителя нашего, и самим хульникам Божия имени желал бы я, чтобы спасены они были и в вечном блаженстве все бы находились».

О обращении оных донских раскольников очень нужно внести: поелику некоторый в Петербурге протопоп в своем изданном в свет описании раскольнических сект хотя и включил, не знаю почему, имя покойного Преосвященного, но все не так сходно [83].