Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Воспоминания об о. Александре Мене - Файнберг Владимир Львович - Страница 5


5
Изменить размер шрифта:

Через минуту вы победно протягиваете градусник.

— Тридцать шесть и восемь!

— А вы его стряхнули, прежде чем ставить?

— Конечно!

— Поставим ещё раз, — стряхиваю градусник, засовываю вам подмышку. — Александр Владимирович, нехорошо обманывать ближнего!

По прошествии пяти минут забираю градусник — тридцать семь и четыре.

— Да разве это температура?! — вы снова поднимаетесь. — Владимир Львович, Володя, ну ради Христа, давайте уедем отсюда! Хочу домой. Дома и стены помогают, серьёзно!

Вы обезоруживающе улыбаетесь, просите. И я сдаюсь.

Забрав лекарства, выходим из больницы. Поддерживаю вас, несу ваш тяжёлый портфель. И слышу смех. Вы хохочете до слез, хотя даже смеяться вам очень больно.

— В чём дело, батюшка?

— Посмотреть со стороны — два дервиша. Один еле тащится, другой хромает. Хорошенькая пара!

Добредаем до «запорожца». Сразу начинается новая атака.

— Надеюсь, вы правите на Ярославский вокзал?

— Нет уж, отвезу прямо в Семхоз, домой.

— Ни в коем случае! Поеду на электричке. В машине мне больно: трясёт.

— А в электричке, значит, не трясёт?

— Не трясёт! Электричка давно уже дом родной, рабочий кабинет. Если удаётся сесть, я там пишу, читаю. Привык. А сейчас в машине мне больно. Ладно, Володя?

— Ладно, Саша, — впервые тогда вырывается у меня.

На Ярославском вокзале усаживаю вас в электричку. И вы тотчас вынимаете из портфеля авторучку, лист бумаги, подкладываете папку.

8

После того как вы приезжаете ко мне послушать новые страницы романа, я обычно не сразу отвожу вас на вокзал. Часто нам приходится часами колесить по улицам и переулкам Москвы, посещать квартиры, где вы совершаете требы — причащаете больных и умирающих, крестите, венчаете. Я стараюсь помочь вам как могу.

Душным летним днём вы просите отвезти вас в район Тушино. Долго плутаем в поисках дома для престарелых. Наконец въезжаем в заросший тополями двор.

Вы выходите из машины и говорите:

— Подождите здесь. Там очень страшно.

— Ничего, батюшка. Я с вами.

— Нет. Вы не представляете того, что там делается. Вам не вынести.

Вы идёте по тропинке сквозь тополиный пух, отворяете обшарпанную дверь.

Оставшись один в машине, думаю о вашем одиночестве. Официально крестить, венчать, совершать таинство Причащения разрешается только в церкви. Каждый раз, выходя навстречу людям, вы рискуете...

Мы же, ваши духовные дети, часто забываем об этом, относимся к вам потребительски, забываем о той обстановке, в которой происходит ваше служение. Многие вас просто компрометируют. Кто разводится после венчания, кто, едва покаявшись, тотчас ухитряется совершать чудовищные поступки. Сегодня вы рассказали мне о парне, который ударился в диссидентство, а потом написал из следственного изолятора под диктовку клеветническое письмо на вас. Вы рассказали об этом, ничуть не осуждая слабого, неумного человека.

И когда я возмутился, услышал:

— А что вы хотите? Если заметили, в храмах много просто душевнобольных. Имеем тот человеческий материал, какой есть. Христос приходил не к ангелам...

Через час обшарпанная дверь отворяется. Вы идёте ко мне какой-то серый, постаревший.

— Извините, Полковник. Я вас задержал.

Молча едем на Ярославский вокзал.

— Что там было, батюшка?

— Одиночество, унижение, безысходность, ужасающая бедность, запах мочи, грязные, рваные простыни. Несчастные старушки! Причём ведь почти у всех благоденствуют дети, внуки. Сдали их государству помирать.

— Что ж это делается? Батюшка, вам приходится выслушивать исповеди сотен людей. Что они о себе думают?

— Ох, Полковник! Кто приходит получать благословение на выдирание зуба, кто злится на тёщу, а кто предъявляет претензии к Богу — мол, никак не внимает его молитвам. Все это жертвы, недолюбленные люди, которые не получили ни крохи любви и поэтому сами не могут никому её дать. Нужно терпение...

— Александр Владимирович, у вас усталый вид. Не пора ли в отпуск?

— Честно говоря, ехать некуда. Раньше, много лет, ездил в Коктебель, снимал комнату. Там было хорошо. Работал, купался. Последний раз, пока меня не было, нагрянули с обыском, все перевернули... Напугали хозяйку. Могу ли я кого-нибудь подводить?

9

В среду, во второй половине дня, вы должны приехать ко мне. А на столе неоконченная глава, может быть самая важная в романе.

Встаю рано. Летнее утро. Представляю, как сейчас вы в облачении стоите в потоках льющегося из окон храма солнечного света: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа!»

При том что я регулярно, как все прихожане, бываю в Новой Деревне, исповедуюсь, причащаюсь, всегда не хватает этого чувства приобщённости, подключения к высшему.

И всё-таки одно сознание того, что в маленьком подмосковном храме сейчас идёт служба, идёт литургия, у алтаря за царскими вратами вы взываете к Господу, — одно это сознание даёт уверенность, что ничего плохого — ни со мной, ни с другими людьми, ни с миром — не случится.

Я знаю, есть верующие из других стран — православные и католики Италии, Франции, Бельгии, даже Соединённых Штатов, которые идут на большие затраты, только чтобы приехать и хоть раз поучаствовать всем сердцем в богослужении, идущем в вашем храме.

Помолившись, сажусь за работу в надежде, что успею завершить главу до нашей встречи.

И вдруг телефонный звонок.

— Полковник! Я только что приехал. Звоню, чтобы предупредить: сегодня, наверное, не увидимся.

— В чём дело?! Я думал, вы сейчас служите.

— Какое там! К десяти срочно вызвали в Патриархию. А к двенадцати — в Совет по делам религий.

— Что-то случилось?

— Всё то же. Молитесь за меня.

— Минуточку! Александр Владимирович, Сашенька, не вешайте трубку! Я немедленно выезжаю. Я должен быть с вами. Где мы встречаемся?

— Полковник, вам надо писать. Зачем портить рабочее утро?

— Да неужели вы думаете, что теперь я смогу что-то писать?!

— Хорошо. В районе Зубовской. У памятника Толстому. В одиннадцать тридцать.

...Заранее подъезжаю к скверу. Разгорается жаркий, душный день. На скамейках пенсионеры читают газеты, мамаши катят коляски с младенцами.

«Господи, сохрани и помилуй батюшку моего, отца Александра, охрани его от всякой беды, от всякого зла...» Я стою возле памятника, молюсь, как умею.

Последнее время в газетах появились статьи, где Александра Меня чуть ли не впрямую называют агентом ЦРУ. Вы уже не раз получали письма антисемитов, грозящие убийством...

Наконец в конце бульварной аллеи вижу вас. Вы идёте навстречу, широко улыбаетесь.

Садимся в машину, трогаемся с места.

— Вызывают на допрос. В Совет по делам религий.

— Почему не в КГБ?

— Наверное, так им удобнее. Так сказать, под религиозной сенью... Вернее — антирелигиозной.

Мы выезжаем на Садовое кольцо, подкатываем к большому особняку.

— Батюшка, буду вас ждать.

— Спасибо. Но я не знаю, сколько это может продлиться.

— Сколько бы ни продлилось.

Палит солнце. Рядом рокочет Садовое кольцо. В запахе гари гонит оно бесконечный поток автомашин. Под чахлыми липами идут прохожие. Почти каждому из них всего через полтора-два года станет известно имя человека, которого сейчас допрашивают в стенах вот этого особняка.

Оттуда отъезжают «Волги» с зашторенными задними стёклами. Может быть, в одной из них вас увозят на Лубянку или в Лефортово...

«Господи Иисусе Христе, прошу Тебя, сохрани и помилуй батюшку моего Александра!»

Но вот вы появляетесь, улыбаясь. Садитесь в машину.

— Всё-таки замечательно, Полковник, что вы тут ждали! Я чувствовал, слышал, как вы молитесь.

— Всё, батюшка?

— Какое там! У них, видите ли, обеденный перерыв. До двух часов мы свободны. Поехали к вам слушать новые главы.

— Не успеем. Осталось всего пятьдесят минут. Вам тоже надо подкрепиться.