Интервью сына века - Бегбедер Фредерик - Страница 9

Ф. Б. Я перечислю все темы вашей книги: вы пишете о Миттеране, России, Чоране, Казанове, о левых. Про левых весьма занятно. «Французские левые силы, – говорите вы, – это „Дорогая Каролина“[55] нон-стоп: целомудренная, хоть и слегка подвядшая особа, неизменно девственная, хотя на ее невинность то и дело покушаются, вечно теряющая девственность, но остающаяся в плену иллюзий». По-моему, очень романтично. Вы пишете, кроме того, о бассейне «Делиньи»,[56] о Филиппе Соллерсе, о Монтерлане, о кинотеатре «Макмагон», о драгсторе «Сен-Жермен». Последнее – действительно очень важная тема.

Г. М. Да, было так удобно. Про «Сен-Жермен» я рассказал в тексте, который называется «Исчезнувшее удобство».

Ф. Б. Читая вас, осознаешь, что вас терзает ностальгия.

Г. М. Да, в частности, ностальгия по ушедшим друзьям. Кто умер от СПИДа, как Ги Окенгем,[57] кто от старости. Ведь умирают и от старости тоже, не только от несчастных случаев.

Ф. Б. По поводу ушедших друзей: один из них хочет задать вам вопрос. Это Жан-Эдерн Аллье…[58]

Г. М. А, Жан-Эдерн!

Ф. Б. [Жан-Эдерн Аллье] Поль Леото говорил: «Любить – трудно, потому что это значит предпочитать самому себе кого-то другого». А вы способны любить кого-то, кроме самого себя?

Г. М. Да, со мной это очень часто случалось.

Ф. Б. В книге речь идет не только о драгсторе «Сен-Жермен», есть и более скандальные тексты. За них вас будут критиковать, уже критикуют…

Г. М. Что меня смущает в предъявляемых мне обвинениях – это слово «ребенок» и все эти истории про четырнадцатилетних девушек, которых якобы соблазнили. Мне кажется, люди сильно заблуждаются. Соблазнить подростка очень трудно. Иначе бы все взрослые дяди ходили под ручку с обворожительными юницами и поджидали их у дверей лицея. За всю жизнь у меня была только одна четырнадцатилетняя девушка, звали ее Ванесса. Она стала героиней романа «Харрисон-Плаза», одного тома дневника, текста «Зеница очей моих» и поэтического сборника, вышедшего в прошлом году и озаглавленного «Superflumina Babylonis». Я Ванессу вовсе не соблазнял. Вернее, она меня соблазняла в той же степени, что я – ее. Должен признаться, мы несколько лет были вместе. Я не отношусь к категории мужчин, которые, пользуясь тем, что они писатели, обладают известным шармом, да в придачу мелькают по телевизору, – кадрят малолеток. Такими вещами я никогда не занимался. У нас с Ванессой была взаимная любовь, и Ванесса проделала, как бы это сказать, восемьдесят процентов пути сближения. Если бы она внутренне этого не хотела, ничего бы не произошло. И это вовсе не был легкий романчик – раз, и пошел дальше. Это была большая любовь. Ванесса говорила: «Если тебя посадят, я пойду к Миттерану и брошусь ему в ноги». Потому что тогда президентом был Миттеран. И если бы Ванесса была сейчас тут, она была бы шокирована обвинениями, которые сыплются на мою голову. Что мне кажется омерзительным, так это слово «ребенок». Из всех молодых женщин, которых я любил, Ванесса была самой юной. Другим было шестнадцать, семнадцать, восемнадцать лет – то есть возраст, когда можно вступать в брак. Официальный возраст, когда разрешен брак, – пятнадцать лет. Но что меня всегда завораживало – клянусь кровью Христовой – это взаимность любви и страстного влечения. При этом я ужасно верный. Ванесса сама меня бросила три года спустя – потому что наши отношения были чересчур страстными и еще под давлением своих близких. Мне бы хотелось, чтобы она меня забыла.

Ф. Б. У вас есть одна фраза, которая, возможно, является ответом. По поводу Чорана вы пишете – по-моему, это очень красиво: «Чем более велик художник, тем больше он находится во власти своих наваждений». Противоречия у вас – сквозная тема. Именно противоречия составляют ваше богатство. Вы одновременно и монах, и либертен.

Г. М. Я совершенно убежден, что у сотен, тысяч французов любовная жизнь гораздо интенсивней моей. Разница между нами в том, что они не пишут. Они нотариусы, мясники, преподаватели, торговцы – все, что угодно, поэтому у них безукоризненная репутация. Написать книгу – все равно что предоставить прокурору улики. Обвинять же во всех тяжких поэтов и писателей – проще простого. Художников тоже. Немало художников пострадало за свои творения.

Ф. Б. «Это же слава, Пьер-Франсуа!» Коль скоро речь о славе, можно также процитировать мадам де Сталь: «Слава – это блистательный траур по счастью».

Г. М. Да, можно добавить и Шатобриана: «Слава – для того, чтобы вас любили». «Слава» – это звучит красиво.

Чак Паланик[59]

Бог ты мой! Я ведь не робкого десятка. Я говорю по-английски, читаю по-английски, порой даже думаю по-английски. Но как произносится «Palahniuk?» Что-то я теряюсь… Кстати, недурно для первого вопроса…

Ч. П. Произносится «Поланик».

Ф. Б. Дорогой Чак «Поланик», спасибо за «Choke» («Удушье»)! Англосаксонские писатели зачастую куда более трудолюбивы, чем представители нашей древней нации. Вы пишете про будущее. А может быть, будущее внушает вам страх? Или вас пугает не будущее, а настоящее? Вот, вылил на вас ушат вопросов… Теперь вам слово: отвечайте!

Ч. П. (Смеется.) Что такое будущее? Будущего не существует. Есть только настоящее. Я в будущее не верю, это суеверие какое-то.

Ф. Б. Ваши книги – сначала «FightClub» («Бойцовский клуб»), потом «Survivor» («Уцелевший»), теперь «Choke» («Удушье») очень актуальны. Они описывают страшный и одновременно очень смешной мир. Вы стремитесь рассмешить или напугать читателя?

Ч. П. Я пытаюсь научить людей смеяться над своими страхами. Что бы это ни было – смертельная болезнь, старость или насилие. Я хочу, чтобы люди были способны смеяться над тем, чего они больше всего боятся. Это их как-то раскрепощает. В «Удушье» речь идет не о настоящем, а о тех, кто продолжает жить прошлым и никак не может с ним расстаться. Так поступает большинство людей. Они как мальчишки, только что сдавшие на права и примеряющие к реальной жизни правила, осевшие в их голове. Книга показывает, как это преодолеть.

Ф. Б. После Тайлера Дёрдена из «Fight Club» и Тендера Брэнсона из «Survivor» вашим героем стал Виктор Манчини в «Choke». Этот молодой парень травмирован своей матерью. Став взрослым, он пытается ей помочь. У матери начинается Альцгеймер, ее кладут в больницу. Сын, чтобы платить за больницу, придумывает следующий трюк: он идет в дорогой ресторан и там делает вид, что подавился и задыхается. Почему он это делает?

Ч. П. Ему кажется, что он дает людям возможность стать в глазах окружающих героями, публично спасти кого-нибудь от смерти, а потом всю жизнь рассказывать, как это было. Спасая его, люди применяют метод Геймлиха.

Ф. Б. Но денег-то они ему не дают!

Ч. П. Да нет, дают! Им же надо помочь ему выжить. Мертвеца-то чего спасать? Было бы смешно рассказывать: «Я тут спас жизнь одному чуваку… он, правда, умер». Он должен жить, чтобы доказывать правдивость их истории. Кончается тем, что они его содержат, и таких сотни. Все это продолжается до тех пор, пока однажды не выясняется, что все они поддерживают одного и того же человека.

Ф. Б. К этому добавляется еще одно обстоятельство…

Ч. П. Да, он сексоголик.

Ф. Б. Это такая болезнь. По-моему, ею больны все мужчины. Когда он не задыхается, он… я знаю, вы не можете произнести это слово, Чак… Он «fuck»! Он этим совершенно одержим!

Ч. П. И это не то же самое, что «заниматься любовью», – для него это своего рода анестезия! Единственный способ ничего не чувствовать. Он совершенно изматывает себя, занимаясь сексом со всеми и везде, где только это возможно. Так поступают все сексоголики.