Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. - Каменецкий Евгений - Страница 12

А через пару недель и Нину отправили в интернат города Новосибирска. Документов у нее, конечно, никаких не было. Они остались на дне Ладожского озера. Пришлось выдать справку за моей подписью и штампом полевой почты 122-й танковой бригады. Нина попросила написать в справке мою фамилию и отчество: «Хорошилова Нина Петровна». Я не знаю, как эта справка выглядела с юридической точки зрения, но другого мы не могли ни сделать, ни придумать.

Нине, как и Пете, сшили шинель с танковыми эмблемами в петлицах, выдали кирзовые сапоги, подобрали шапку-ушанку со звездочкой. Дали ей на дорогу денег, сухой паек. Живое участие в судьбе Нины приняли танкисты нашей бригады и врачи А. В. Куранов, Я. А. Гернштейн, Д. М. Сафонов и другие.

Радостью и печалью отозвались в сердце эти проводы. Каждый на прощанье говорил девочке ободряющие слова: будем тебе писать, обязательно встретимся после войны. Но мы сознавали, что не всем удастся узнать о дальнейшей судьбе Нины. Многие из моих товарищей пали на полях сражений, а мне посчастливилось остаться в живых. Помню последние слова Нины, помню все оттенки детского голоса, срывающегося на крик: «Вы — мой второй отец, никогда вас не забуду!»

Мне известно, что отец девочки погиб в боях за Родину. По некоторым данным, Нина после войны возвратилась в Ленинград. Пытался ее разыскать, но безуспешно, однако надежды не теряю.

Зато я с радостью узнал, что Петя закончил Академию бронетанковых войск. Теперь он генерал-лейтенант Петр Владимирович Данилов. Его мечта сбылась.

Иван Чинарьян. Одиннадцать нашивок

У Владимира Наумовича редкая украинская фамилия — Коцюруба. Сам он — коренастый, плотный, заметный человек, а уж про его судьбу, особенно военную, можно просто сказать — необыкновенная. Когда ему было 15 лет, он жил трудно, пас скотину — пережил и голод, и холод. Потом была биржа труда. Поехал в Забайкалье, в Читу, прошел всю строительную выучку — каменные, кирпичные, печные, бетонные, арматурные, малярные, столярные, плотничьи дела знал и умел творить. 5 марта 1942 года, уже вполне взрослым и самостоятельным, но, правда, без среднего образования, пошел Владимир Коцюруба на защиту Родины своей. Три года и два месяца он провоевал так, как могла бы, скажу без преувеличения, воевать целая рота. А званием вышел самым малым в пехоте — ефрейтором.

Мне посчастливилось познакомиться с этим удивительным человеком в сентябре 1945 года в Чите, куда судьба военного корреспондента в одночасье забросила меня с далекого запада, из 2-го Белорусского на восток — на Забайкальский фронт.

Познакомился я тогда с Владимиром Коцюрубой и в присутствии его супруги Анны Семеновны попросил изложить на бумаге все, что с ним было на войне. И он честно выполнил мою просьбу — написал, как он прожил эти три года и два месяца. Да еще отдал мне подлинные документы из своей воинской части 21498.

…Прошло полвека. С трепетом, с труднообъяснимым чувством я держу восемь листочков биографии. Пожелтелые странички, написанные чернилами, потерявшими свой былой цвет: передо мной «Моя автобиография». И я вижу его, представляю Владимира Коцюрубу живым, веселым, очень скромно живущим в простеньком деревянном домике под номером 103 на улице Чкалова.

Помнится, пришлось не раз ходить в военкомат, еще куда-то, чтобы подбросили Володе и Анне дровишек и еще кое-что для житья-бытья.

В ноябре 1945 года я опубликовал во фронтовой газете «На боевом посту» очерк «История десятой нашивки». А мой фронтовой товарищ Петр Ашуев сделал фотоснимок, запечатлевший счастливую чету — Владимира Наумовича и Анну Семеновну.

Из автобиографии Владимира Коцюрубы

Родился 1 августа 1909 года в рабочей семье. Отец помер в 1924-м, а мать в 1933-м. Приходилось пробовать, какой лучше хлеб. Жизнь моя проходила неплохо, но и не хорошо, был все же в достатках. В марте 1942 года ушел на защиту своей земли, чтобы заменить трех погибших братьев. Решил: сколько буду жить, столько и буду бороться за нее до самой смерти. С первых дней военная служба показалась очень трудной, но усвоил все, что надо было в бою для меня. Четыре месяца ученья прошли, и мы поехали на запад, на фронт. До Сталинграда было 140 километров. Я впервой здесь понюхал, что такое война. На нас напал с неба немец и давай бомбить. Выгрузились из эшелона, маршем ушли на Ростов. Продуктов не было, кто что имел, то и ел. Но шли мы не робея, каждый забайкалец и сибиряк, хоть и был голодный, но бодрый и гордый солдат. Друг друга веселили. Так дошли до Дона-реки, сделали привальчик. Потом нас отсюда направили на передовую. Тут мы увидели в воздухе ракеты немецкие, трассирующие пули… Окопались, пристрелялись. Пришла команда, и ночью направили нас в другое место, потом в третье. А вот здесь-то шел большой бой. И артиллерия била, и с воздуха палили — вокруг дым, рвались снаряды, жужжали пули, гудели самолеты, стонали раненые. Такие страшные пять дней на Котельническом направлении в 488-м стрелковом полку, где я воевал с винтовкой, мне не забыть никогда. В этом бою меня сшибла немецкая мина, ранило в правую ногу. Попал первый раз в госпиталь, потом в команду выздоравливающих — и я в боевом строю уже в другой гвардейской дивизии. 25 ноября в бою за железную дорогу утром меня ранило в лоб. Снова госпиталь, но не надолго — на два месяца, и опять в боевые порядки, теперь уже в другую гвардейскую.

Февраль 1943 года. Уж очень рвался я попасть в украинские края — к Житомиру поближе, где жила семья брата, но послали севернее. Здесь под огнем немецким хотел перебежать на другую позицию — ранило в левую ногу. Через пять месяцев после лечения назначили меня в 247-й гвардейский полк — стал автоматчиком. Бои шли под Харьковом. В июле при стремительном наступлении и форсировании речки осколком тяжелого снаряда снова ранило, но в правую руку. Пришлось форсировать водную преграду в обратном направлении — в госпиталь. Прошло три месяца и — новый полк гвардейской дивизии.

В бою за Оршу получил снова ранение в левое плечо. На лечение пошло на этот раз мало времени.

В первых числах января 1944 года неподалеку от Ленинграда осколок угодил опять в правую руку. Три месяца на лечение ушло. И на этот раз новая часть, новые товарищи. Я уже теперь бывалый солдат. И молодые и опытные бойцы расспрашивали, что да как воюю. А старые пытали: «А ты в бога веруешь?» Я отвечал — «верую», но в наступлении, когда вспоминаю «всех святых». Когда мы брали пленных, они спрашивали, что это за русская команда в наступлении и произносили по-своему, коверкая, наши вгорячах в атаке сказанные слова. Этих слов немцы боялись больше всего.

А еще старослужащие говорили, что я вроде волшебника. Это же надо — столько раз быть в пехоте, в боях, получить не одно ранение и живым остаться. Не может человек так удачно выходить из переплета. А переплеты бывали.

Был такой случай. Мы обошли сопку у деревни, немцы положили нас огнем, а я оказался при наступлении под самым их блиндажом, в мертвом пространстве, потом ребята смеялись — попал к немцам в «гости». Мне вперед нельзя — они уложат, назад — свои. Почти сутки пролежал ни туда, ни сюда. Наши думали, что мне каюк, а я изловчился в темноте, приполз к своим. Пару часов отдохнул и пошел со всеми вперед, но опять не повезло — ранило в руку.

Весной 1944 года попал на Прибалтийский фронт. Здесь я уже стал первым номером ручного пулемета. Отбивали атаку за атакой за день раз пять. Я был в блиндаже, и надо же, и тут меня нашел осколок снаряда — он проскочил между ног и впился в ягодицу. И смех и грех. Выйти из блиндажа нельзя, я помогал набивать патронами магазины, диски. Только к вечеру смог уйти с поля боя. Это было 13 апреля 1944 года.

Честно скажу, я уже ничего не боялся, только бы не попасть в плен раненым. Я врачу говорил: мне надоело все время в раненых ходить. Что делать? Только и знаю — марш, на передок, госпиталь, опять — марш, передний край, бой, новые друзья. А где старые товарищи? В земле… Скорее бы выписаться и к своим, хочется быть живым и встретить победу, только бы отпустили — на фронте рана заживет.