Наш общий друг. Том 2 - Диккенс Чарльз - Страница 75

Подлым человеком был бы Юджин, если бы эта мольба не тронула его. И, полный раскаяния, он робко спросил:

— Неужели я причинил вам такое зло, Лиззи?

— Нет, нет! Все можно поправить. Я говорю не о прошлом, мистер Рэйберн, а о настоящем и будущем. Не потому ли мы с вами стоим сейчас здесь, что вы вот уже два дня неотступно преследуете меня на виду у всех? Не для того ли, чтобы избавиться от ваших преследований, я согласилась прийти сюда, на свидание с вами?

— Опять нелестно для моего самолюбия, — угрюмо проговорил Юджин. — Но так оно и есть. Вы правы!

— Тогда я прошу, молю, заклинаю вас, мистер Рэйберн, уезжайте отсюда! Подумайте, что мне придется сделать, если вы не уедете!

Он помолчал минуту-другую н потом спросил:

— Что? Что вам придется сделать из-за меня, Лиззи?

— Бежать отсюда. Я живу здесь спокойно, получила хорошую работу, меня все уважают. А из-за вас мне придется бросить здешние места, как я бросила Лондон, и снова искать себе, пристанища, и снова скрываться.

— Лиззи, неужели вы решили бежать от… простите, что я называю вещи своими именами… бежать от человека, который любит вас?

— Да, — ответила она не задумываясь, хотя голос у нее дрогнул. — Я решила бежать от этого человека. Несколько дней назад здесь умерла одна бедная женщина. Она была на десятки лет старше меня. Я случайно нашла ее умирающей под открытым небом, на мокрой земле. Вы, наверно, слышали о ней?

— Да, кажется, слышал, — ответил он. — Ее фамилия Хигден?

— Ее фамилия Хигден. Слабая, дряхлая, она до последней минуты осталась верна себе, и в свою последнюю, предсмертную минуту взяла с меня слово, что ее воля будет исполнена. Я найду силы поступить так же. Мистер Рэйберн, если у вас хватит жестокости — но этого не может быть! — если у вас хватит жестокости преследовать меня всюду, куда бы я ни скрылась, я умру, но не уступлю вам.

Юджин не отрывал глаз от ее молодого прекрасного лица, и восхищение, гнев, укоризна слились воедино в его молодом прекрасном лице, и Лиззи, втайне отдавшая ему свое переполненное любовью сердце, не выдержала этого взгляда. Она изо всех сил старалась сдержать себя, но он видел, что решимость ее тает. И когда от ее решимости не осталось и следа, когда Юджин впервые понял, как сильна его власть над этой девушкой, она пошатнулась, и он едва успел подхватить ее.

— Лиззи! Побудьте так хоть минуту! Ответьте на мой вопрос. Если бы я не был отдален от вас своим положением, как вы говорите, если бы между нами не лежала пропасть, неужели вы стали бы настаивать на моем отъезде?

— Не знаю, не знаю! Не спрашивайте меня, мистер Рэйберн. Пустите… я пойду.

— Лиззи! Клянусь вам, я не стану вас удерживать. Клянусь, вы уйдете отсюда одна! Я не пойду за вами, не буду больше преследовать вас — только ответьте мне!

— Какого ответа вы от меня ждете, мистер Рэйберн? Разве я могу знать, как бы я поступила, если бы вы были не тем, что есть.

— Если бы я был не тем, чем кажусь вам, — сказал Юджин, искусно подменив ее слова, — неужели вы ненавидели бы меня?

— Ах, мистер Рэйберн! — умоляюще, сквозь слезы проговорила она. — Вы слишком хорошо меня знаете, чтобы так думать обо мне.

— Если бы я был не тем, чем кажусь вам, Лиззи, неужели вы остались бы по-прежнему безразличной ко мне?

— Ах, мистер Рэйберн! — снова ответила она. — Повторяю, вы слишком хорошо меня знаете.

В этой беспомощно поникшей у него на руках девушке было что-то такое, что говорило: сжалься над ней, не требуй, чтобы она открыла тебе свое сердце. Но он не сжалился и заставил ее признаться.

— Если, зная вас, Лиззи, я действительно не смогу поверить, что вы ненавидите меня, горемыку, или что вы безразличны к моей судьбе, дайте мне услышать еще больше, прежде чем мы расстанемся. Скажите, как бы вы поступили, если бы считали меня равным вам во всем?

— Это невозможно, мистер Рэйберн! Разве я могу представить вас равным себе? Если бы это было возможно, тогда вы бы перестали быть самим собой. Тогда я не могла бы вспоминать тот поздний вечер, когда впервые увидела вас и вышла из комнаты, не вынеся вашего пристального взгляда. Или ту ночь и утро, когда вы сказали мне, что мой отец умер. Или те вечера, когда вы навешали меня в моем новом пристанище. И то, как вы поняли, что я никогда ничему не училась, и помогли мне исправить эту мою беду. И то, как я благоговела перед вами, дивилась и думала сначала, какой вы хороший, добрый, что заботитесь обо мне.

— Думали так только сначала, Лиззи? А что вы думали потом? Что я дурной человек?

— Нет, я этого не говорю. Я этого не думаю. Прошла первая радость, прошло первое удивление, что меня заметил человек, так непохожий на всех, кого я знала раньше, и тогда мне стало ясно: не надо нам было встречаться.

— Почему?

— Потому что я вам не ровня, — чуть слышно ответила она. — Потому что все это безнадежно и ни к чему не приведет. Пощадите меня.

— А обо мне, Лиззи, вы подумали? — с укоризной спросил он.

— Нет, мистер Рэйберн. До сегодняшнего вечера не думала.

— Позвольте узнать, почему?

— До сегодняшнего вечера я не подозревала, что надо подумать и о вас. Но если это надо, если вы сказали мне правду о себе и если жизнь не сулит нам ничего, кроме разлуки, тогда да спасет вас господь, да смилуется он над вами!

Душевная чистота, с которой она открыла в этих словах частицу своей любви и своей боли, на миг проникла ему в сердце. Он обнял ее, словно она умерла и в смерти стала для него святыней, и поцеловал в лоб, как целуют умерших.

— Я обещал оставить вас одну. Позвольте хотя бы издали следовать за вами. Уже стемнело… вы так взволнованы.

— Я привыкла ходить одна по вечерам. Прошу вас, не провожайте меня.

— Хорошо, попытаюсь… Даю слово сделать все, что в моих силах, Лиззи, но других обещаний сегодня не ждите.

— Мистер Рэйберн, пожалейте и меня и себя и уезжайте отсюда завтра утром.

— Попытаюсь.

Юджин сказал это с необычной для него серьезностью. Она подала ему руку, быстро отняла ее и зашагала вдоль берега реки.

— Неужели Мортимер поверил бы этому? — пробормотал он, оставшись один. — А я сам верю?

Оба вопроса относились к тому обстоятельству, что на руке, которой он прикрывал глаза, были слезы. «Вот нелепость! Если бы кто увидел меня сейчас!» — тут же мелькнуло у него в голове. А следующую мысль родило недовольство той, кто была причиной этих слез: «Но все-таки моя власть над ней бесспорна, что бы она там ни говорила».

Подумав это, он вспомнил ее лицо, когда она опустила голову, не выдержав его взгляда. И как и в первый раз, тревога почудилась ему в ее мольбах и в слабости, которую ей не удалось преодолеть.

— Она любит меня! А такая сильная натура должна быть сильной и в любви. Она не может отдаваться одному чувству всецело, другому наполовину, а в третьем проявлять малодушие. Нам с ней придется быть верными себе до конца. Если моя натура поминутно взыскивает с меня, ей тоже не избежать этого.

Продолжая разбираться в самом себе, он думал: «А если жениться на ней? Если пойти на такую нелепость, как переписка с МПР по этому вопросу? Узнав о моей женитьбе, МПР, безусловно, призовет на помощь все свои умственные способности. Какими же доводами он вооружится против меня, законника? „Тебе претила женитьба ради денег и ради положения в свете, так как перед тобой маячил страшный призрак — скука. А ты не боишься заскучать, если женитьба не принесет тебе ни денег, ни положения в свете? Ты отвечаешь за себя?“ И законник, несмотря на все свое адвокатское красноречие, в глубине души должен будет признать: „Правильно рассуждаете, МПР! Я за себя не отвечаю“.

Призвав на помощь свое обычное легкомыслие, Юджин вдруг почувствовал всю недостойность и пошлость такого тона там, где речь идет о Лиззи.

— Да… — продолжал он через минуту. — Хотел бы я видеть человека (Мортимер исключается), который взялся бы убеждать меня, что это чувство к красивой и достойной девушке, против моей воли родившееся во мне, не настоящее и что я не останусь верен ему. Повидать такого человека, который сказал бы мне все это и вдобавок попытался бы развенчать ее в моих глазах, хорошо было бы именно сегодня, так как сегодня я особенно злюсь на некоего Рэйберна — личность малопривлекательную, а если уж злиться, то лучше на кого-нибудь другого. «Юджин, Юджин, Юджин! Нехорошее дело ты задумал!» — вот что вызванивают колокола Мортимера Лайтвуда, и сегодня в них слышится что-то уж очень печальное.