Наш общий друг. Том 2 - Диккенс Чарльз - Страница 66

— Побольше спокойствия, мистер Вегг, побольше спокойствия, — воззвал к нему Венус.

— То есть побольше подслащенной водицы, сэр? — огрызнулся тот несколько заплетающимся языком. — Я взял его под надзор, и я буду надзирать за ним!

Боффин! Я провожу вас домой.

Мистер Боффин покорно слез с возвышения и отдался в руки Сайласа, предварительно дружески пожав руку мистеру Венусу. Надзиратель и поднадзорный снова вышли на улицу и через некоторое время остановились у особняка мистера Боффина.

Но даже тут, когда мистер Боффин попрощался со своим стражем и отпер дверь собственным ключом и осторожно притворил ее за собой, — даже тут всемогущему Сайласу понадобилось еще раз убедиться, насколько сильна только что обретенная им власть.

— Боф-фин! — крикнул он в замочную скважину.

— Да, Вегг? — послышалось из той же замочной скважины.

— Выходите. Покажитесь мне еще раз. Дайте поглядеть на себя.

Мистер Боффин, — о, как низко пал он с высот блаженного неведения! — покорно отворил дверь.

— Так! Ну, теперь можете идти и ложиться спать, — сказал Вегг, осклабившись.

Не успела дверь затвориться, как он опять позвал в замочную скважину:

— Боф-фин!

— Да, Вегг?

На этот раз Сайлас ничего не сказал и только изобразил посредством пантомимы, как он прищемит нос мистеру Боффину, который стоял по ту сторону двери, нагнувшись к замочной скважине. Потом он беззвучно рассмеялся и заковылял домой.

Глава IV

Тайный брак

Однажды ранним утром, торопясь отнюдь не в контору, херувимчик-папа поднялся с постели осторожно, тихонько, чтобы не разбудить величественной мамы, покоившейся рядом с ним. У папы было назначено в этот день важное свидание с обворожительной женщиной.

Однако папа и обворожительная женщина не собирались выходить из дому вместе. Белла встала около четырех часов утра, а шляпки на ней до сих пор почему-то не было. Она поджидала папу на лестнице — точнее, сидя на верхней ступеньке, и, видимо, поджидала его только для того, чтобы поскорее выпроводить из дому.

— Завтрак готов, сэр, — шепнула она папе, крепко обнимая его. — Вам остается только поскорее все съесть и все выпить и пуститься наутек. Как ты себя чувствуешь, папа?

— Насколько я могу судить, ничуть не лучше взломщика, который еще новичок в деле и торопится поскорее унести ноги, покуда его не застигли на месте преступления.

Беззвучно рассмеявшись, Белла подхватила папу под руку и на цыпочках повела его вниз, в кухню, останавливаясь на каждой ступеньке, чтобы приложить указательный палец сначала к своим розовым губкам, а потом к губам папы, по излюбленному ею способу целовать его.

— Ну, а как ты-то себя чувствуешь, друг мой? — спросил Р. У., когда Белла подала ему завтрак.

— Я радуюсь, папочка, что прорицатель не ошибся и что наш хороший маленький человечек ведет себя так, как было предсказано.

— Гм! Хороший маленький человечек — только он один? — воскликнул Р. У.

Белла наложила еще одну печать на папины губы, потом опустилась на колени рядом с ним и сказала:

— Слушайте, сэр! Если вы сегодня станете у черты вместе со мной, как вы думаете, что вам за это будет? Что обещано в награду тому, кто покажет себя молодцом при некоторых известных вам обстоятельствах?

— Забыл, мое сокровище, честное слово, забыл. Нет, кажется, помню! Уж не об этих ли прелестных локонах шла у нас речь? — И он ласково провел рукой по ее волосам.

— В самом деле, не о них ли! — воскликнула Белла, притворно надув губки. — Вот это мне нравится! Да будет вам известно, сэр, что прорицатель с радостью заплатил бы пять тысяч гиней (если бы это было ему по карману, чего, увы! о нем сказать нельзя) за тот прелестный локон, который я отрезала для вас! Вы, сэр, даже вообразить себе не можете, сколькими поцелуями он осыпал ту жалкую (по сравнению с вашей) прядку, что я отрезала ему. И он носит мой подарок на груди — да! Ближе к сердцу! — Белла несколько раз кивнула: — У самого сердца. Но так и быть, вы сегодня пай-мальчик и другого такого пай-мальчика не сыщешь во всем белом свете, и за это я награжу вас цепочкой, сплетенной из моих волос, и надену ее вам на шею собственноручно.

Когда папа наклонил голову, она немножко прослезилась, а потом сказала, предварительно утерев слезы о его белую жилетку и рассмеявшись над несуразностью такого поступка:

— Теперь, папочка, я возьму тебя за руки, сложу их ладонями вместе, а ты повторяй следом за мной: «Моя маленькая Белла…»

— Моя маленькая Белла, — повторил папа.

— Я тебя очень люблю…

— Я тебя очень люблю, моя дорогая, — сказал папа.

— От себя ничего добавлять не полагается, сэр. Ведь в церкви вы повторяете только то, что говорит священник, так и тут: будьте добры следовать за мной.

— «Мою дорогую» беру назад, — сказал папа.

— Вот богобоязненный мальчик! Ну, дальше: ты всегда была…

— Ты всегда была… — повторил папа.

— …злющей…

— Неправда, — сказал папа.

— …злющей (слышите, сэр?). Злющей, капризной, привередливой, неблагодарной дрянью. Но будем надеяться, что теперь ты исправишься, и я благословляю и прощаю тебя. — Тут она забыла, что папе надо повторять все это, и кинулась ему на шею. — Папочка! Если бы кто знал, сколько я сегодня думала о нашей первой встрече со старым мистером Гармоном — помнишь, ты мне рассказывал, как я тогда топала ногами, ревела и колотила тебя этим ненавистным капором! Родной мой! У меня теперь такое чувство, будто я с самого рождения только и знала, что топать ногами, реветь и колотить тебя своими отвратительными капорами!

— Вздор, моя дорогая! А что до капоров, то капоры у тебя всегда были очень миленькие, потому что шли к тебе или, может, ты сама к ним шла, не знаю, но так всегда было, сколько я тебя помню.

— Бедненький мой папа! А когда колотят капором, это больно? — покаянным тоном спросила Белла, что не помешало ей фыркнуть, как только она представила себе это зрелище.

— Нет, дочка. Муха и та не почувствует.

— Но я, наверно, хотела сделать тебе больно, иначе незачем было и колотить, — сказала Белла. — Папа, а за ноги я тебя щипала?

— Так, слегка, душенька. А знаешь, не пора ли мне…

— Пора, пора! — воскликнула Белла. — Если я не перестану болтать, тебя, чего доброго, сцапают тут. Беги, папа, беги!

Осторожно, на цыпочках, они поднялись по ступенькам, Белла так же осторожно отомкнула запор на двери, и, получив на прощанье крепкий поцелуй, папа вышел из дому. Отойдя на несколько шагов, он оглянулся; тогда Белла послала ему воздушный поцелуй и выставила ножку, показывая воображаемую черту.

Он сделал то же самое, подтвердил, что все помнит, и быстро зашагал дальше.

Час-другой Белла задумчиво бродила по садику около дома, а потом, поднявшись в спальню, где мирно почивала неукротимая Лавви, надела, казалось бы простенькую, но тем не менее коварную по своему изяществу шляпку, еще накануне сделанную ее собственными руками.

— Я пойду погулять, Лавви, — сказала она, нагибаясь и целуя сестру. Неукротимая быстро повернулась на другой бок, пробормотала, что вставать еще рано, и, не очнувшись как следует, снова погрузилась в сон.

Полюбуйтесь теперь на Беллу! Полюбуйтесь, как эта девушка, милее которой не видело даже летнее солнце, легкой походкой идет по улице! Полюбуйтесь на папу, который поджидает Беллу, спрятавшись за водокачку, по меньшей мере в трех милях от своего родного дома! Полюбуйтесь на Беллу и папу, когда они садятся на первый пароход, направляющийся ранним утром из Лондона в Гринвич!

Кто-нибудь ждет их в Гринвиче? Весьма возможно. Во всяком случае, мистер Джон Роксмит появился на пристани почти за два часа до того, как покрытый угольной (а для него золотой) пылью маленький пароходик начал разводить пары в Лондоне. Весьма возможно. Во всяком случае, мистер Джон Роксмит выказал явное удовлетворение, увидев их на борту этого пароходика. Весьма возможно. Во всяком случае, Белла, едва ступив на берег, как ни в чем не бывало взяла мистера Джона Роксмита под руку, и они пошли с пристани в облаке такого счастья, что оно подняло с земли одного угрюмого, как сыч, старого инвалида[27] и отправило его следом за ними на разведку. Обе ноги были деревянные у этого старого инвалида, и за минуту до того, как Белла сошла с парохода и продела свою доверчивую руку под локоть Роксмита, единственный смысл существования заключался для этого старого сыча в табаке, да и в нем вечно была нехватка. Выбросило на сушу старого сыча, и сидел он, увязнув по самый бушприт в тине, когда Белла в один миг сняла его с мели и пустила в плаванье.