Я падаю вниз (СИ) - "Dru M" - Страница 11

Но Паша вдруг становится передо мной на колени и наклоняется. Расстегивает ширинку моих брюк, тянет вниз трусы, высвобождая вялый еще член.

Я смотрю с удивлением на его черную вихрастую макушку и чувствую, как он берет член в рот, как неуверенно проводит языком, оставляя горячий влажный след. Я возбуждаюсь против воли и доводов разума. Кровь приливает к паху, а сердце стучит надсадно и громко.

Паша действует медленно и отрывисто.

Я понимаю, что могу сорваться от одного только факта, что хочу трахнуть его рот так глубоко, чтобы вырвать из него рефлекторный протяжный хрип. Поэтому отстраняю его за волосы и вру предательски дрожащим голосом:

— Ты тоже… Нихуя не умеешь сосать.

Паша не выглядит уязвленным. Только хмурится и грубо стряхивает мою руку.

— Не надо, — произносит жестко, глядя на меня снизу-вверх. — Верни мне хоть толику настоящего Рысика, окей?

— Жалкого ведомого мальчишку? — цежу сквозь зубы. Кожу, которой он успел коснуться языком, неприятно холодит. — Безвольного, лишенного гордости и обесцененного?

Паша вздыхает и качает головой.

— Восторженного мелкого ублюдка, — произносит он, едва выдавливая из себя слова. Через силу, потому что желание сказать сильнее любой издевки или инстинкта ломать. — Который когда-то сунул мне красное душистое яблоко в портфель на перемене и нарисовал на моей парте дебильную рожицу, подписав ее как курица лапой — «Лешка». Светлого искреннего Рысика, который добр всегда… Который добр настолько, что к этому привыкаешь как к блядской ежедневной рутине и перестаешь ценить. Его мне верни, а так можешь хоть материться, хоть побить меня, если тебе хочется.

Слова застревают у меня в глотке.

Он вновь склоняется к моему паху и проводит носом по линии светлых жестких волосков. Облизывает поджавшиеся яички, и я чувствую, как он щербинкой между зубов, острой, царапающейся, проходится по кожице мошонки, прежде чем прихватить ее сухими губами.

Я запрокидываю голову и дышу рвано и громко.

У меня встает быстро. Я даже не успеваю перевести дух, как Паша втягивает в рот открывшуюся головку и плотно сжатыми губами скользит по члену. Как его сдавленный рокочущий стон оказывается одуряющей сладкой пыткой, заставляющей резко несдержанно толкнуться в его рот.

Паша сосет грубо, почти жадно.

Хлюпанье громким отзвуком рикошетит в маленькой глухой подсобке, распаляя и смущая одновременно. Я вплетаю пальцы в его мягкие волосы и тяну на себя, заставляя Пашу давиться моим членом и собственной слюной. Утыкаюсь затылком в край стеллажа и издаю протяжный полный удовольствия всхлип, из-за которого Паша замирает на краткое удивленное мгновение, но тут же продолжает сосать, загоняет головку за щеку и с силой трет ее кончиком языка.

Я бездумно глажу его волосы и поскуливаю, отчаянно пытаясь задавить в себе стон и зреющее довольство. Мне не хочется показывать, как мне хорошо, как сильно мне сносит крышу, но когда Паша начинает постанывать и пытается потереться собственным стояком о мою ногу, я не выдерживаю.

— Паша…

Он упрямо отстраняет мою руку, которой я пытаюсь его оттолкнуть, плотнее сжимает губы вокруг чувствительной набухшей головки и глотает всю сперму, когда я кончаю с громким несдержанным вскриком. Тело становится легким и непослушным от растекшейся по венам будоражащей эйфории, от притока гормонов, которые разбили реальность перед глазами на сотни ярких осколков. Я руками хватаюсь за полки стеллажа, чтобы не упасть, и смотрю вниз, на Пашу, который тщательно облизывает мой член и дрожащими руками, тяжело дыша от сбитого неудовлетворенного желания, надевает на меня сползшие до колен трусы и брюки.

— Спасибо.

Почему-то это говорит он, хотя слово благодарности больно царапалось, не в силах вырваться, в моей глотке.

Я смотрю на белесые капли спермы на его лице и тянусь стереть липкие следы. Паша перехватывает мою ладонь и с силой сжимает, задерживая у своей щеки.

И только тогда я с удивлением понимаю.

Он дрожит, потому что плачет.

========== 8 ==========

«Дорогой Рысик.

Нет, пожалуй, не так. Ублюдочный мелкий паршивец, вывернувший наизнанку все, что я когда-либо считал собой. Привет. Привет, мелкий паршивец.

Мне приходится говорить с тобой в письменной форме, хотя ты знаешь еще с началки, что из меня хуевый писака. Еще более хуевый, чем человек, если только такое возможно.

Я знаю, что тебе не нужны мои оправдания. И лишь потому я излагаю их на бумаге. Чтобы ты мог скомкать все эти никчемные слова, сжечь или выбросить. Чтобы ты мог отвернуться, чтобы ты мог закрыть глаза, чтобы ты мог избавиться от них и больше никогда не вспоминать.

Чтобы ты мог сказать, как я сказал себе этим утром, пока писал это письмо — «Все брехня. Это нихера не умаляет твоей вины. Гори в аду, бесхребетная мразь».

Не нужно говорить, что алкоголь всегда сносил мне башку и отключал и без того отсутствующие тормоза. (Спасибо генам моего папаши).

Не нужно говорить, что я ждал тебя в тот день, как ждут чуда или решительного толчка в новую, лучшую жизнь. Не нужно говорить, что я слетел с катушек, когда ты не пришел. Не нужно говорить, что я воспринял это как приказ катиться обратно в свою ебанутость, воспринял как твое нежелание меня принять.

Не нужно говорить, что я сочинил целую речь и продумал каждое слово, которое хотел тебе сказать. Не нужно говорить, что я вымыл свою комнату, как мог, что сидел до четырех утра, одетый — еб твою мать — в самое лучшее, что у меня было, не смыкая глаз.

Не нужно говорить, сколько я выпил. (До той степени, что не мог сосчитать пальцы на своих руках).

Не нужно говорить, что я не помню, что сказал тебе, когда ты пришел со своими большущими взволнованными глазами, когда ты попытался объясниться. Не нужно говорить, что каждый удар, который обрушился на тебя, обратился на меня в стократ, когда я проснулся на следующий день на полу своей комнаты.

Не нужно говорить, как я хотел бы все исправить.

Не нужно говорить, что мне жаль.

Тебе ничего из этого не нужно, потому что исправить свои ошибки или повернуть время вспять я не могу.

Просто знай, что я хотел бы, чтобы у тебя все было хорошо. На-ебаное-всегда хорошо. Чтобы у тебя было свое долго и счастливо в прекрасном спокойном месте в окружении прекрасных людей. Чтобы тебя целовали ласковые губы и обнимали сильные руки. Чтобы на тебя смотрели восхищенными глазами. Чтобы тебя любили так сильно, как ты этого заслуживаешь.

А еще знай, что больше всего в жизни я жалею о том, что ты меня встретил. Что подложил мне яблоко в портфель, что посчитал меня достойным твоей дружбы.

Наверное, это лучшее, что случилось в моей жизни. И в то же время это худшее, что случилось с тобой. Поэтому я ненавижу тот злоебучий день.

Вот и кончились никчемные, ничего не значащие слова.

Пожалуйста, я прошу тебя только об одном. Найди в себе силы быть счастливым, Рысик. Поезжай в Питер. Пожалуйста, уезжай из этой богом забытой дыры навстречу новой, не отравленной прошлым жизни. Беги, беги, беги. Спасай светлого наивного мальчишку, не позволяй никому его в тебе затравить.

Беги и прощай навсегда, мелкий паршивец.

Спасибо за то яблоко.

Паша».

Забавно.

С чего это я вдруг вспомнил об этом письме, откопал его в нижнем ящике письменного стола и перечитал так жадно, будто впервые увидел?

Кажется, это случилось чертовски давно, в прошлой жизни или вовсе не со мной. Уже четыре года минуло с того дня, как мне пришлось перебраться в Петербург. Не потому, что я тогда этого хотел, хотя сейчас уже и не вспомнить, что творилось у меня на уме.

Просто в какой-то момент разболелся из-за полученных травм левый глаз, резко упало зрение, и пришлось подыскивать клинику для обследования и лазерной коррекции. Мама сказала, что это хороший повод, чтобы перебраться в северную столицу, освоиться и попробовать начать новую жизнь. Я отчетливо помню, что не собирался никуда уезжать, но вопросы здоровья не дали мне выбора, и я сел на поезд.