Путь меча - Чейни Дэвид - Страница 34

Канеоки особенно настойчиво пытался выяснить прошлое Йоши; он не раз заводил с сэнсэем разговор о том, каковы были основания принять Йоши на работу. Ичикава обычно молчал о прошлом Йоши. Однако однажды он с гордостью отметил, что на его мече была гравировка работы Йоши. Канеоки знал, что меч был выкован в кузнице Ханзо. Он ничего не ответил, но в течение остального вечера задумывался и мало говорил. Возможно, сведения о том, что Йоши когда-то работал у Ханзо могли пригодиться в будущем. Канеоки этого не забудет.

Пятнадцатый день седьмого месяца 1176 года был первым днем Праздника Мертвых, и студенты были отпущены в начале дня. Они отправились в Сарашину, чтобы принять участие в особом буддистском богослужении. Они собирались остаться там допоздна и посмотреть обряд зажигания костров, которые должны помочь духам умерших найти дорогу домой.

Йоши и Ичикава остались вдвоем в пустынном доджо.

С тех пор как Йоши доверили обучать его первую группу, прошел двадцать один месяц. Преподавая, он учился сам и прекрасно выучил свой предмет.

В день прибытия Йоши Ичикава обещал ему, что если он усвоит его науку, то у Йоши разовьются и ум, и внутренняя сила. Это не было пустым обещанием. Под руководством Ичикавы Йоши сделал огромные успехи. Он уже не был учеником или даже помощником. Он был назначен, к досаде Канеоки, заместителем Ичикавы, вторым по старшинству. Ичикава полагался на стойкость и разумность Йоши, а также на его преданность школе. Уважение же Йоши к Ичикаве росло с каждым днем. Несмотря на разницу в возрасте, они были близкими друзьями.

Йоши не раз случалось на деле доказывать свою верность и смышленость, и поэтому Ичикава постепенно передавал ему заведование делами школы. Они продолжали быть учителем и учеником — это не могло измениться, — но, когда они оставались вдвоем и были свободны от преподаваний, они откровенно обсуждали занятия учащихся и будущее академии.

Последние лучи солнца светили сквозь бамбуковые жалюзи и отражались ярким сверканием от оружия, развешанного по стенам. Йоши и Ичикава кончили обсуждать дела школы. Они сидели по-турецки на алых подушках, рядом с ними стоял поднос с пустым чайником и двумя чашками, и его перевернутое изображение виднелось на натертом полу. Йоши глубоко вздохнул, вдыхая запахи масла, горького чая, ладана и слабые испарения десятков тысяч практических занятий.

В комнате было тихо, она была хорошо знакома, но, несмотря на тишину и спокойствие, Йоши был взволнован. Ему следовало бы быть удовлетворенным работой, которую он выполнил вместе с Ичикавой, однако он не испытывал удовлетворения. Была одна тема, которую они не затронули.

— Сэнсэй, — сказал он голосом, хриплым от сдерживаемого чувства. — Я был терпелив. Ваше учение я запечатлел и в сердце, и в памяти. Теперь мне пора принять вызов Канеоки. Дня не проходит, чтобы он меня не поставил в невыносимое и безвыходное положение.

— Нам надо и его понять, — сказал Ичикава. — Для Канеоки было тяжело, что повышения он не получил. Я надеялся, что ты постараешься облегчить ему обиду.

— Сэнсэй, я старался, но это бесполезно. Он постоянно при учащихся говорит мне колкости. Дело не во мне, я могу это перенести. Я думаю о дисциплине в школе.

— Все-таки прошу тебя потерпеть еще немного. Ичикава ласково положил руку на плечо Йоши:

— Человек может жить своим мечом только определенное время, а мое время прошло. При всем моем умении и знаниях, у меня уже нет былой быстроты, не так мгновенна реакция. Мне недавно приснилось, что ты начальник этой школы, а я — дух, навестивший ее из небесных областей. Подходящий разговор в день Праздника Мертвых!

— Сэнсэй, обсуждать такие сны нет смысла. Вы самый лучший фехтовальщик, и вы останетесь начальником школы до тех пор, пока не решите уйти в отставку. — Йоши помолчал. — А что касается Канеоки, я считаюсь с вашими желаниями и буду сдерживать мое нетерпение.

Все приняли как должное новое положение Йоши, кроме Канеоки, который по-прежнему обращался с ним так, как будто он был подчиненным.

Канеоки старался по возможности меньше работать в школе, и его обычно можно было найти в гостинице, где он пил с компанией новых друзей — тремя ронинами, бродячими самураями. Все трое были смуглыми людьми мощного сложения, с густыми волосами; одеты в черные платья поверх черных хакама. У них были бритые лбы и волосы по бокам зачесаны назад по моде самураев. Все трое когда-то служили вместе у одного князя, а после того, как он был убит, они странствовали по стране, зарабатывая в качестве наемников. Они часто прохаживались по улицам Сарашины, положив руки на рукоятки мечей. Горожане их избегали.

Обычно до конца вечера вспыхивал какой-нибудь скандал. Хозяин гостиницы молча переносил убытки. Он боялся жестокости, которая ясно читалась уже во внешности этих безжалостных людей. Лучше смолчать, чем протестовать и вызвать еще худшие неприятности.

В то время как Йоши и Ичикава обсуждали поведение Канеоки, трое ронинов сидели с ним на веранде гостиницы и рассказывали о прежних военных подвигах. Каждый рассказ они запивали новой порцией сакэ. А так как эти рассказы давно уже надоели, они замолчали, сосредоточив внимание на прощальных кострах для умерших, ясно различимых над низкой оградой веранды. Молчание не могло продолжаться долго, и вскоре один из ронинов громко заявил:

— Я так много людей отправил в ад, что монахи только для моих убитых могли бы зажечь все эти костры.

Задумчивость ронинов была нарушена; они засмеялись и опорожнили свои стаканы.

— Хозяин, принеси еще вина, и пусть девушки придут.

— Извините, добрые господа, девушки ушли на праздник.

— Что? Я убью тебя за это. Я отрежу твои половые органы и заставлю тебя съесть их! Ты отпустил девушек! — закричал главный ронин в притворной ярости.

— Извините, извините, — хозяин пятился прочь с веранды, часто кланяясь. — Я принесу вина. Еще вина принесу.

Канеоки раскрыл свое платье, ему было жарко. Он беспорядочно помахал веером над своими влажными, спутанными волосами. Сакэ пролилось из его чаши я капало с подбородка на обнаженную грудь. Он не обращал внимания на своих друзей.

— Вот так меня вознаградили, — бормотал он. — Я работал годами, создавая школу, для того чтобы какой-то чужак пришел с улицы и забрал то, что должно было принадлежать мне.

— Хватит, — зарычал один из ронинов. — Надоело нам слушать одно и то же каждый вечер. Убил бы ты его, и кончено.

— Если бы я так сделал, Ичикава никогда не простил бы меня за своего любимца. Понимаешь, Хиго, с какой стороны ни возьмись, ничего не выходит. Мне ничего не добиться.

Он выпил еще чашу сакэ.

— Постой-ка, — сказал ронин, подмигнув другим. — Может быть, мы могли бы помочь. Ведь у нас нет никаких обязательств по отношению к Ичикаве. И нас злит, что он там сидит в своей академии, как будто он лучше нас. Мы можем помочь тебе и в то же время получить некоторое удовлетворение.

— Я должен бы это сделать сам, — сказал Канеоки.

— Неважно, кто это сделает, было бы сделано. Мы давно не развлекались. Мечу время от времени нужна свежая кровь, чтобы не затупиться.

— Проклятый гравер. Он получит по заслугам, — сказал Канеоки, выпивая еще чашу.

— Гравер? Я думал, что он учитель фехтования, — сказал Хиго.

— Ичикава сказал, что он сделал гравировку на мече Ханзо. Вообще он какой-то непонятный. Он говорит с акцентом Киото, но никто не знает, откуда он родом. — Канеоки попытался выпрямиться и сосредоточиться на том, что он говорил, но это усилие было слишком трудным. Он упал, рыгая, изо рта у него текла слюна.

Лицо Хиго сделалось трезвым. Он протянул мощную руку и схватил платье Канеоки. Он приподнял его и встряхнул.

— Говори, — сказал он угрожающе, — какой меч у Ичикавы?

Канеоки сполз вперед, бормоча что-то непонятное.

— Черт тебя побери! Слушай меня, — Хиго бил его по лицу, пока он не начал вырываться из железной руки.