Краткие повести - Консон Лев Фейгелевич - Страница 3

Я лучше расскажу вам то, о чем все знают. Я расскажу вам о Мише Крючко.

Камера моя находилась как раз напротив дежурной, так что когда приводили новенького, то я первым узнавал о нем больше, чем кто-либо из нашей изоляторской братии. Я слышал, как новенького обыскивали, какие вопросы ему задавали, что и как он отвечал, а если его еще и стригли, то тут уж совсем становилось интересно, значит, зэк свеженький, только с воли.

Помню, принесли черпак темной жижи, ужин то есть, и только взялся я за ложку, как в коридоре послышались шаги, да не вертухаевские, а робкие, наши. Кажется, двоих привели. Потом их обыскивали, стригли, спрашивали. Я прижался ухом к двери, затаил дыхание и ловил каждый звук. Люди — это так интересно. Люди — это целый мир, а я так соскучился по нему за полтора года своей одиночки.

Стецив Василь, совсем молодой, говорил с украинским акцентом. Бендеровец. Другой, постарше, наверное тоже украинец, но говорил без акцента. Фамилия Крючко, звать Мишей. Статья политическая, но не бендеровец. Долго с ними возились, а потом вдруг загремел ключ в замке моей камеры, дверь открылась так стремительно, что я еле успел отскочить. Затем дверь закрылась. На пороге стоял человек лет двадцати пяти — двадцати семи. Широкоплечий. Глаза впалые, черные. Лицо волевое. Гимнастерка на нем, галифе, ноги обмотаны тряпками и в галошах. Это был Миша Крючко, а Стецива повели в другую камеру. Привели их вечером, так что ужин им не полагался. Я предложил Мише разделить еду со мной, но он ничего не ответил. Он сел у порога на пол и стал рассказывать то, что его давило, то, что не рассказать он просто не мог.

Он летчик. Одно время учился с Василием Сталиным. Преподаватель называл Василия сундуком, и наверное за это его посадили. Группа курсантов написала заявление в защиту преподавателя и тоже оказалась в тюрьме. Десять месяцев длилось следствие, а потом немец подошел к Москве. Кому- то нужно было летать, и Мишу выпустили на фронт. Воевал, получил героя, и конец войны их авиационная часть встретила в Венгрии. Все бы и дальше было хорошо, но был у них майор Зеленский. Он считал, что после войны нужно жизнь строить иначе, что старый порядок себя изжил; он говорил, что это раньше коммунистическая партия была прогрессивной, теперь же она тормозит развитие страны. Ради лучшей жизни нужно убрать эту партию. Зеленского окружали люди, вели споры. Они себя прогрессистами называли.

Потом был суд. Зеленского и еще нескольких офицеров расстреляли, а остальным дали предельные срока.

Так Миша попал в Тайшетский лагерь.

За зоной, у самой речушки, начальство решило построить водокачку. Нагнали людей. У Миши было высшее образование, ему доверили должность вроде прорабской, так Миша возглавил строительство водокачки.

Недалеко за оцеплением стоял поселок. Местные ребята рыбу в речушке глушили аммоналом. Миша достал у ребят взрывчатку и сделал четыре гранаты. О побеге он думал с первого дня и поэтому к людям присматривался. Желающих идти в побег набралось человек пятнадцать. Готовились тщательно, и все, что нужно было взять, распределили между собой.

В назначенное утро, по дороге на работу, Миша дал предварительную команду: «Ведра взяли?» (Ребята зажгли бикфордовы шнуры). Затем Миша опять крикнул: «Взяли?» Гранаты полетели в конвоиров. Всем нужно было бежать в лес, но из соседней просеки прогрохотала автоматная очередь, многие испугались, и бригада плюхнулась на землю.

До леса добежали только пять человек: из Маньчжурии русский эмигрант, кореец, Витек блатной, Стецив Василь и Миша Крючко. У них был нож, была коробка спичек и пустая банка из-под консервов. Остальное осталось там, у ребят на дороге. Бежали целый день, все им лай собачий слышался. Сил не было, но страх гнал дальше, вглубь, в тайгу. Еды не было совсем, лягушек, и тех в тайге не оказалось. Рвали ягоды, грибы. На четвертый день маньчжурец сказал, что сердце у него останавливается, что дальше идти не может. Ему дали несколько спичек, показали где север, где юг и оставили под лиственницей. А тут сентябрь, дожди, начались холода. Спички кончились. Пришлось в банке пробить отверстия и в ней поддерживать огонь, подбрасывая гнилушки и размахивая банкой на шнурке, как священник размахивает кадилом в церкви. Где-то волки выли, но вид у бегущих был настолько дикий, что они не решались подойти ближе.

Как-то кореец съел гриб и обезумел. Всю ночь кричал, лез в костер и лишь под утро потерял сознание. Витек сказал: «Ну что калеку сумасшедшего оставлять в тайге? Вы идите, я добью его. Добью, чтоб не мучился».

Ребята пошли. Вскоре Витек догнал их и сказал, что теперь не до шуток, что все умрем, если не съедим корейца, что все равно нет его в живых, что случаев таких полно было. Ну, а если вы такие умные да чистенькие, то подыхайте, я один в живых останусь.

Они съели корейца.

Это было на втором месяце побега.

А потом они боялись казаться слабыми, боялись спать, они друг друга боялись. Пожалуй, в самом выгодном положении был Миша, так как только он знал, как выбраться из тайги. Как-то Витек шепнул Мише, что дела совсем плохи, что нужно что-то думать, иначе все помрем.

Вечером моросил дождь, холодно было. Миша крепко обнял Витька (чтоб спать теплее было и чтоб чувствовать, когда Витек за ножом полезет). Нож Витек положил за пень, но Миша изловчился и затолкал его под корень. Стецив сидел у костра и пытался тряпками связать рассыпающийся ботинок. Горел костер, и Миша уснул. Проснулся Миша от страшного крика. Костер догорал, Витек лежал на спине. Стецив допиливал ему горло ножом.

— Что ты делаешь? — закричал Миша.

— Если бы не я, так он бы меня…

— Да ты откуда знаешь? Кто сказал тебе?

— Бог мне это сказал, — прошептал Стецив. И зарыдал.

Моросил дождь. У дымящихся коряг лежал Витек.

У дымящихся коряг на коленях молились Богу бендеровец Стецив и Герой Советского Союза Миша Крючко.

Теперь боялись они друг друга пуще прежнего. Спать совсем не могли. Перед Богом в дружбе клялись, клялись не убивать друг друга. Клялись и молились, молились и клялись. А потом вдруг кончился лес, вышли они на опушку, село увидели. В поле женщины работали. Опустились на колени, стали Бога благодарить за спасение. В поле картошка оставалась в буртах, питались ею. Вели себя осторожно, но что-то местные заметили. Пришлось от греха подальше вглубь леса уходить, а те с собаками, да с ружьями лес прочесывать пошли. Рыскали целые сутки, да Бог миловал.

В пятнадцати километрах от поселка нашли они избу. Жила там старушка, она приютила ребят. В погребе картошки было полно, так что жить было можно. А им бы только весны дождаться, весной они на Украину пойдут. Там в лесах бендеровцы. Стецив места знает… Днем из избы не выходили, а если воздухом подышать да поразмяться, так только ночью.

Как-то шли они по дороге, луна светила. Вдруг лошадь, запряженная в сани, в санях старик. Они остановили лошадь и сказали старику, что убить его придется.

— Что вы, Бог с вами, сынки. Нам тут все уши прожужжали про вас. Говорят, враги народа, а мы сами такие же враги. Все село у нас из ссыльных. Вон картошка померзла на полях, а мы голодные сидим по избам, тошнотиками давимся. Свое же красть с полей приходится, да только мерзлое и ночью. И я оттрубил восемь лет в лагерях за эту самую за политику. Грех на душу не берите, сынки.

— Ладно, не тронем, езжай, батя, но только помни: молчи.

Через сорок минут ввалились в избу милиционеры, комендант и к старушке:

— Где они?

А она:

— Нет у меня никого.

На нее матом и по щеке.

Она ни в какую. Ее опять по лицу, да за волосы. Комендант оттащил милиционера от старушки и говорит:

— Ну, не убивать же ее, суку, пусть власти сами с ней разбираются, а мы давай дом обыщем.

В сенях это было, а погреб под ними. Там и нашли их в картошке.

Вечером во время смены дежурства присутствовал Дегтярев и еще начальник следственного отдела. Дегтярев показал на Мишу и говорит: