Жили-были
(Русские народные сказки о боге, черте, и попе, и хитроватом мужике) - Круглов Юрий - Страница 26

На четвертый день Яга-баба напекла пирогов и сама пошла. «Меня, — говорит, — не обманет сукин сын. Я не маленькая!»

Пришла на берег:

Ольшанка приехал к берегу, протянул ей весёлышко: «Клади пироги на весёлышко, а сама садись в лодочку!»

Яга-баба пироги-то поставила, а другой рукой схватила за весёлушко и притянула лодочку к берегу. И взяла из лодочки Ольшанку: «Ага, — говорит, — мерзавец, попался ты мне, сжарю да съем»…

Ольшанка перепугался — ни жив ни мертв, вот беда-то! Принесла его Яга-баба домой да и посадила в подполье. А назавтра поехала на промысел и наказывает младшей дочери: «Истопи жарче печь, да Ольшанку посади в печь и спеки, да положи на доску, да разрежь на кусочки, да снеси его на жернов, пускай остынет, а я приеду — поем».

Уехала Яга-баба на ступе. А дочь истопила печь жарко и просит Ольшанку из-под пола. Он вышел. «Ольшанка, Ольшанка, подай кочергу!» Ольшанка подал. «Ольшанка, Ольшанка, подай помело!» Ольшанка и помело подал. «Ольшанка, полезай сам!» Ольшанка полез. «Ольшанка, Ольшанка, ложись на лопату!» Ольшанка повалился на лопату и руки вверх вздынул. «Что это? Завернись калачиком, растянись пирожком!» А Ольшанка не глуп, поднял и ноги кверху: «А ну-ка, сама поучи-ка меня!»

Дочь повалилась на лопату, свернулась калачом, растянулась пирогом, а Ольшанка шур ее в печь! Закрыл заслон. Дочь изжарил, положил на доску, разрезал на куски и вынес на жернов. Приезжает Яга-баба, побежала за мясом, уселась обедать, сидит, ест да пьет:

А он из-под пола:

«Вот он, проклятый, сжарил дочь! Ладно, завтра другая дочь изжарит, доберусь я до тебя!»

Приходит утро. Яге-бабе опять надо ехать на добычу. Второй дочери наказывает: «Смотри, жарче печь топи да Ольшанку испеки!» — «Ладно, мамушка, ладно, мамушка!»

Яга-баба уехала, дочь затопила печь жарко-прежарко. А когда печь истопилась, она и говорит Ольшанке: «Ольшанка, Ольшанка, подай кочергу!» Ольшанка кочергу подал. «Ольшанка, Ольшанка, подай лопату!» Ольшанка подал лопату. «Ольшанка, Ольшанка, полезай сам!» Ольшанка полез сам. «Ольшанка, Ольшанка, ложись на лопату!» Ольшанка повалился на лопату, руки кверху, ноги кверху. «Да что ты, — говорит, — завернись калачиком, да растянись пирожком!» — «А ну-ка, сама поучи-ка меня!»

Дочь повалилась на лопату, завернулась калачиком, растянулась пирожком, а Ольшанка шур лопату в печку! И вторую дочь испек. Вынул из печи, положил на доску, разрезал на куски и поставил на жернов. Приехала Яга-баба, взяла мясо, села обедать и запела:

А Ольшанка опять запел:

«Ишь, проклятый вторую дочь испек! Ладно, завтра старшая дочь испечет!»

Назавтра поехала Яга-баба и старшей дочери наказывает: «Жарче печь натопи, а как испечешь Ольшанку, положи на доску, разрежь на куски, положи на жернов. А я приеду да поем!»

Яга-баба уехала, а дочь затопила печь жарко-прежарко. А как истопила, и просит: «Ольшанка, Ольшанка, подай кочергу!» Ольшанка подал. «Ольшанка, Ольшанка, подай помело!» Ольшанка подал. «Ольшанка, Ольшанка, подай лопату!» Ольшанка подал. «Ольшанка, Ольшанка, полезай сам!» Ольшанка полез. «Ольшанка, Ольшанка, ложись на лопату!» Ольшанка на лопату повалился, руки кверху и ноги кверху поднял. «Что этак- то! — говорит, — завернись калачиком да растянись пирожком!» — «А ты сама да поучи-ка меня!»

Дочь повалилась на лопату, завернулась калачиком и растянулась пирожком. А Ольшанка шур ее в печь и испек! Вынул и положил на доску, разрезал на куски и положил на жернов, а сам спрятался опять в подполье. Вот приезжает Яга- баба и села обедать. И опять запела:

А он:

«Ах ты, мерзавец! Ты у меня и третью дочь испек! Я тебя испеку!»

Вот она назавтра вытопила печь, просит: «Ольшанка, Ольшанка, подай кочергу!» Ольшанка подал кочергу. «Ольшанка, Ольшанка, подай помело!» Ольшанка подал помело. «Ольшанка, Ольшанка, подай лопату!» Ольшанка подал лопату. «Ольшанка, Ольшанка, полезай сам!» Ольшанка полез сам. «Ольшанка, Ольшанка, ложись на лопату!» Ольшанка повалился на лопату, руки кверху и ноги кверху. Яга-баба и заругалась: «Что ты! Завернись калачиком, растянись пирожком!» — «Ну- ка, бабушка, сама да поучи меня!»

Яга-баба повалилась на лопату, завернулась калачом и растянулась пирогом, а Ольшанка ее шур в печь да заслон крепко закрыл. Она там и взмолилась: «Ольшанушка, голубчик, выпусти!» — «Сказывай, старая Яга-баба, где у тебя деньги хранятся, тогда выпущу!» — «В подпечке сто рублей, да за печью сто рублей, да в клети сто рублей. Ольшанушка, голубчик, выпусти, я тебя не съем!»

Ольшанка еще крепче заслон прижал. Так Яга- баба и околела, испеклась, изжарилась. А когда изжарилась, Ольшанка вытащил, положил на доску, разрезал на куски и вынес на улицу: «Ешьте, вороны да воронята, Яги-бабы мясо!»

Налетело воронят, налетело ворон, каркают, мясо Яги-бабы едят.

А Ольшанка слазил в подпечек, сто рублей нашел, за печку слазил, еще сто рублей нашел, в клеть пошел и еще сто рублей нашел. И побежал с деньгами к отцу. Пришел, отец и мать радешеньки. Купили они новый дом, корову, коня купили, поле вспахали, хлеба насеяли; хлеб уродился, хлеб хороший, сена наставили много, стали жить да поживать да добра наживать. Да, наверное, и теперь живут.

И сказке конец.

Братец

Жила-была барыня, у нее было три дочери и маленький сын. Она сына очень оберегала, из комнаты не выпускала. В один прекрасный летний день дочери приходят к матери, просят, чтобы она позволила им взять брата погулять в саду. Мать не соглашалась, наконец, отпустила. Долго они гуляли в саду. Вдруг сделался сильный ветер, поднялся клубом песок, вырвало из рук няньки дитятю и унесло неизвестно куда. Искали, искали они его в саду, не нашли. Поплакали, пошли сказали матери, что братец пропал.

Мать и посылает старшую дочь разыскивать. Выходит она на луг, перед ней три тропки, вот она по прямой пошла. Шла, шла, подошла к березе: «Береза, береза! Скажи, где мой братец?» — «Сбери с меня листики, половину возьми себе, половину оставь мне. Я тебе на время пригожусь!» Она не послушалась. «Мне, — говорит, — некогда!» И пошла дальше, подходит к яблоне: «Яблоня, яблоня! Не видала ли моего братца?» — «Собери с меня все яблочки, половину возьми себе, а половину оставь мне. Я тебе на время пригожусь». Она и говорит: «Нет, мне некогда! Когда мне собирать, я иду родимого братца искать!» Шла она, шла, подходит к печуре. А печь растоплена; топится очень жарко. «Печура, печура! Не видала ли ты моего братца родимого?» — «Красная девица! Замети печуру, напеки просвир, возьми половину себе, половину оставь мне. Я тебе на время пригожусь». — «Когда мне месть и печь, я иду брата своего искать!»