Не без греха (СИ) - "-Канамуля-" - Страница 10

В раковине снова шприц. Потемневшая ложка с опаленной карамельной каймой. Хосок надел перчатку и быстро пихнул мусор в пакет, который тут же отправился в урну. За грязным зеркалом оставался всё тот же парень. Исхудавший, но с глазами, полными решимости, близкой к безысходности.

— Сонхи?… — голос мамы совсем рядом. — Ты дома?

Хосок успел схватиться за губку и порошок, сделал вид, что усердно чистит ванную. Впрочем, на деле не помешало провернуть это всерьёз. Чем он и занялся.

— Ох, сынок, оставь. Ты не знаешь, куда Сонхи ушла?

Хосок постарался не оборачиваться. Беспокоить её ни к чему.

— Когда она вернётся, передай, что я хотела с ней поговорить.

— Конечно, мам.

Послышался привычный скрип резины о паркет. Хосок глубоко вздохнул и продолжил уборку.

В доме тихо: мама вяжет, расположившись у окна. Не осталось техники и ценных вещей. В одиночку семейный бюджет обеспечивать сложно. Мамино пособие по инвалидности - не золотые горы, и на него Хосок закупает всё исключительно для неё. Волей-неволей ему пришлось бросить школу и найти работу, когда начались проблемы похлеще, а именно посадка старшей сестры на героин.

После долгой реабилитации прошло два сравнительно неплохих года, но она внезапно сорвалась. Хосока встряхнуло, он не был готов, ему казалось, что возвращение к танцам, также оставленным в прошлом, делает его счастливым. Теперь замкнутый круг обещал уложить повсюду противопехотные мины, на поле, уже развороченном в кашу.

Перед уходом на работу Хосок заглянул в комнату сестры, осмотрел тамошний беспорядок, застелил кровать и пинком задвинул под неё коробку из-под обуви, где раньше хранились дозы.

Он любил её, он ненавидел её, хотел, чтобы она исправилась и одновременно желал ей смерти. Самые страшные часы, часы ломки, когда её приходилось связывать ремнями и закрывать руками уши, чтобы не слышать криков. Мольбы полушёпотом: «Не выдавай меня, братик, слышишь? Не выдавай». Хосок не мог гарантировать ей безопасность, но видел понимание в глазах напуганной матери, которой тоже претила перспектива лечить её девочку, ведь она могла справиться сама.

Хосок всё ещё помнил, что пятнадцать лет назад жил в нормальной семье. Его отец - второй муж матери, занимался индивидуальным предпринимательством, но память о нём поблекла. С нуной Хосок никогда не ссорился, напротив, разница в шесть лет позволила им быстро поладить. Сонхи заботилась о нём всё то время, что работали родители, отводила в детский сад по пути в школу и забирала после. Сонхи пришлось рано повзрослеть.

Когда Хосоку стукнуло семь лет отроду, их всех постигло несчастье: отец вышиб себе мозги в этой самой комнате, и вернувшийся со школы Хосок стал тем первым, кто его нашёл. События смешались в кучу, и Хосок уверен, что не помнит деталей достоверно. Позже причиной самоубийства главы семейства Чон выдвинули версию о непогашенных долгах, но их оказалось не много, бизнес не хворал, никто так и не понял, что вынудило вполне успешного мужчину свести счёты с жизнью. Стоически пережив утрату кормильца, госпожа Чон бралась за работу с удвоенной силой.

Спустя пять лет она серьёзно пострадала при несчастном случае. Будучи инженером, совершала выезд на стройплощадку высотного здания, где оказалась невовремя и попала под сорвавшийся бетонный блок, нижняя часть туловища оказалась раздавленной напрочь, ей ампутировали остатки ног и не пророчили долгих лет, но она чудом выкарабкалась.

Денежная компенсация и помощь государства Хосока и Сонхи не интересовали, следующие полгода им пришлось несладко во всех смыслах: Хосок ходил, точно контуженный, Сонхи пропадала на подработках и стремилась за ним присматривать, контакты с внешним миром ослабли. Единственная родственница - мамина сестра, живущая в соседнем городе, отказалась оказывать племянникам поддержку, потому что страдала от хронического алкоголизма. Дети справлялись самостоятельно. Хосок ни за что не хотел бы прожить это время заново. Ног вроде бы не стало у матери, а едва ходили они с сестрой.

…В прихожей осталось висеть их общее семейное фото, которое мама снимать не разрешила. Каждый раз, покидая квартиру, Хосок задерживал взгляд на пластмассовой рамке и надтреснутом в уголке стекле, каждый раз лица на фотографии из улыбчивых и нежных превращались в обезображенные и подтёкшие. Были ли они когда-нибудь по-настоящему счастливы?…

Хосок верил, что их беда не настолько страшная, выдержать её можно: сестру поместить в наркологический диспансер, с матерью снова побыть с неделю рядом, взяв отпуск, чтобы легче перенесла отсутствие дочери. На словах звучало проще, на деле напоминало игру в дженгу, и той самой башней становилось терпение Хосока.

Всего несколько тренировок в неделю, остальные часы отдавались посменной работе, тяжёлой, изнурительной физически и морально. Хосок вкалывал в столовой фастфуд-ресторана, механически отправляя жареные котлеты на прогретые кунжутные булочки, засыпая бумажные конверты картошкой фри. Иногда ему приходилось подменять коллег или стоять за кассой, выползать в выходной за бесплатно, брать дополнительные часы в качестве уборщика или вести учёт пропавшим граммам продуктов. В общем, работы и скотского отношения хватало. Поначалу Хосок часто плакал, но вскоре свыкся. Запах жжёного масла и жира настолько въелся в его мозг, что вызывал рвотные позывы, поэтому сам Хосок никогда не питался в местах подобного типа.

Очередная двенадцатичасовая смена закончилась, он захлопнул шкафчик и поставил отметку в графике, тщательно умылся и засобирался на выход. Те парни, с которыми он подружился на танцах (возобновил хобби со школы и потому, что рутина сводила с ума) часто звали его погулять вместе, расслабиться. Как ни пытался Хосок влиться в компанию, выходило из рук вон плохо, ему мешало то, что он растерял беззаботность, не поддерживал мнений о смыве денег на безумства, его полюбовно прозвали «старичком», но своим среди чужих Хосок себя так и не почувствовал. В который раз коротким сообщением отказавшись от предложения прошвырнуться, он сунул телефон в карман.

На подходе к дому услышал голос Сонхи, бросился вперёд и замедлил шаг. Сестра на эмоциях выясняла отношения с каким-то мужчиной, скорее всего, новым дилером. Вряд ли их дела ладились. Возможно, она уже успела насобирать долгов, слетев с неплохой работы и не имея заработка. Хосок оставался хладнокровным наблюдателем до тех пор, пока нуна не вылетела на клумбу с цветами: собеседник врезал ей в челюсть и потёр кулак, громыхая басом.

— Ты, сука, своего места не знаешь!

— В чём дело? — Хосок немного жалел, что вмешался.

— А ты ещё кто? Иди, парень, тебя это не касается.

— Я её брат.

— О, как интересно, — дилер смягчил тон, позволил Хосоку поднять сестру, закурил. — Значит, тебе не надо объяснять, как у нас дела делаются, да? Твоя поганая сестричка объебала моего босса и слила с его счёта кучу бабла. Я всего лишь контролирую, чтобы она возвращала денежки, а за хорошее поведение даю ей лекарство. В общем, примите к сведению, молокососы.

Мужчина спокойно докурил и уехал. Сонхи отвернулась, чтобы не смотреть брату в глаза, пряди крашеных белых волос залепили взмокшее лицо, её бил озноб, на ногах она держалась едва.

— Как давно ты кололась? — сквозь зубы процедил Хосок.

— Два… Два дня назад.

Конечно, её уже ломает, потом начнёт рвать и разрывать. Колеблясь, Хосок нервно жевал губы. Он хотел позвонить, куда следует, осознав, что момент подходящий. Но Сонхи вдруг набросилась на него, озверев, вцепилась зубами в плечо и выбила телефон из рук, повалив на землю. Несколько минут они катались по асфальту, Хосок вынужден был применить силу, иначе бы Сонхи попросту выколола ему глаза. Максимально осторожно приложив её кулаком, он стянул ремень с джинсов и быстро обвязал запястья, сел на ноги, чтобы не брыкалась, дотянулся до телефона. Она ведь могла и себя покалечить.

Сонхи заплакала. Губы, покрытые кровавыми трещинками, зашевелились.