Божьи люди. Мои духовные встречи - Митрополит (Федченков) Вениамин - Страница 69

Жили–были.

Крестная

Моя крестная мать и сестра моей матери, Евдокия Николаевна, вышла замуж за Кузьму Васильевича. Какая его предыдущая жизнь смолоду, я не знаю; но со своего детства я помню его уже управляющим имением в местечке Умет. Но не в нем дело, а в крестной. Она народила четверых детей. Последнюю девочку, Женю, родила с трудом. И после родов — умерла. Ей было тогда, по–моему, лет 30–35.

Какая она тихая, кроткая и богомольная! Такой она уродилась в бабушку нашу. Иногда детям приходилось гостить у них. Фамилия их была — Богачевы. Никогда мы не видели ее рассерженной или печальной… Но особенно меня удивляло, что перед сном она простаивала на вечерней молитве “часами”, как мне казалось тогда. В ее спальне были большие иконы в позолоченных киотах и серебро–золо- тых ризах.

Однажды лишь, помню я, она сказала мне что-то непо- нравившееся. И я даже отказался, по капризу, от обеда или ужина. А она отнеслась совершенно спокойно к этому, только сказала: “Ну, что ж? Губа толста́, брюха пуста́”. Такова тогда была в народе пословица.

Еще ничего не запомнил из жизни ее, но лик ее остался и до сих пор в моей памяти — тихим, смиренным. И сейчас она стоит в моих глазах — пред иконами, высокая, тонкая; и долго молится.

Святая в миру…

Почему Бог оставил ее четверых детей сиротами и взял ее душу? Тайна…

Двое уродились в нее, а двое — в отца, у того был совсем иной характер…

Какой-то закон наследственности… Но об этом после.

Такая же смиренная была и 3–я сестра — Анна Николаевна.

Авдотья

Так в простом народе произносили греческое слово “Евдокия”, что значит “благоволение”; но такое произношение бывает лишь в селах, а в городах говорят правильно: “Евдокия”. Сейчас небольшая речь будет о кухарке управляющего имением. Довольно полная, выше среднего роста женщина. Она и доила коров у управляющего, и готовила пищу, и мыла полы, стирала белье — одним словом, “на все”. И за все это получала каких-либо 5 рублей в месяц, с пищей у управляющего.

Но к этому нужно еще прибавить, что Авдотья была “приходящей”: каждый вечер она, после дневной работы в 12–15 часов труда, должна была уходить спать к себе в хату, в деревню Ильинку, Вяжли тож. А раненько утром приходила опять на работу. И никому в голову не приходило, что это было нелегко: до хаты было версты полторы… И лето, и зиму, и в грязь, и в снег — два раза в день ходи домой. Да еще нужно принять во внимание, что утром нужно было, пройдя деревню и мост над рекой, подниматься на большую гору, где жил управляющий: легко ли?

А ко всему этому прибавьте довольно капризную хозяйку, жену управляющего.

Вероятно, у Авдотьи была семья, как и у всех; но никто не интересовался этим.

Терпелива была Русь! Даже не сознавала она этого!

А ведь таких были миллионы и миллионы…

Фамилии ее не знали: Авдотья — и только.

Жили–были…

Три кладбища

В нашем селе Софьинке было три кладбища: одно — барское, внутри, в церковной ограде; другое — для “дворовых” господских, за оградой; и третье, за версту от храма, — крестьянское. На нем осталась мельница без крыльев, низ был каменный или кирпичный, — потому и уцелел; а верх сорвал когда-то ветер. Вот о них я и написал свои думы в стихах.

Церковь была на взгорье; а мельница — еще выше: издалека ее видно было… Около церкви барский дом; они и храм выстроили. Внизу, по реке, деревни…

Стеною низкой огражденный,

На взгорье белый храм стоит.

За ним, кленами осененный,

Господ старинный род лежит.

Кресты — из мрамора белеют…

Лампадки тихо здесь горят…

На плитах надписи темнеют…

Цветы кругом могил пестрят.

А вот, канавой окаймленный, —

Чтоб скот сюда не забродил, —

Ряд слуг, всей жизнью усмиренный,

И здесь, вблизи господ, почил.

Могилы — без имен… Лампадок

Уж нет. Из дерева — кресты.

Но кто-то тут блюдет порядок…

Кругом — акации кусты.

А вот далеко, на кургане,

Без крыльев мельница торчит.

За ней на кладбище крестьяне

Нашли покой. Все тихо спит.

Вокруг — поля. В траве — могилы…

Кой–где кресты. А то — и кол.

Канавы нет… теленок хилый…

Одна ветла… Весь вид здесь гол…

Вернусь назад… Уютно, мило

В тени, за алтарем… Но вот:

“Что — там?” Простит Господь, что было!

Да даст блаженный им живот.

Когда ж к слугам зайдешь случайно,

Спокойно… Мало их… Как мог,

Безвестный род нес крест свой тайно…

Но знает их Всеведец Бог…

О третьем кладбище, читатель,

Я расскажу, что видел сам…

Была засуха. “Знать, Создатель

Кару послал во гневе нам…

А что бы, — просят, — нам всем миром

С молебном завтра по полям?

Грехи простит Господь нам, сирым!

Скотина стонет… Мор и нам!” —

“Благая мысль! Вот и прекрасно!” —

“И ты уж походи, попой!” —

Меня зовут. “Ну что ж? Согласен!”

Ах, Русь моя! Народ простой!

Наутро крестный ход сбирают:

Берут хоругви мужики,

Смиренно бабы покладают

Под образами ручники.

И радостный трезвон раздался…

Запели мы… Кладут кресты…

И дух мой верой отозвался:

“Не можешь не услышать Ты!”

На кладбище остановились,

Пропели кратко парастас,

За всех усопших помолились:

Мы здесь — за них, они — за нас.

Дьячок в подряснике, с косой —