Божьи люди. Мои духовные встречи - Митрополит (Федченков) Вениамин - Страница 22

Только один раз поговорил он с кем-то из знающих; и его спросили: вникает ли он в слова молитвенные? А он даже и не знал, что это нужно. А как начал он вникать в слова да укорять себя, так и пропали чувства утешительные да видения всякие; потому что все это неправильно. Смирения, самоукорения да простоты держитесь!”

БЕСЕДА ПЯТАЯ

“Что же могу я вам сказать? Ничего не могу я сказать. Сам ничего не знаю, ничему не научился; а что же еще могу сказать другим? Ведь я неученый, вы понимаете? Малоученый. Ведь как меня учили-то? Читать научили по Псалтири, “Отче наш”, “Богородицу”, — это когда мне восемь лет исполнилось; и больше ничему не учили. Хотелось бы дальше поучиться, спросили: что книжки стоят? Говорят: “Пять рублей”. Откуда же нам было такие деньги взять? Так я восьми лет свое образование и кончил — совсем необразованным остался, ничего не знаю. А хотелось бы тогда еще поучиться”.

БЕСЕДА ШЕСТАЯ

“Все жду смерти, а смерть ко мне не приходит. Вот думал: “Не доживу до 77 лет”, а 20 марта исполнился мне 77–й год; и вот уже 13 дней я прожил 78–го года; а все смерть не идет за мною. На что я живу? Кому я нужен? Всем я в тягость! Братия терпят меня — спасибо им, не выгоняют! А я, лентяй, живу, ничего не делаю, на соблазн другим. Братия кругом работают, трудятся; а я, лентяй, ничего не делаю. Недостойный монах, недостойный игумен! В монастыре живу уже 55 лет, и ничего не сделал — о монашеской жизни и понятия не имею. Вот мой старец о. Александр жил 70 лет, преподобный Серафим 70 лет, о. Амвросий Оптинский 73 года — а какие светильники были, истинные старцы, подвижники; а я 77 лет прожил и не сумел угодить Богу. И с чем предстану я, окаянный, на Страшный Суд Божий? Всем меня наделил Господь: привел 22–х лет в святую обитель в 1866 году; через восемь лет меня посвятили в иеродиаконы, а в 1885 году в иеромонахи; и в схиму Господь меня облек. Все мне даровал Господь; а я ничего не сделал, ничем не угодил Богу и страшусь праведного суда Божия на Страшном Суде Его.

Обитель вся устроена трудами братии; все они у меня хорошие, труженики, послушные такие! Один я им показываю пример лени и нерадения.

26–го был день моего ангела[91] — ведь меня Гавриилом звали. Родился я 20 марта 1844 года”.

Звенигород. Саввино-Сторожевский монастырь.

Саввино-Сторожевский монастырь. Колодец у Рождественского собора.

Схиигумен Герман.

Святые врата Гефсиманского скита.

Гефсиманский скит. Кладбищенская церковь в честь Воскресения Христова.

Пещерный храм в Черниговском скиту.

Параклит. Храм Святого Духа.

Параклит. Святые врата и колокольня.

Преподобный Варнава Гефсиманский.

Преподобный Варнава в келии

Смоленская Зосимова пустынь. Святые врата с церковью во имя Всех Святых.

Смоленская Зосимова пустынь. Собор в честь Смоленской иконы Божией Матери и колокольня.

Часовня над колодцем преподобного Зосимы.

Иеромонах Алексий

Игумен Зосимовой пустыни отец Герман и старец Алексий

Преподобномученица великая княгиня Елисавета

БЕСЕДА СЕДЬМАЯ СЛОВО о. ИГУМЕНА ГЕРМАНА О СХИМЕ

“Многие монашествующие боятся схимы, боятся накладывать на себя обеты, которых сдержать не смогут. Была у о. Александра, моего старца, духовная дочь, монахиня Евфросиния, она потом у меня исповедовалась и умерла года два тому назад. Я ей всегда говорил: “Принимай схиму!” А она мне отвечала: “Батюшка, да разве я могу? Разве я достойна?” А я ей отвечал: “Кто же из нас-то достоин? Кто может считать себя достойным? Мы только смиряться можем и смирением дополнять дела, которых у нас нет… Какой я схимник?! Господи, Ты видишь немощь мою! Никуда я не гожусь! Без Тебя, Господи, я — ничто!”

7. Кончина отца схиигумена Германа

“Светильник догорает — свеча угасает! Отходит от нас батюшка! Он какой-то совсем неземной стал; весь в небе — в молитве! Душа его уже давно переселилась туда, где он собрал себе трудами всей жизни своей сокровище неоскудеваемое; а с нами только дух его в слабом теле. И как умилительно смотреть на святого старца теперь особенно, в последние дни его жизни. Каким он был всегда — истинным, строгим монахом, таким он остается и до конца; постоянное во всем себе понуждение, самоукорение, слезы о грехах своих.

Когда заболел батюшка, ослабел, он очень волновался, все торопился, хотел куда-то уходить, собирался — все звал меня с собою!

— Пойдем скорее, пойдем.

— Да куда мы, батюшка, пойдем?

— В Кремль пойдем, или поедем в Крым, ведь у нас обителей много, — и все торопил батюшка, все понуждал себя.

Третьего дня его соборовали в келии: соборовали о. Дионисий, о. Митрофан и мы с о. Мельхиседеком. О. Алексий молился с ним. Батюшка лежал на постели. После соборования батюшка поуспокоился, но очень был слаб.

Последние дни батюшка совсем ничего не ел, только принимал Святые Таины. И когда говоришь ему:

— Батюшка, вы бы покушали немного, — он отвечает:

— Только бы Господь не лишил нас небесной пищи, — и плачет.

Батюшка так слаб, что встать уже не может и все лежит и смотрит на небо, туда, куда стремится, чего жаждет его душа, — смотрит на небо, а лицо у него чисто ангельское, тихое, кроткое.

Сегодня утром как будто подобрее был батюшка; приобщился и сам прочел громко всю молитву: “Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром: яко видеста очи мои спасение Твое, еже еси уготовал пред ли- цем всех людей, свет во откровение языков и славу людей Твоих Израиля”. Потом выпил только полчашечки чаю и съел кусочек просфорки. И в обращении батюшка все тот же, каким был всю жизнь, — никаких послаблений. Принес я ему днем кашку рисовую, молочную. Батюшка покушал немного, а я спрашиваю:

— Батюшка, кажется, хороша кашка?

А батюшка говорит:

— Нет, не хороша!

О. Мельхиседек подошел к нему и тронул его, а батюшка ложкою ударил его по руке. А о. Пантелей мне говорит:

— Знает батюшка, что делает: это он тебя — учит.

Он считал всякое самоволие не духовным.

После обедни 27 июня о. Иннокентий послал всех монахов проститься с батюшкой. Батюшка сидел на постели в своей келии, в сером подряснике. Лицо у него было светлое, ясное, кроткое, как у ребенка. О. Мельхиседек стоял у аналоя в противоположном углу. О. Иннокентий подошел к батюшке и сказал, что мы пришли проститься. После нас подошли Ольга и Анна Патрикеевы. Их уже батюшка не узнал. Когда мы поклонились батюшке в землю, о. Иннокентий сказал: