Падение Света (ЛП) - Эриксон Стивен - Страница 34

Тут Реваст шумно фыркнул. — Снова ты о нем. Ни я, ни Татенал ничего не видели. Небо было ясным, утро свежим, и если была тень, так это кондор перепутал твою макушку с гнездом соперника. Однако при ближайшем рассмотрении — отсюда и напугавшая тебя тень — мудрая птица не увидела достойных внимания яиц.

— Мы мужчины, такие, — пропыхтел Гарелко. — Разбиваем яйца.

— Мы мужья, — поправил Татенал. — Нам крутят яйца.

Реваст вздохнул: — Аминь.

— Я говорил о ведьмовстве женского молчания, озабоченные мои братья. Неужели вы не видели ее стоящей у двери, спиной к вам? Ваши колени не дрожали, ваши умы не скользили горностаями, вспоминая последний день или неделю? Когда это вы могли свершить некое прегрешение, по какой слепой ошибке?

Реваст фыркнул: — Сердце, усомнившееся в любви, сварится даже осенью. А наши животы поджариваются в огне уже многие месяцы.

— Снова начал? — Татенал приблизился и хлопнул Реваста по плечу — не по тому, конечно, которое держало вес боевой секиры. — Пропала ее любовь к нам! Твои стоны будут слышны даже сквозь тюк шерсти, и конец добродетели молчания, смерти коей ты так боишься.

— Лучше бы ты не поминал шерсть, — зарычал Реваст. — Степ слишком охотно взялся стеречь наши стада. Я ему не верю.

— А когда она встает перед тобой, — не унимался Гарелко, — но молчит? В этом ли тепло и утешение близости? Мы купаемся в мгновении сентиментальной глупости? В том громоподобном, невероятном мгновении, в которое она забудет наши прошлые преступления? Не говоря, она сражает нас, показывает силу. Ну, лично я предпочел бы кнут слов, раскаты гнева, треск разбитого о висок глиняного горшка.

— Ты как побитый пес, — снова засмеялся Татенал. — Гарелко, первый из мужей, первый в постели. Первым трясущийся и сдувающийся под малейшим ветром ее неудовольствия.

— Давай не будем о ветрах неудовольствия.

— Почему? — удивился Татенал. — Такую тему мы можем разделить, породив фонтан взаимного сочувствия! Истинное проклятие для нашего союза — ее страсть готовить, столь несоразмерная поварским талантам. Не лучше ли питаемся мы все три ночи в дороге? Не потому ли никто не поднимает голоса, требуя ускорить шаг и догнать ее? Не наслаждаемся ли мы сиянием своевременного отдыха? Мой желудок слишком туп, чтобы врать и ох, как ему сейчас полегчало!

— Женщин, — сказал Гарелко, — следовало бы отлучить от кухонь. Энтузиазм помогает жене сохранять стройность, а лучше бы она каталась в жире, блестя толстыми губами.

— Ха, — прогудел Татенал. — Даже Лейза не может проглотить слишком много кушаний Лейзы. Тут ты прав, Гарелко. Если догоним ее, перевернем стол. Свяжем ее, скуем цепями и не пустим к готовке. Дадим вкусить достойной пищи и поглядим, как она раздуется от нашего лечения.

— Кажется, это достойная месть, — согласился Реваст. — Ну, голосуем за такой план действий?

Гарелко резко остановился, вынудив замереть и спутников. Развернулся к ним, являя на лице недоумение. — Послушать вас, смелых щенков! Голосовать, не иначе! План действий! Да с такой решимостью мы могли бы разогнать тысячу бешеных Джеларканов. Но едва ее взор скользнет в нашу сторону, и решимость рассыплется, будто перепеченый пирог! — Он снова повернулся и покачал головой, трогаясь в путь. — Храбрость мужей прямо пропорциональная отдаленности жены.

— Так быть не должно!

— Ах, Реваст, ты дурак! Как должно быть, не бывает никогда. Отсюда наша привычка клонить спины, беготня мыслей, порхающие будто птички взгляды.

— Ну, у тебя и гнездо вместо волос.

— И это тоже, Татенал. Чудо, что волосы еще остались.

— Не чудо, а кошмар. Ты был красивее в юности, Гарелко? Должно быть так, ведь я еще не дождался от жены даже мгновенной жалости.

— До брака меня желали все и везде. Я ловил взгляды дев и матерей. Даже наш король-мужелюб не мог от меня оторваться, а кто станет отрицать его вкус к прекрасным мужчинам?

— Он везунчик, — буркнул Реваст. — Точнее, был везунчиком. Знаменитым любовникам лучше не стариться. Им лучше помирать от разрыва сердца, в переплетении ног и рук, в сальном поту. Старый лебедь кажется жалким.

— А он до сих пор перебирает перышки, раздражая всех.

Гарелко пренебрежительно махнул рукой. — Судьба любого стареющего короля. Или королевы. Точнее, любого героя.

— Ба! — вспыхнул Татенал. — Это судьба всех теряющих юность. А значит, и наша.

— Это и тревожит жену? — спросил Реваст. — Так страшится потерять дикую красу, что готова костьми лечь, сражаясь со старением?

— Самоубийственная смелость? — задумчиво проговорил Татенал. — В этом есть некое очарование.

— Очарование и Лейза Грач плохо уживаются. Деревенская похоть? Да. Соблазн раствориться в бабе? Точно. Манипуляции, нежданные кары? Абсолютно. Ее улыбка и взгляд заставят дрожать даже короля-мужелюба. Ох, мы ведь это испытали не раз, верно? Ну, я воображаю…

Гарелко в этот миг завершил крутой поворот по тропе, и представшая перед ним сцена украла слова с языка. Шагавший почти по пятам Реваст поднял голову и замер.

На широком уступе чудовищная рептилия пожирала тяжелый освежеванный остов, и она подняла навстречу пришлецам окровавленную голову. Шипение зверя обдало Тел Акаев туманом багряных брызг.

Длинная шея твари изогнулась, высоко поднимая голову; Гарелко сорвал со спины окованный железом посох и прыгнул вперед.

Челюсти рептилии распахнулись, голова рванулась вниз.

Гарелко отскочил и вогнал конец посоха в правый глаз зверя.

Тот с ревом отдернул голову.

Секира уже была в руках Реваста, он вскочил на покатую спину валуна, ища высокую точку. Увидел, как тварь замахивается огромной когтистой лапой, и прыгнул — лезвие секиры встретилось с движущейся лапой, войдя меж пальцами, прорезало шкуру и дошло до костей.

Вздрогнув, зверь попятился — вырвав секиру из руки Реваста — и споткнулся о труп, служивший недавно пищей. Обнаженные ребра треснули и провалились словно хворостинки, тварь перевернулась на спину, придавив свои сложенные крылья.

Татенал поспешил встать между Ревастом и Гарелко, взмахнул широким двуручным мечом, глубоко врезаясь в левое бедро дергавшейся твари.

Она продолжила катиться, пока не уперлась в огромный валун. Столкновение сместило камень, заставив упасть на уступ ниже. Миг спустя туже же упал и зверь, пропав — лишь хвост взмахнул — из вида. Удары сотрясали почву — это валун продолжал безумное падение к линии леса.

Затем раздалось резкое хлопанье, и они увидели зверя, летящего на широких крыльях, огибающего опушку. Полет был неровным, голова повисла под странным углом. Секира Реваста блестела на солнце, надежно застряв между когтистыми пальцами.

Татенал поднял меч, показывая приставшую к краю чешую.

— Ладно, Гарелко, — вздохнул Реваст. — Не просто тень.

— Лейза разбила лагерь здесь, — объявил Гарелко, изучив уступ. — Смотри, как она затоптала угли костра — в точности как дома. Привычки жены образовали след, так что нам не надобны собаки для погони. — Он снова забросил посох за спину и пошел по тропе. Остальные за ним.

— О нет, — продолжал Гарелко, — как я и говорил, в милой женушке мало очарования. Смертельная грация? Ох, верно. К поцелуям зовущая полнота бедра, когда она сидит сдвинув ноги, такая гладкая, ну как не погладить? Кто станет отрицать? А…

Продолжая болтовню, три мужа спускались к лесу.

Был почти полдень.

* * *

— Мужья, похоже, не спешат, — сказала Лейза Грач, — и дорого за это заплатят. Неужели я недостаточно соблазнительна? Недостаточно желанна? — Она придвинулась к Ханако, так что плечи их соприкоснулись. — Ну?

— Ты такова, Лейза, и еще лучше, — сказал Ханако, стараясь смотреть на дорогу.

— Конечно, они сердиты на меня, и не зря.

Эрелан подал голос сзади: — Ты даже записки им не оставила.

— А! Не подумала, признаюсь. Уже трижды чуть не сожгла дом. Во мне есть беззаботный чертенок — ох, не гляди так потрясенно! Я признаю свои грехи, какими бы привлекательными и возбуждающими они ни были! Но так или иначе у чертенка есть норов, ведь каждую ночь я должна видеть — снова и снова — как ослы-муженьки лопатами пожирают гадость, что я готовлю. У них нет вкуса?