Намывание островов (СИ) - Нигматулин Марат "Московский школьник" - Страница 40

Сионский миром правит капитал,

Ему продажные марионетки служат!

И те, кто раньше, в Ленина стрелял,

И те, кто все им созданное рушил!

Суть всего дела была в том, что в комиссии сидел известный префект, Александр Левит, который был ярый язычник и каннибал, который, несмотря на огромную начитанность, был очень подозрительным и раздражительным, ибо страдал маниакально-депрессивным синдромом, который решил, что Копатыч в этих словах обратился к нему, что и привело к судебному процессу, хотя диплом Копатыч и защитил. От суда наш герой отправился сначала в город Читальный вал, столицу Горной республики, куда бежали многие диссиденты из всех государств Малинии, но позже он выехал оттуда в Вольск, откуда и поехал на пассажирском судне «Клерамбо» в Тандурию, далекую тропическую страну, которая раньше принадлежала Малинии. Копатыч направился в самое сердце могучих, покрытых тропическим лесом, гор, туда, где он устроился работать управляющим на кофейные плантации, будучи хорошо образованным человеком. На тех горных плантациях процветало самое дикое рабство, которое было оправдано надобностью производить кофе для Блошарленской империи, которая подмяла под себя значительную часть континента. Копатыч жил в собственном доме, с садом и верандой, правда без слуг, вставая каждое утро в 5:00, выпивая кофе с опиумом, который растили на соседней плантации, и идя работать. Кофе он варил в огромной турке в своей пристроенный летней кухне и пил его на веранде, глядя на то, как огромное алое солнце поднимается из-за гор, напоминающих спины огромных слонов. Сначала из-за гор начинали появляться первые лучи, а после поднимался сам круг, освещая все вокруг, бросая свои струи яркого красно-желтого света на лесистые горы, пробивая пелену легкого, душного и сладкого от упавших на землю и гниющих там плодов, тумана, легкая пелена которого покрывала лес. Немыслимые переливы света гуляли между деревьями, тени и полутени граничили с яркими пятнами солнца, превращая весь сад в постоянно меняющийся калейдоскоп. Там, за горами, где солнце уже пролило свои краски на лес было светло, а там, где был океан, откуда Копатыч приехал к горам, была еще глухая ночь. Отсюда, с высоты гор было видно, как спят на западе деревни и города, состоящие из жалких убогих лачуг, а в дали, у самого горизонта, высятся древние башни столицы и шумит океан; сейчас рыбаки там начинают собираться в море, а там, на востоке, где наступил день, уже начинают трудиться рабы на других плантациях. Дует прохладный ветер с гор, в котором чувствуется весь холод далеких горных вершин, которые высятся в немыслимой дали, огромные, синие, будто небо и холодные, этот ветер несет прохладу от немыслимой влажности и жары, которая поднимается с заболоченных низин. Кругом слышно пение птиц и крики диких зверей, а в деревнях уже начинается подъем свободных крестьян и рабов, что идут собирать кофе, чай, опиум и перец, что дает просто разительный контраст с ночью, с ее дикими и страшными звуками. И вот теперь, когда гигантский шар полностью выплыл из марева, украсив собой небо, что уже изменило свой окрас, сначала с сине-фиолетового ночью, до желто-розового, будто попугай, на восходе, до лазурно-синего теперь, начался новый день. Теперь Копатыч начинал работать, а труд его, состоявший в оформлении различных документов, продолжался от 6 утра до 12, после чего следовал отдых до 4-5 часов, ибо стояла неимоверная жара, когда кожа обгорала даже через сорочку. В указанное время наш герой шел гулять по плантациям и лесу, возвращаясь только к 8 часам, после же он читал, пил кофе и ложился спать, но все равно засиживаясь до самого позднего вечера, глядя на небо, горы, океан и плантации, так прошли годы... Через некоторое время Копатыч заработал достаточно и решил вернуться домой, что и произвело многие его последующие приключения.

Глава 3.

Возвращение домой.

Копатыч ехал на поезде «Единая Россия» в Миргород, проезжая по дороге поля и леса, первые из которых были тут обширны и бескрайни, а вторые густы и мрачны, хотя, возможно на все это влияла погода. Купе было обычное, обитое дешевой искусственной кожей, холодной, как камень, даже несмотря на отопление, поэтому он подложил под себя плед, столик был деревянный, откидной, а окно имело лишь одну шелковую шторку. Было холодно и мрачно, за окном шел дождь и крупные его капли падали на стекло поезда, что и дало тот момент, когда Копатыч посмотрел в окно и подумал, о том, насколько тяжела судьба среднего класса в Миргороде, сердце у него так заболело за средний класс, что он решил, что должен создать партию, которая будет защищать права среднего класса, хотя партия – это слишком много, лучше союз, а назовет он его так; «Союз Фашиствующих Безбожников». За окном же тянулись мокрые леса, в которых постоянно проскакивали бесы и виднелись призраки, полупрозрачные женские силуэты, маня его к себе, а также угрюмые поля, по которым скакала невесть какая нечисть, заливаясь дьявольским хохотом, рядом с которыми стояли деревни из покосившихся домиков. Обычный русский пейзаж: лес, поля, деревни, свинцовое небо, ветер и дождь. В соседнем купе играла песня Высоцкого. Вот поезд встал на станции «Кантор», что вызвало в Копатыче ностальгию по учителю Максимилиану, побудившую его к выходу на станцию. Поезд ушел, а Копатыч отправился в дом своего учителя, через те самые поля, где скакала нечисть. Дорога, грязная, мокрая, превратившаяся в лужу, была пуста, только один мужик ехал на телеге по ней, везя домой товар с рынка. Копатыч прошел километра два, увидев наконец дом учителя: большую виллу, похожую на старые дома в Испании. Она имела дубовые ставни и двери, деревянные перекрытия, стены, покрытые штукатуркой, большую террасу, которую держали ионические колонны. Копатыч постучал и вошел, философ же встретил его абсолютно молча, не ведя никакого диалога, провел его к себе в дом, заперев дверь на засов. Он отвел его на вторй этаж, усадил за стол, на котором философ вскоре разместил воду, салат, хлеб и оливки, а сам уселся рядом, сказав:

- Копатыч, зачем же ты вернулся в это царство ужаса, где ныне нет ничего, кроме Голгофы честного человека, кроме адской червоточины вечных мытарств для истинного феноменологического духа, кроме вечной экспроприации и спекуляций ужасного чрева смерти, убивающего последнюю добрую нить во вселенной, где лишь изнемогающие и истекающие тела, убожеством своим не напоминающие людей, а скорее скотов низких и мерзостных, лишь живые мертвецы, посреди дневной ночи, вечного конца, который приводит их в ледяное пекло райского ада христианского объективизма, где проявляются все их лучшие пороки, какие только видали древние пророчества, написанные золотыми вилами на воде из нефти и крови, реки Орангутанг, что течет из близлежащих далеких гор, где в шахтах темных, будто Солнце, гибнет последняя свобода надежды рабства воли, для спасения нападающего льва, освещающего ойкумену своим урановым хвостом, где смыкаются все стихии, описанные древними словами современников, во освещение огнем Прометея священным, принесенным на землю для животных людей. Ну, Копатыч, как тебе мое искусство говорить туманно и путано, а? Я практиковался, публикуясь в газетах и учась по книгам самого Карла Менгера.