Виннипегская Стена и я (ЛП) - Запата Мариана - Страница 26

Не правда ли?

Могу ли я просто простить Эйдена и сделать это?

Я знала, люди совершают ошибки, и я понимала: не всегда знаешь, что у тебя есть, пока этого не потеряешь; я научилась этому на собственном опыте. Но я также знала, какой обидчивой могу быть и как иногда сильно держусь за обиды.

Я обнаружила, что еду к дому Эйдена. Сердце поднималось к горлу, я готовилась рискнуть жизнью и свободой из-за чертовых кредитов, о чем просто не могла забыть или думать с пренебрежением.

Охранник у ворот улыбнулся мне, когда я подъехала к району, где жил Эйден.

— Давно вас не видел, мисс Ванесса, — поприветствовал он меня.

— Я уволилась, — объяснила я после того, как поприветствовала его. — Он не должен удивиться, что я здесь.

Охранник послал мне взгляд, в котором говорилось, что он впечатлен.

— Не должен. Он мне каждую неделю напоминает, чтобы я впустил тебя, если ты появишься.

Эйден либо слишком самоуверен, или...

Ну, или не было никаких «или». Он слишком самоуверен. Неожиданно мне захотелось развернуть машину и преподать ему урок, но я не была эгоистичной или достаточно глупой, чтобы это сделать. На прощание махнув рукой охраннику, я проехала мимо ворот и направилась к дому, в котором была столько раз, что не могу сосчитать.

Я знала, он дома, поэтому не переживала из-за отсутствия машин на подъездной дорожке. Я припарковалась на улице, как и каждый раз до этого, пошла к входной двери, ощущая себя невероятно неловко, и нажала на звонок.

Я хотела развернуться, уйти и сказать себе, что мне не нужны его деньги. Я, правда, этого хотела.

Но никуда не ушла.

Прошло пару минут, прежде чем я услышала звук открывающегося замка и поняла, что он там. В мгновение ока дверь распахнулась, и Эйден стоял по другую сторону в своей обычной одежде. Его возвышающееся тело блокировало свет, исходящий из дома. Выражение на его лице было открытым и серьезным, когда он впустил меня и повел туда, где все началось, — на большую кухню.

Не важно, что его диван невероятно удобный; он всегда предпочитал сидеть на кухне за островком или на одном из стульев в уголке, чтобы есть, читать или собирать пазлы.

Он сел на свой любимый стул, и я выбрала самый дальний от него. Все было еще страннее, чем должно было быть, учитывая, что поставлено на карту.

Я личность, и он не лучше и не хуже меня, и независимо от того, что случилось, я должна помнить об этом.

Я втянула воздух через нос и просто перешла к делу. Честность — лучшая политика и все такое, не так ли?

— Послушай, мне страшно, — призналась я на одном дыхании, глядя на его такие знакомые черты: острые скулы, густую, короткую бороду, которая покрыла нижнюю часть его лица, и неровный белый шрам вдоль линии волос.

За два года я видела его лицо, по крайней мере, пять раз в неделю, и ни разу у нас не было момента хоть отдаленно близкого к этому. Я не могла этого забыть, потому что для меня это было важно. Одно дело, когда незнакомец просит меня выйти за него, потому что хочет стать гражданином США, но совсем другое, когда просит тот, кого я знаю, и кто никогда обо мне не заботился.

Честно, это хуже.

На мгновение длинные ресницы Эйдена опустились, и мужчина, жадный на проявление своего внимания и привязанности, сродни моей жадности к красным и розовым конфетам «Старбёртс», приподнял округлое большое плечо.

— О чем ты беспокоишься? — произнес он.

— Я не хочу отправиться в тюрьму, — я, правда, очень не хотела отправиться в тюрьму; я проверила информацию о фиктивном браке, и это тяжкое преступление. Уголовное преступление с тюремным заключением сроком на пять лет и штрафом в таком размере, что мои студенческие кредиты кажутся грошами.

По-видимому, мужская версия моего лучшего друга сказала:

— Ты не отправишься в тюрьму.

— Я ужасная лгунья, — призналась я, потому что он понятия не имел, какая я была на самом деле плохая лгунья.

— Ты знала, что планируешь уйти, за несколько месяцев до того, как сделала это. Думаю, с этим у тебя все в порядке, — высказался он неожиданно слегка обидчивым тоном.

Из-за этого я могла бы вздрогнуть, если бы чувствовала вину за то, что сделала, но это не так. И тогда мне даже не пришло в голову, что он знал, что я долгое время планировала свой уход. Слова просто влетели в одно ухо и вылетели из другого.

— Я не лгала тебе. Я оставалась лишь потому, что тебе только стало лучше, и чувствовала себя плохо из-за того, что так скоро после этого собираюсь бросить тебя. Я не могла уговорить себя сделать это и лишь пыталась быть хорошим человеком. Есть разница.

Его густые брови приподнялись на миллиметр, но ни один другой мускул на его лице не отреагировал на мой комментарий.

— Ты сказала Заку, — обвинительно указал он.

Обвинение, которое я не собиралась принимать.

— Ага, я рассказала Заку, потому что он мой друг, — и я чертовски точно не собиралась извиняться за это. — Пожалуйста, скажи мне, когда я должна была рассказать тебе и ожидать слов «дай пять». Или ты собирался обнять меня и поздравить? — возможно, я смерила его взглядом «ты издеваешься надо мной?»

— Когда я, наконец, рассказала, тебе было плевать, Эйден. И половина вины на тебе. И все же... я так зла на тебя, понимаю, что так быть не должно. Просто ничего не могу с этим поделать. Ты не мой друг и никогда не пытался им стать. И никогда не заботился обо мне, пока тебе что-то не понадобилось, и сейчас, по какой-то странной причине, ты ведешь себя так, будто жить без меня не можешь. И мы оба знаем, что это полная хрень.

Мгновение он молчал, резко засопев, глазами пытаясь просверлить дыру в моей голове.

— Я извинился перед тобой. И я именно это и имел в виду. Ты знаешь, это так, — настаивал он, и я нехотя признала, что логическая часть моего мозга приняла это заявление за правду.

Эйден не извинялся, и, несмотря ни на что, он не лжец. Просто этого нет в его генах. Для него сказать слово на букву «И»? Нечто нереальное.

— У меня нет времени на друзей, а если бы и было, я все равно никуда не выхожу, чтобы их завести. Я всегда был таким. И у меня, правда, нет времени на отношения. Ты понимаешь это. Я не беспокоюсь о том, что нас поймают...

— Поэтому ты не отправишься в тюрьму, — напомнила я ему, шепча себе под нос, раздраженная его тактикой.

Он приподнял одну бровь еще на миллиметр, но именно его раздувающиеся ноздри выдали его гнев.

— Я провел исследования и проконсультировался с иммиграционным адвокатом. Мы можем сделать это. Все, что тебе надо сделать, — просто сначала заполнить за меня петицию.

Эйден не сказал, «я думаю, мы можем это сделать», он сказал, «сделаем это», и я не упустила этот нюанс.

— Ты знаешь, Эйден, из-за тебя сказать «да» чертовски тяжело. Когда я на тебя работала, я бы сделала для тебя почти все, что угодно, если бы ты попросил. Но теперь, особенно когда ты ведешь себя — все еще ведешь себя — так, будто одного «прости» достаточно, чтобы стереть проявление неуважения ко мне перед другими людьми, и то, что ты позволил кому-то говорить обо мне, и это вывело меня из себя. Как ты можешь просить меня о таком большом одолжении, когда я не чувствую никаких обязательств перед тобой? И у нас даже не было бы этого разговора, если бы я не хотела оплатить свои кредиты.

Я прикусила щеку изнутри.

— Я хочу сказать тебе оставить меня в покое, что я сама оплачу свои счета, как и планировала сделать. Мне не нужны твои деньги, — встретившись с ним взглядом, мне пришлось бороться с желанием разрыдаться. — Я бы хотела, чтобы ты уважал меня тогда, когда это что-то значило. Ты мне нравился. Я обожала тебя, и за несколько дней ты уничтожил все это.

Слова вылетели из моего рта раньше, чем я смогла их остановить.

Мы смотрели друг на друга. И смотрели. И смотрели еще несколько мгновений.

Когда я была ребенком, я узнала на тяжелом примере, как дорога правда. Иногда она стоит тебе людей в твоей жизни. Иногда некоторых вещей. И в этой жизни люди слишком дешевые, чтобы заплатить цену чем-то столь дорогим, как правда. В данном случае, ценник неожиданно ударил по Эйдену.