Любить зверя (СИ) - "Mia_Levis" - Страница 3

За время своего монолога успеваю надеть презерватив. Он кивает, обнимает меня крепко-крепко. Ногтями впивается в спину, до крови, наверное. Но я этому рад. Я не хочу, чтобы он один испытывал боль.

А потом я приближаю член к его анусу, совсем легко надавливаю головкой. Рукой поглаживаю бедра его, щекочу пальцами яички. Он расслабляется, я вижу, как расширяются зрачки, как темнеет синева в его глазах. Он легонько поддается бедрами вперед, толкается мне в руку, а я пользуюсь этим - вхожу до основания. Лучше сразу перетерпеть, не могу долго мучить его.

- Ай! Я больше не могу, - он всхлипывает, сжимается весь внутри. Так хорошо, невообразимо. Кажется, что сердце не выдержит такого острого удовольствия, биться перестанет. Но ему больно, поэтому я нахожу в себе силы остановиться хотя бы на мгновение.

- Тише, Илюш. Тшшш… Все, малыш, все. Больше не будет больно. Никогда-никогда. Слышишь меня? Я больше не причиню тебе боли. Расслабься, не сжимайся так. Вот, умница, мой хороший, - он старательно выдыхает, пытаясь следовать совету и не сжимать так мышцы. И я наконец-то начинаю двигаться. Сначала медленно и осторожно, меняя угол проникновения, проводя головкой по теплым стенкам. И только когда он вскрикивает, впервые подмахивая мне бедрами - я осознаю, что нашел необходимую точку. И не сдерживаюсь больше, обхватываю его за лодыжки, кладу ноги к себе на плечи. Хватает нескольких рваных толчков в сочетании с движением руки на его члене, чтобы он кончил мне в ладонь. Вскрикнул, обмяк, прикрыл глаза. Улыбнулся.

- Я люблю тебя, - это последнее, что я слышу, перед тем, как излиться глубоко в его теле. Расслабленно перекатываюсь набок, переворачивая его вслед за собой. Не спешу выходить. Мне нравится чувствовать нас единым целым. Целую его запястье, смотрю в любимые глаза.

- И я люблю. Всегда буду любить.

***

Декабрь заявил о своих правах, замел снежной пургой город, разрисовал окна ледяным узором. Я не любил зиму, в отличие от Ильи, который мог часами лепить снеговиков и ловить крошечные снежинки на язык. Ребенок еще, что с него возьмешь. В итоге он заболел, поэтому я быстро собрался и, поймав такси, чтобы скорее добраться, поехал к нему.

В машине тепло, и я расслабленно прижимаю лоб к стеклу, прикрываю веки. Чувствую, что засыпаю, перед глазами Илюшино лицо мелькает. Он смеется. Счастливый такой… И я счастливый, когда ему хорошо. Наверное, я улыбаюсь.

А потом только визг тормозов, сильный удар, хруст стекла и что-то липкое струится по лицу. Тепло. И Илья смеется. Сквозь слезы смеется. Что-то кричит, но я не слышу, погружаясь в блаженную темноту.

========== За 3 года до… ==========

Я лежу на кровати, смотрю в потолок. Потолок белый, без единой тени. Значит сейчас середина дня. В комнате воздух затхлый, вдыхать его неприятно, как будто проталкиваешь через нос и горло зловонный комок. Неудивительно, не помню, когда я последний раз проветривал квартиру или менял постельное белье. Наверное, по углам висит паутина, как в заброшенном жилище. Но поворачивать голову и убеждаться я не буду. Лень.

Знаете, я всегда считал, что человек отличается от животного лишь социальными функциями и более разнообразным списком недостатков. Действительно, нас с детства учат, что мы - часть коллектива. Мы учимся, потом работаем, и все это происходит в системе “начальник-подчиненный”. Если ты силен, то ты командуешь, слаб - подчиняешься. Если же ты не хочешь быть в системе, а стремишься к аскетизму и одиночеству, то моли Бога, чтобы оказаться гениальным. Одиночество может позволить себе либо гений, либо идиот.

В моем случае утрачены не только социальные функции и связи с внешним миром. Я потерял и те качества характера, которые отличают человека от зверя, правда, не всегда в лучшую сторону. У меня нет никакого желания тешить гордость и добиваться каких-то призрачных высот или сказочного богатства, я не хочу философствовать о смысле жизни или о том, что ожидает после смерти, я даже не злорадствую чужому горю, как на самом деле часто нравится делать людям. Ведь это всегда приятно, когда судьба подставила подножку кому-то другому. Не тебе. Но я уже получил сполна, для меня теперь любая беда - сущий пустяк. Не трогает ни смерть, ни боль, ни чьи-то потери.

Я не человек больше. Наверное, я напоминаю амебу - бесхребетное и бесформенное существо. Хотя так не всегда. Иногда по ребрам кто-то водит когтями, впивается клыками в сердце и горло - тогда кажется, что я не могу дышать, задыхаюсь, захлебываясь в собственной крови и желчи. В такие моменты я сжимаю пальцы на лице, ногтями разрезаю кожу, пока руки не становятся теплыми и солеными. От крови. Кровь всегда такая приятная - теплая-теплая. Если бы еще боли не было. Но животное во мне затихает, вновь приходит апатия, когда я просто лежу, изредка ем. Продукты раз в неделю приносит тетка, вот уже год, с тех пор, как я запер себя в крошечной квартире. Она моя единственная родственница, и вообще она странная - не понимаю, как можно быть такой жалостливой. Я ведь просто нечто, человеком не назовешь. Мертвый, по сути. Иногда лишь мое мертвое тело беснуется, как будто в него вселяется демон. Но подобные приступы не в моей воле. У безумных нет воли.

Опять декабрь. Я почему-то вспоминаю об этом, что странно. Последние месяцы я не помнил, какой сейчас год, не говоря уже о сезоне. Но декабрь - это ведь совершенно другое дело. Это значит, что я был на улице год назад.

Тогда я ехал на такси, а потом была авария, о которой я не помню ничего, кроме приятного чувства тепла. Я знаю, что лежал в окровавленном снегу, и что разбитое автомобильное стекло было рассыпано осколками вокруг меня. Помню, как коснулся лица. Влажно и горячо. Как будто слезы. Лишь потом стало понятно, что это кровь. Так много-много крови, которая бурой казалась на белом снегу. Почти черной. Быть может зверь во мне уже тогда жил, и кровь была его? Не знаю.

Потом была чернота. Мне снился Илюша - солнечный, улыбчивый, родной. Но иногда в эти блаженные сны врывались посторонние звуки, какие-то всхлипы, крики и хриплое “Сереженька”. Голос был знакомым, я невольно стремился к нему, хватался сознанием за собственное имя и пытался выбраться куда-то. Мне тогда казалось, что голова взорвется, что я в болотной жиже и чем больше я пытаюсь выбраться наружу, тем сильнее погружаюсь во мрак и забвение.

А потом я все-таки очнулся. Глаза сразу резануло ярким светом стерильной больничной палаты, в виски, казалось, воткнули несколько раскаленных игл. Боль была уничтожающей, сразу затошнило. Больше всего тогда хотелось умереть. Смерть - намного предпочтительнее боли.

- Сереженька… - тихий голос прорвался в сознание, растекся по венам теплом и нежностью. Нет, нужно жить. Мне есть ради кого.

- Ил… - в пересохшем рту язык - наждачная бумага. Никакого смысла, лишь дополнительную боль причиняет.

- Тихо, что ты! Молчи! Я врача позову, хорошо? - он обхватил мое запястье ладонями, поднес к губам. Губы холодные, мне на кожу капают слезы. Его синие глаза казались огромными и в них что-то очень странное было. Какая-то гамма несвойственных ему эмоций. Жалость, страх, брезгливость. Странно. Так странно…

***

Снег лениво падает мокрыми хлопьями. Налипает на стекло. Я давно не видел снег, для того, чтобы видеть, необходимо повернуть голову вбок. Это усилие, а когда я в состоянии апатии, то не могу позволить себе и малейшей активности. Но сегодня все иначе, ведь я вспоминаю прошлое. Мне всего лишь двадцать, а кажется, что я живу уже века. Каждая минута - тягучий сироп. Так отвратительно медленно струится, как кадр в замедленной съемке.

Помню тот день, когда мне сняли повязки с лица. Мой личный Рубикон. У каждого есть момент, делящий жизнь на “до” и “после”. Для меня это холодное январское утро, когда зверь во мне то ли родился, то ли впервые дал о себе знать - завыл в агонии, заскулил, расправил огромное тело так, что каждый позвонок хрустнул. Ему хотелось крушить все вокруг. Он был уродлив, черен внутри. Достойный паразит в теле уродца, которым я стал. Все лицо - сплошные шрамы - глубокие, ярко-красные, змеящиеся кривыми зигзагами. Я не узнавал себя, не верил. И только противная на ощупь шероховатость под кончиками пальцев убеждала окончательно.