Фестиваль (СИ) - Цветков Вильям - Страница 35

Она была настолько толстой, что довольно вместительная конторка уменьшалась в ее присутствии чуть ли не в двое. С белого, в мелких редких оспинах лица спадали крупные хлопья жира. Особенно это выделялось в месте, которое у других люде называется подбородком. Странно, но у нее был удивительно тонки и прямо нос, которые вносил в ее портрет даже некоторую изысканность. Влажные слезящиеся глаза смотрели прямо перед собой, видимо, там был телевизор или какое-нибудь пособие по гимнастике для полных.

Василий подошел к маленькому окошку и постучал зажигалкой по стеклу. Женщина проворно обернулась и секунд десять его изучала, как музейный экспонат.

- Что вам надо? - спросила она, не очень то довольная, что ее оторвали от важного занятия.

- Извините, - произнес Василий, нагибаясь к окошку. - Я вашей сменщице оставил документы и забил их. Что мне делать, может вы посмотрите? Не задумываясь, она слегка кивнула.

- Что там было?

- Водительские права. Мои фамилия Риманас. Литовские права, в зеленой обложке.

Женщина окинула взглядом стол, задержалась на журнале "Физкультура и Спорт" с упражнениями для верхней части тела, потом пошевелила губами и полезла в ящики. Делать ей это очень не хотелось, но все же она просмотрела их до конца.

- Что-то нет, - сказала она тяжело дыша. Последний самый нижний ящик дался ей с большим трудом. - Может быть Римма Павловна взяла. Но она мне ничего не сказала...

- Мне сегодня уезжать... - жалобном тоном снизал Василий. - Вы не знаете ее телефона?

Она мотнула головой.

- Нет. Какой телефон в балтрайоне? - поводив толстым пальцем по столу и беззвучно подвигав губами, она сказала:

- Вам так срочно? Василий энергично закивал головой.

- Жена рожает... побыстрее бы! Волнуюсь очень, а до Вильнюса, сами понимаете... по скользкой то дороге.

- Ладно, записывайте, - сжалилась она.

Название улицы ничего не говорило, кроме того, что оно принадлежало какому-то пионеру-герою.

- А где это?

Женщина подробно объяснила, как туда добраться. При этом в ее голосе появились участливые нотки. Она начала выспрашивать про жизнь, про родителей и Василий еле-еле с ней распрощался. Напоследок она вынула огромное красно-желтое яблоко и силой заставила его взять, при этом что-то сказала, как показалось Василию, по-литовски.

Он неловко улыбнулся и поспешил прочь, ее слова еще некоторое время долетали до него и стегали по непонимающим ушам. "Она, наверное, литовка", - подумал Василий, поразмыслив логически. " Хорошо, что я не представился чукчей, у которого сбежал олень."

Балтийский район Калининграда кишел людьми. Тонкая лента дороги едва вмещала в себя поток машин, трамваев и троллейбусов. Отделенный от всего города болотистым пустырем и железнодорожными ветвями, район жил своей суматошно жизнью.

Вдоль тротуаров тянулись бесконечные ряды торговцев, кутающихся как матрешки в бесчисленные одежды. У пивных ларьков выстроился соответствующий контингент, ругаясь красивым городским матом и сотрясая сетками и авоськами со стеклянным вторсырьем.

Продавцы бананов терпеливо втолковывали вконец обнаглевшим покупателям, что товар не с Колумбии, а с Эквадора, где кормовые бананы перестали выращивать по многочисленным просьбам российских трудящихся. Солнечные фрукты, гордясь своей ценой, спокойно взирали с грязных прилавков - мирская суета их никоим образом не касалась.

Василий вполголоса спросил у соседнего пассажира, где ему лучше выйти. Через десять секунд эту тему горячо принялось обсуждать добрых две трети троллейбуса. Одни говорили, что выйти нужно на следующей, там через дорогу наискось два квартала, и он уже почти на месте. Другие яростно отвергали этот план, утверждая, что на полпути там все перерыто.

Траншея, мол, такая, что ночью некоторые автомобили застревают в ней с головой. Естественно, в воде и фекалиях, то есть, пробило канализацию. Починят - неизвестно когда, детям все это очень нравится и они катаются со склона оврага на санках, надо только вовремя остановиться. Так, что выходить стоило на предыдущей - и ближе и чище...

Василий слушал нарастающий гомон, эпицентр которого сместился в середину троллейбуса. Когда объявили остановку, почти никто и не услышал. Дело дошло но выяснения отношений с правительством. Он побыстрее выскочил из кипящего страстями транспорта. Дом номер тридцать шесть оказался на вид жалким трехэтажным строением грязно-блеклого цвета. Вокруг дома равномерно лежала снежная жижа, перемешанная с углем и отбросами. Чуть поодаль, слегка накренившись, возвышалась черная труба кочегарки, а еще дальше, свободное необозримое пространство, покрытое волнами снега и пробивающимися сквозь него пучками луговой трави.

Крошечные окна здания кое-где выбрасывали вперед себя длинные палки с висящим скорчившимся бельем.

Справа стояло четыре железных ржавых гаража, наполовину вросших в землю. Из-за них слышался бешенный лай, переходящие иногда на скулеж.

Василий поспешил открыть манерную дверь и прошел внутрь. В нос ударил запах прокисшего супа. Выло темно, но с окон второго этажа вниз начали отблески света, вырезая из мрака обильную настенную живопись. Где-то справа пьяными голосами переговаривались мужчина и женщина.

Василий поднялся на второй этаж. Каждый его шаг оглашал подъезд скрипом деревянных ступеней. Наверху было почище и посвежее.

Он отыскал квартиру номер семь и нажал на черную кнопку звонка. В квартире зазвучало что-то похожее на мелодичны барабанный бой. Глазок отсутствовал. Ожидая, он вытер ноги о резиновый автомобильный коврик.

Бабуся могла видеть того человека, который убил пучеглазого, - подумал он. - К тому же она там работает и, наверное, ей будет что рассказать.

Василий достал сигареты и закурил. Старая карга не очень то спешила. Гремя текло медленно, смешиваясь с разнообразными звуками старого дома.

Он снова позвонил и стряхнув пепел, проследил, как седые пылинки падают на коврик. Да... что-то там на коврике было и помимо пылинок. Василий нагнулся и чиркнул зажигалкой. Окурок, тонкий окурок от сигареты ВОГ.

Он вынул блокнот, вырвал листочек и завернув окурок, положил его во внутренний карман.

Дверь по-прежнему оставалась запертой. По ту сторону стояла могильная тишина.

Василий почувствовал, как холодеют ладони. Обычно, когда на улице так скользко, старухи предпочитают сидеть дома.

Он быстро спустился вниз и убедился, что дом еще не окружен омоновцами. Позади гаражей тоже было пусто Собаки убежали.

Василий вернулся к двери. Посмотрев по сторонам, он достал  складной нож. Через две минуты возни дверь с противным скрипом отворилась. Он закрыл ее движением ноги, когда прошел внутрь.

Все было бы ничего - и старушечья обстановка, и серенькое пальтецо, висящее слева, если бы не запах.

Василий инстинктивно закрыл нос платком и шагнул в комнату. Посередине стертого красноватого ковра, скорчившись, лежала старуха, с перетянутым вокруг шеи жгутом. Ее вывалившийся язык и расширенные ужасом глаза составляли довольно мерзкое зрелище.

Она лежала на боку. Согнутые костяшки пальцев оставили на ковре темные следы приподнятого ворса.

Это сделал человек, который убил пучеглазого. В этом Василий не сомневался. Значит, скорее всего, старуха его видела. Но ни до того, как приехала милиция, а после.

Василий не стал ее обыскивать. Вся ее ценность заключалась в ее голове. Чтобы не искушать господа второй раз, Василий вышел в коридор, плотно прикрыл дверь и чуть ли не бегом спустился вниз по лестнице. Странно, но омоновцы на этот раз запаздывали. Быстрым шагом он направился прочь, обдумывая увиденное. Старуху прибили дня три-четыре назад. Если она работает сутки через трое, как обычно в таких заведениях, то значит, это сделали на следующее ее дежурство после убийства пучеглазого, то есть через три дня. По идее, ей завтра выходить на работу, - подумал Василий.

Окурок во внутреннем кармане не давал покоя. Точно такие же он видел в пепельнице возле двери страховой компании, и их же курит исчезнувшая жена фирмача.