Подвиг богопознания. Письма с Афона (к Д. Бальфуру) - Сахаров Софроний - Страница 45

Безусловно принимается синергизм благодати и свободы, но точногоопределения] того, каким образом происходит их взаимодействие, мы не находим в учении Церкви. Есть] согласие свободы с действием благодати, причем преобладающее или первенствующее значение безусловно принадлежит благодати. В человеке есть естественное предрасположение к добру — добродетели.

Во многих случаях наблюдается в учении Церкви — незаконченность, некоторая неопределенность. Но и нужды нет в точном формулировании того, что не может быть не только выражено словом, но и постигнуто духом, ибо неизмеримо богатство премудрости Божией. Непостижимо, например, соединение свободы с предведением, с предопределением, с тем, что без содействия благодати мы не можем творить ничего. Здесь вообще мне представляется не необходимым для спасения точность определения. Поэтому я иногда смотрю на разногласия, не придавая им большого значения, ввиду невозможности для нас при пользовании несовершенным сравнительно средством выражения — словом.

Простите меня, скоро придет время, когда я уже не дерзну Вам говорить что бы то ни было подобное, но теперь делаю это против моего желания, как бы должным считаю себя это сделать. Не люблю я этого, потому что любовь по Богу порождает в душе желание смириться пред братом.

Поэтому, например, одни говорят о том, что душа и ангелы — дух, невещественны, и они правы, выражая этим действительную духовность их (по сравнению с веществом). Другие говорят о том, что душа и ангелы и демоны имеют некоторую материальную, вещественную субстанцию, — и они правы, желая этим выразить разницу между Абсолютным Духом — Богом — и ограниченным духом — тварью. Возможность правильного понимания теми и другими при различии выражения.

Так же и относительно учения о благодати. Люди не могут не только выразить, но и даже понять до конца все сие, и потому не должно быть слишком придирчивым и не должно стремиться к точному определению и выражению учения о сих предметах. Наличие некоторой незаконченности, неопределенности, при условии существования указания на существенно важный момент, вполне удовлетворяет нашим нуждам, даже более совершенным образом, чем зафиксирование жизни духа в мертвые формы.

Так вот и относительно учения о благодати — нам существенно важно признать, что человеку дана СВОБОДА. Конечно, и здесь (то же, что и относительно духовности) должно сказать, что одно дело — абсолютная свобода Бога, и другое дело — относительная свобода разумных тварей. Существенно важно знать, что спасение человека совершается благодатью Божией при обязательном условии соучастия нашей свободы воли. Человека создал Бог без человека, но спасти его не можетбез соучастия самого человека].

Быть может, самым важным моментом для нас в данном случае является выяснить несколько (схематично), что надо понимать под свободою. Свобода человека, как мне кажется, заключается в свободе произволения, в возможности «принять или отвергнуть». Иной жизни в самом себе человек не имеет. Ошибка пелагиан прежде всего заключается в том, что они понимали человека свободным в том смысле, что он «СВОЕЮ СИЛОЮ» — свойственною его естеству — может не грешить, может творить добро. По мнению православных отцов, например преподобного Симеона Нового Богослова, человек без содействия благодати не может преодолеть греха, не в силах победить врага, освободиться от него. Но произволение его сказывается в желании освободиться от постыдного рабства при посильном противлении греху и искании Божией помощи. Взгляды блаженного Августина тоже надо признать несколько крайними. Истина посредине. Человеческому естеству свойственно стремление к добру, к истине, совершенству. Божественный образ в человеке, бессмертное дыхание сказывается даже в отпадшем человеке — и поэтому человека ничто тварное никогда не сможет удовлетворить, вполне успокоить его духа.

Сочетание предведения (Богом) и свободы человеческой непостижимо — неисследимо. Духом мы его ощущаем, а выразить это невозможно. Мне представляется особенно великим и достойным бесконечного удивления в создании Божием именно свобода разумных тварей. Жизни (вечной) в самом себе человек не имеет. Она — даруется ему Богом[379]. Это дар благодати Божией; спасение содевается благодатию Божией, но непременно при соучастии свободного произволения на то со стороны человека. И, пожалуй, в этом и сказывается свобода человека.

Что же до утверждения пелагиан и особенно Дунса Скота[380] в отношении свободы человеческой, что она достаточна для делания добра, то надо сказать, что делание добра евангельского, делание правды Божией возможно только в состоянии великой благодати. Так, дары благодати, память смертная, страх, вера и др. — только еще удерживают от греха, а делание правды Божией, выражающееся в любви к Богу всем сердцем, всею душою, всею крепостию и ближнего своего как самого себя, — это, безусловно, возможно только при великой благодати. Это состояние для человека — вышеестественное обожение, это значит быть богом по благодати — в этом сущность нашего совершенного спасения. В этом состоянии Дух Божий столь привлекает сладостью своею и столь побеждает человека, что последний уже и не чувствует себя свободным, побежденный до конца любовью Божественной, но тогда он, теряя как бы свою свободу, — становится действительно свободным. Мнение католиков о том, что ощутимое (нечувственное) присутствие благодати совсем не нужно для спасения и для достижения даже высших ступеней духовной жизни, — неправильное. Это, я думаю, — ошибка Ваша вследствие неточного понимания чужого языка.

Спасение свое человек познает именно тогда только, когда о сем его извещает, удостоверяет присутствующая в сердце благодать, безусловно ощутимая.

Когда мы говорим о том, что благодать с человеком, но он ее не ощущает, то это происходит по особому смотрению Божию о нас. Благодать может скрывать свое присутствие, давая человеку в полной силе ощутить наличие у него свободы произволения. Но присутствие ее может быть познано из того, что человек помнит о Боге, воздерживается от греха, противоборствует страстям. В это время все человеку дается с трудом и болезнью. Подобные оставления похожи на то, когда мать, научая ребенка ходить, отнимает от него свои руки, но сама сзади следует за ним с напряженным вниманием, чтобы в нужный момент снова удержать его руками своими от падения.

Я знаю, что Вы не осуждали меня за то, что я говорил много о себе. Как много я пострадал, что не имел наставника верного, то есть такого, который бы удовлетворял мои душевные и умственные запросы хотя бы в некоторой мере. Сколько раз я претыкался и до сих пор претыкаюсь, и иногда почти смертельно. Желание было у меня хотя бы немного в начале Вашего пути оградить Вас от тех вещей, которые принесли мне вред, быть может, непоправимый. Я хожу среди людей и часто весел на вид, но скорбит душа моя почти до смерти. Хотел бы плакать, падши на землю, и не вставать до дня Судного, но изнемогает душа моя. Много слов мог бы сказать Вам как неоспоримое доказательство истины, но когда — нибудь нужно положить конец моему безумию, то есть говорить о себе.

Только поймите, дорогой батюшка о Христе, что по слову Спасителя, кто ищет своего, тот есть ложь, а кто ищет Божьего или пользы брата своего, тот — в истине[381]. Ибо какая неправда есть в том, кто душу свою готов положить за брата своего (то есть за всякого человека). Или что большее можно искать. Если спасение в любви, то не есть ли это спасение, когда кто любит до готовности на жертву.

Вы очень хорошо в письме из Ниццы[382] говорите о пошлости и прочее. Пошлость наша — когда мы не плачем о себе. Пошлы мы, когда нет в сердце нашем сострадания к людям — униженным, больным, несчастным телесно или душевно. Когда у нас сердце немилостивое, гордое. Вот это истинная пошлость для нас (и я в этой пошлости погряз совершенно). Господь да помилует меня за Ваши молитвы.

У Вас проскользнули дважды выражения об отсутствии чувства реальности духовной жизни. Буду рад, когда услышу от Вас, что Вы сознаете, что только духовное есть истинная реальность, а все остальное подобно нереальному сонному видению.